Статья. Жильбер Диаткин “Психические убежища и их интерпретация. “

Статья. Жильбер Диаткин “Психические убежища и их интерпретация. “

«Retreat» по-английски – это и глагол, обозначающий отступление в целях защиты от опасности, и существительное, обозначающее место такого укрытия. Джон Стайнер (Steiner, 1993) описал психические убежища (psychic retreats) как клинические конфигурации, в которых пациенты ограждают себя от тревоги и боли, обрывая все свои контакты с психической и социальной реальностью. Они отрицают «основные факты жизни»: грудь как первичный хороший объект, сексуальные отношения родителей как первичный созидательный акт и неизбежность старения и смерти (Money-Kyrle, 1971, цит. по Steiner, 1993, p. 94). Некоторые пациенты обращаются за помощью, поскольку чувствуют, что застряли в таком убежище и хотят выбраться. Другие приходят в анализ в панике, поскольку они утратили свое психическое убежище, и прекращают анализ, когда находят новое (Steiner, 1993, p. 25). Иногда анализ просто невозможен, как в случае с пациентом Стайнера г-ном А. (Steiner, 1993, p. 31). Иногда сам анализ становится убежищем, как в описанных Стайнером случаях г-жи А. (р. 17) или г-на Ф. (р. 107), которые на протяжении недель вставали с кровати только для того, чтобы отправиться на сеанс – и на сеансах молчать. При этом ничего не происходило, и все попытки аналитика интерпретировать убежище проваливались. Многие убежища совершенно конкретны: пациент находит укрытие в своей комнате или в офисе, как писец Бартлби (Melville, 1853). В других случаях убежище исключительно психическое, иногда довольно скрытое, и требуется долгое время, прежде чем пациент о нем заговорит. Тогда пациент может описывать его как пространство, в котором он прячется от внешнего мира, где его защищает идеализированный объект, с которым он предается множеству сексуальных перверсивных и нарциссических удовольствий. Опираясь на предшествующее описание, данное Гербертом Розенфельдом, Стайнер показывает, что в бессознательной фантазии пациента психотическая часть самости соблазняет не-психотические части личности и предлагает им идеальные решения всех их проблем, а также сексуальное перверсивное удовлетворение, подобно мафиозной банде, которая предлагает свою «защиту» торговцам или крестьянам (Rosenfeld, 1987, p. 136; Steiner, 1993, p. 68).

Убежище – это и фантазия, и действие. Это также, на концептуальном уровне, «позиция», как депрессивная и параноидно-шизоидная позиции, находящаяся в равновесии с ними обеими (Steiner, 1993, p. 28). Розенфельд первым описал психическое убежище у тяжело больных пациентов, например, у шизофреников, но Стайнер усмотрел его также в невротических и пограничных состояниях, при достаточно хорошей социальной адаптации, как это было у поэта Райнера Марии Рильке.

Психические убежища Рильке

В своих письмах к Андреас-Саломе Рильке показывает, что всякое отношение в жизни для него опасно и вынуждает его через некоторое время бежать, чтобы не оказаться растворенным в объекте. Это верно прежде всего касательно женщин, которых он любит – Лу Андреас-Саломе и Магды фон Хаттенберг (которую он называет Бенвенута). То же самое справедливо в отношении его жены Руфи или его дочери, с которыми он был неспособен жить дольше, чем несколько месяцев. Он отчаянно нуждается в том, чтобы любить, чтобы его любили и о нем заботились, но не выносит слишком значительной помощи, поскольку такое движение к нему объекта предполагает взаимность, и он приходит в ужас от своей ответственности перед объектом. Этим опасным свойством обладают не только объекты любви. Как только Рильке входит в контакт с любым объектом, с человеком или предметом, он боится, что тот его полностью захватит, боится опасности потерять свою чувствительность:

«Все обыденные житейские мелочи, денежные проблемы, двери, запахи, часы, которые вечно бьют и отдают тебе приказы – все это бесцеремонно завладевает вниманием с непрерывной болтливостью повседневности … Я только место последовательности встреч, всего лишь проходное место, не дом … Я как передержанная фотографическая пластина».[1] (Rilke to Andreas-Salome, 21 October 1913).

Рильке нашел ту наилучшую дистанцию, которую ему нужно соблюдать с объектом, на Капри в декабре 1906 года, на вилле графини Шверин, где он писал «Записки Мальте Лауридса Бригге». Там он был один, в компании двух дам и девушки, «от которой иногда получал яблоко, ею собственноручно очищенное» (Rilke to Andreas-Salome, 28 December 1911).

Обычному человеку было бы трудно найти такое место, чтобы жить в настолько точном удалении от объектов. Но Рильке был знаменитым поэтом, и еще в июне 1904 года некая Международная ассоциация аристократов организовала для него возможность останавливаться в различных замках по всей Европе настолько долго, насколько он захочет, общаясь с их обитателями исключительно по своему желанию. После июня 1913 года четыре покровителя создали для него особый фонд, чтобы освободить его от всех материальных проблем. Рильке переезжал из замка в замок, никто его ни о чем не спрашивал, он жил один, поддерживая связь с друзьями, но только на расстоянии, посредством писем.

Бывали периоды, когда он более активно общался с людьми, например, во время своего романа с Лу Андреас-Саломе с мая 1897 по ноябрь 1903; однако при этом он много раз ее покидал и снова к ней возвращался. Был у него и второй период более нормальной общественной жизни с августа 1905 до мая 1909, когда он работал в Париже секретарем Огюста Родена. Рильке смог поменяться с Роденом ролями. Тот предоставил ему убежище в своей мастерской, но Рильке пригласил Родена в прекрасный отель Бирона на рю де Варенн, где теперь расположен Музей Родена. Как и в случае с Андреас-Саломе, Рильке много раз покидал Родена, например, когда уезжал на Капри.

Однако все это время Рильке был не одинок, он поддерживал связь посредством писем с Лу Андреас-Саломе, которая умела соблюдать в их отношениях точно ту дистанцию, которая требовалась, и не теряя контакта с Рильке, и не оставаясь с ним дольше, чем на несколько дней.

Я воспользуюсь примером Рильке, насколько мы можем его понять по письмам к Лу Андреас-Саломе, чтобы обсудить несколько тем касательно психических убежищ:

– Что такое психическое убежище: ловушка или укрытие?

– Психосоматика и психические убежища;

– Интерпретация психических убежищ.

Ловушка или укрытие?

Герберт Розенфельд (Rosenfeld, 1983) вначале описал психические убежища как ловушки, в которых пациент оказывается узником деструктивных нарциссических частей своей самости и не может сбежать. Стайнер придерживается этого описания, но добавляет, что также некоторые пациенты паникуют, поскольку теряют свое убежище, которое нужно им для защиты. Идея Фрейда, когда он описывал бред как исцеление, также заключается в том, что чрезвычайно патологическое убежище может служить укрытием. После утраты, катастрофичной для пациента как конец света, психотик создает новый мир, не столь прекрасный, каким был утраченный, но по крайней мере такой, в котором он может жить (Freud, 1911, p. 315).

Психосоматика и психические убежища

В большинстве случаев депрессивные состояния Рильке наступали вследствие утраты объекта, который обеспечивал ему убежище, но жить с которым он был не способен. Обычно Рильке неделями, иногда – месяцами испытывал тревогу и депрессию без каких-либо симптомов и был не в состоянии заниматься поэзией. Такой тип бессимптомной депрессии был назван Пьером Марти «эссенциальной депрессией» («essential depression») (Marty, 1980, p. 59). Единственным симптомом эссенциальной депрессии является тревога, без всяких «психических», невротических или психотических симптомов. Марти полагает, что в таких состояниях психика «дезорганизована». Он имеет в виду, что психические представления утратили свой ассоциативный потенциал, свою способность символизации. Влечения удовлетворяются посредством действия или соматизации, но не посредством снов.

В такие периоды депрессии Рильке обычно не писал ничего, даже писем. Когда он снова оказывался способным писать Андреас-Саломе, то ретроспективно описывал те депрессивные периоды, которые прошел. Зачастую они заканчивались, когда он начинал страдать от соматизаций, таких как эпизоды лихорадки, головной или зубной боли. Рильке описывает их поэтически, например:

«Странные нарушения кровообращения, о которых я рассказывал тебе год назад, вернулись… Кровь скапливается в напряженных местах, бьется в моих веках, пока не призовет кошмары, и захватывает глаза заразным возбуждением тревожных образов». (Rilke to Andreas-Salome, 12 May 1904)

Рильке использует свои эпистолярные отношения с Лу Андреас-Саломе, чтобы превратить свои соматические симптомы в смесь истерических, ипохондрических и зачастую психотических симптомов, таких как жуткие ощущения деперсонализации. Даже если они связаны с сильной тревогой, эти симптомы, в отличие от соматизации, «ментализированы». Они передают бессознательное значение, и Рильке ассоциирует их, впечатляющим поэтическим образом, со множеством других словесных представлений. «Эссенциальная депрессия» превращается в «симптоматическую депрессию», и дезорганизация прекращается. Соматические симптомы исчезают, и Рильке снова оказывается способным создавать поэзию. Чтобы получить это как будто спонтанное лечение, Рильке необходимо физическое убежище, пребывая в котором, он поддерживает отношения с человеком, находящимся на абсолютно правильном расстоянии от него, – не утраченный навсегда, но и не вторгающийся.

Он пишет Лу Андреас-Саломе:

«Можешь ли себе представить, что существует человек, который отдает, не требуя, без всякой цели, которому просто приятно излучать присутствие, ничего не прося взамен? Такие люди существуют для больных, которым никогда не вернет здоровья даже самое лучшее лечение, но от своей здоровой части они начинают уходить бог весть куда!» (Rilke to Andreas-Salome, 10 January 1912).

Мог ли психоанализ дать Рильке такого человека? Рильке и Андреас-Саломе были очарованы психоанализом, когда впервые услышали о нем в 1911 году. Они участвовали в конгрессах Международной психоаналитической ассоциации в Веймаре в 1911 году и в Мюнхене в 1913-м, где встретились с Фрейдом. Месяцами они обсуждали преимущества и опасности, с которыми столкнется Рильке, если начнет анализ. Рильке хочется освободиться от своих депрессивных настроений, которые не позволяют ему работать. Но он боится, что психоанализ разрушит его убежище и «смоет» его творческие способности. С другой стороны, Гебсаттель, единственный психоаналитик, которого они знали, уже анализирует Руфь, жену Рильке; и Лу Андреас-Саломе вскоре обнаруживает, что Гебсаттель плохо подготовлен. Оба они приходят к выводу, что психоанализ может представлять собой угрозу для творческих способностей Рильке.

Став психоаналитиком, Лу Андреас-Саломе много лет продолжала отвечать на письма Рильке, не предлагая ему никаких интерпретаций. Рильке все яснее и яснее намекал на свою борьбу с тем, что он называл постыдными «плохими привычками», которые, по его мнению, были главной причиной его симптомов. Что это были за «плохие привычки»? Мастурбация? Садистические фантазии? В конце 1925 года Лу Андреас-Саломе чрезвычайно тактично впервые рискнула предложить подробную интерпретацию касательно связи между ипохондрическими симптомами Рильке и мастурбацией. На этом «Переписка Рильке и Андреас-Саломе» заканчивается. Возможно, дальнейшие письма потеряны. А возможно, Рильке спрятался от Лу Андреас-Саломе в недоступное для нее убежище, когда она слишком к нему приблизилась.

Интерпретация психического убежища

Как бы то ни было, вопрос заключается в следующем: как интерпретировать психические убежища? Когда, в отличие от Рильке, такие пациенты решаются начать анализ, они иногда как будто бы сотрудничают, приходят на сеансы, но втайне игнорируют аналитическую работу. Аналитический процесс застывает, и пациенты кажутся недоступными для любых интерпретаций. Стайнер объясняет такие неудачи дробным расщеплением, охватывающим как плохие, так и хорошие части личности, в результате чего убежище выглядит попыткой свести воедино фрагменты, что производит ошибочное впечатление, будто мафия, ограждающая самость – это некий хороший объект, который не подпускает к самости преследующие объекты (Steiner, 1993, p. 7). Таким образом, расщепление на плохие и хорошие части личности больше не является простым. Каждая часть содержит хорошие и плохие объекты (Steiner, 1993, p. 107). Иногда неудача происходит из-за преобладания психотической части личности. Иногда эта психотическая часть слабее другой, но тем не менее превалирует, используя перверсивный механизм для того, чтобы заставить нормальную часть принять предложение деструктивных влечений в качестве приятных (Steiner, 1993, p. 68).

А иногда бывает так, как с пациентом Стайнера Ф., который в значительной степени осознал преобладание у себя деструктивной и садистической организации, мешающей его психическому росту. Но несмотря на понимание этого, Ф. продолжал перверсивным образом сотрудничать с этой организацией, и ничего не изменилось (Steiner, 1993, p. 107). Такая ситуация – вызов теории интерпретации, согласно которой «цель анализа – помочь пациенту понять, и поэтому преодолеть эмоциональные преграды открытию того, что он врожденно уже знает» (Money-Kyrle, 1971, цит. по Steiner, 1993, p. 94). Но когда пациент находится в психическом убежище, ищет ли он понимание? Бетти Джозеф (Joseph, 1983) показала, что зачастую такие пациенты не заинтересованы в понимании, но используют аналитика для других целей, например, чтобы избавиться от нежелательного содержимого. Слова используются для воздействия на аналитика, и интерпретации аналитика, которые должны были помочь пациенту бороться с «мафией», узником которой он является, ощущаются пациентом как акты возмездия. Пациенты не хотят понимать, они хотят, чтобы их понимали. Аналитик должен не принуждать пациента к пониманию, но и не бросать его (Joseph, 1983, цит. по Steiner, 1993, p. 131). Такие пациенты неспособны «использовать объект», в Винникоттовском смысле. Вместо этого они используют слова и действия, чтобы оказать влияние на аналитика. Аналитик вынужден держаться, не прибегая ни к возмездию, ни к сговору в ответ на эти действия пациента. Соответственно, интерпретации должны быть сосредоточены на аналитике, а не на пациенте (Steiner, 1993, p. 133). Вначале это не приносит больших перемен: когда Стайнер говорит своему пациенту С. «Вы пытаетесь сделать так, чтобы я загрустил», С. соглашается, затем чувствует себя отравленным и эвакуирует все слова аналитика с диареей.

Центрированные на аналитике интерпретации кажутся наиболее полезными, когда аналитик начинает прислушиваться к ассоциациям, вызванным в его психике именно теми словами, которые произнес пациент. Пациент Стайнера Ф., чье существенное понимание никак не изменило использование им психического убежища, увидел сон, что он заходит в комнату подруги, а она там спит с другим мужчиной. Этот мужчина просыпается, встает, и на этом сон заканчивается. Стайнер начинает объяснять Ф., что в этом сне Ф. словно маленький мальчик, который хочет быть ближе к аналитику, чтобы получить теплоту и комфорт. Ф. отвечает, что не испытывает желания к девушке. Стайнер повторяет: хотя он сейчас отрицает это желание, во сне его часть поддалась на убеждение лечь в постель с девушкой, чтобы обрести теплоту и комфорт. Однако он с самого начала и всегда знал, что ищет только унижения и жестокости. Стайнер добавляет, что он считает (хотя он и не сказал этого пациенту), что именно этим Ф. занимается на сеансах: он как будто стремится к комфорту, но на самом деле ищет унижение и жестокость. Эта интерпретация, повторенная много раз, вызвала инсайт, но ничего не изменила, поскольку либидинозная самость пациента была перверсивной и стремилась к мазохистическому удовлетворению.

Однако через несколько сеансов Ф. рассказал сон, в котором он смотрел фильм о китайской книге предсказаний, «И-Цзин» (по-английски произносится как «itching», «зуд» или «чесотка»). Затем пациент сидел в ванной и чистил морковь и картофель. При этом присутствовали два миссионера-мямли («wet» – букв. «мокрые»), «“wet” в том смысле, как говорит г-жа Тэтчер, то есть “слабаки”». Пациент проассоциировал это с тем, что он прогнал двух миссионеров из больницы, в которой работал. У Стайнера возникает ассоциация с воспоминанием о том, как этот пациент сказал ему, что однажды, находясь в ванной, он обнаружил, что у него только одно яичко. Он говорит пациенту, что есть что-то печальное и одновременно комичное в этой картинке, как он находится в ванной, которая, по его мнению, связана с тем воспоминанием. Он добавляет, что миссионеры представляют анализ, и что когда он, как сегодня, чувствует себя особенно слабым (wet), несчастным и хилым (weedy – еще одно слово, которое пациент использовал на предыдущих сеансах), он проецирует это на аналитика и прогоняет его. Эта интерпретация, кажется, затронула пациента, и он продолжил тему «И-Цзин». Его познакомила с этой книгой подруга по имени Пру (Prue), которая играет значительную роль в его фантазиях. Стайнер спросил, есть ли связь между Пру и «И-Цзин»/«itching». Пациент сказал, что есть, и это вызвало у него «шокирующее воспоминание»: недавно друг обвинил его в похотливости («prurience», также «зуд»). Он не знал этого слова и выяснил, что оно связано с чесоткой (itching). Стайнер говорит ему, что он не склонен признавать похотливый (prurient) интерес к душевному состоянию аналитика, если считает его слабаком в том смысле, как говорит г-жа Тэтчер, но также выражает страх, что интерес аналитика к нему будет похотливым (prurient), и аналитик не поймет, что он чувствует, когда приходит на сеанс таким вот слабым и несчастным. Аналитический процесс с Ф. продолжился. Ф. время от времени возвращался в свое укрытие, например, когда Стайнер не мог «устоять перед изящной, остроумной беседой с ним» (Steiner, 1993, p. 111).

Подытожим: психические убежища остаются недостижимыми сопротивлениями психоанализу только пока они относятся к области действий. Если аналитик прислушивается к своему контрпереносу, он может успешно проассоциировать собственное желание действовать, например, быть сильнее, чем нарциссическая мафия, захватившая контроль над его пациентом, и навязать свое понимание пациенту. Не давая себе действовать, аналитик может стать чувствительным, как Стайнер с пациентом Ф., к двойному смыслу некоторых слов, которые передают импульсы пациента. В терминах Фрейда мы можем сказать, что аналитик успешно трансформирует импульсы Ид в словесные и вещные представления. Мы можем также сказать, в терминах Винникотта, что аналитик открывает переходное пространство, в котором уже не стоит вопрос изгнать пациента из его психического убежища. Бережное отношение к психическим убежищам особенно важно с психосоматической точки зрения. Многие пациенты регрессируют после психической утраты к состоянию безобъектной бессимптомной депрессии. Обычно они используют промежуточные соматические симптомы, возникающие в этих состояниях как психическое убежище, в котором у них появляются, – вспомним Рильке – невротические или психотические симптомы. Этого достаточно, чтобы остановить психическую дезорганизацию и избежать более тяжелых болезней.

Перевод З. Баблояна.

Библиография

Freud S. (1911 Remarques psychanalytiques sur l’autobiographie d’un cas de paranoïa (Dementia paranoides) (Le président Schreber). Tr. fr. Marie Bonaparte et R. Loewenstein), in Cinq psychanalyses. PUF, Paris, 1954

Joseph B. (1983) On understanding and not understanding: some technical issues, International Journal of Psychoanalysis, 64: 291-8.

Marty P. (1980) L’ordre psychosomatique. Payot, Paris.

Melville H. (1853) Bartleby, Fayard, Paris, 80 p.

Money-Kyrle, R. (1971) The aims of Psycho-analysis, IJP, 52.

Rilke R. M., Andreas-Salomé L. Correspondance. Tr. fr. Ph. Jacottet, Gallimard, Paris, 1985, 559 p.

Rosenfeld H. (1987) Destructive Narcissism and Death Instinct, in Impasse and Interpretation, Routledge, London and New York. Tr. fr. dirigée par B. Ithier Impasse et interprétation, PUF, Paris, 1990.

Steiner J. (1993) Psychic Retreats. Pathological Organizations in Psychotic, Neurotic and Borderline Patients. Routledge, London and New York, 162 p.

[1] Поскольку мы делаем перевод с непрофессионального перевода на английский с французского перевода немецкого текста, содержание этих писем в данном случае приходится главным образом реконструировать. – Прим. перев.

[i] Материалы Летнего семинара Психоаналитического Института для Восточной Европы им. Хан Гроен-Праккен «Психические убежища и психическое изменение» (Черногория, Будва, 2014).

Diatkine, G. Psychic Retreats and Their Interpretation. In: Psychic Retreats and Psychic Change. The PIEE Tamara’s Summer Seminar for Members and Candidates, 22-28 September 2014, Budva, Montenegro, p.3-15.