Статья. Даниэль Руа “ВВЕДЕНИЕ В ЧТЕНИЕ СЕМИНАРА V Ж.ЛАКАНА “

Статья. Даниэль Руа “ВВЕДЕНИЕ В ЧТЕНИЕ СЕМИНАРА V Ж.ЛАКАНА “

ВВЕДЕНИЕ В ЧТЕНИЕ СЕМИНАРА V Ж.ЛАКАНА

Даниэль Руа

По случаю семинаров, организованных в декабре 2002 года и апреле 2003 года Фондом Фрейдова Поля ( la Fondation du Champ freudien ) в Москве и в присутствии президента Фонда г-жи Жюдит Миллер ( Judith Miller ) , д-р Даниэль Руа ( Daniel Roy ), – психиатр, психоаналитик из Бордо, член Школы Фрейдова Дела ( l ‘ Ecole de la Cause freudienne ) и Всемирной Психоаналитической Ассоциации ( l ‘ Association Mondiale de Psychanalyse ) ­– представил два доклада, являющихся введением в чтение Семинара V Жака Лакана ( Jacques Lacan ) «Образования бессознательного» ( « Les formations de l ‘ inconscient » ). Доклады основаны на двух частях упомянутого семинара, озаглавленных «Логика кастрации» ( « La logique de la castration » ) и «Значение фаллоса» ( « La signifiance du phallus » ). Они обсуждались с коллегами и студентами из Москвы и Санкт-Петербурга, представившими также свои комментарии и клинические случаи.

Часть I

«ЭДИП В МОСКВЕ»

Два лика Эдипа

Есть два Эдипа: Эдип из трагедии Софокла, тиран, воцарившийся на троне в Фивах и на ложе королевы, искатель истины во имя всеобщего блага, который надзирает за происходящим в городе и наслаждается своим богатством, и он скоро откроет, что сам является исполнителем главной роли пишущейся истории, но не той роли, которую себе мог помыслить; он открывает другого Эдипа, идущего по дорогам Греции, низвергнутого в мир могуществом оракула богов; и это больше не Эдип-триумфатор, но Эдип-отброс, каким он является от начала своего прихода в мир, будучи брошенным своими родителями в горах на съедение диким животным, каким он является с тех пор, как один человек при дворе царя и царицы Коринфа, считавшихся его родителями, признал в нем «незаконнорожденного», и это тот, кто покинет Дельфы как внушающий священный ужас объект, узнав о предсказанной ему оракулом Аполлона зловещей участи: что он убьёт своего отца и разделит ложе своей матери; и это тот самый Эдип, которого мы встретим слепым, «неизлечимым», по выражению Лакана, ведомым своей дочерью от инцеста Антигоной до самого Колонна, что возле Афин, где он и исчезнет во чреве земли.

Каждая из этих двух таких несовместимых фигур имеет собственное человеческое содержание, соответствующее конечным пунктам психоаналитического опыта:

– Эдип-царь – это субъект, такой, каким он сам себе предстаёт в ходе психоанализа: подобно чуме в Фивах, симптом возник, чтобы создать трудности в совершенном устройстве личности субъекта, в устройстве его Я, восседающем на троне и считающим себя вправе наслаждаться всеми благами; конечно, хочется, чтобы все анализируемые были смелы, подобно Эдипу, бросившемуся сломя голову на поиски правды; однако не будем забывать о том, что Эдип представляет собой настоящий образчик успешного в жизни мужчины. Но он перестаёт им являться, смело противопоставляя себя толпе людей, преследующей и, в конце концов, убивающей его; противопоставляя себя сфинксу с его замысловатыми вопросами; противопоставляя себя женщине, королеве; а также беря на себя ответственность за свой город. И это также образец человека, который вскоре предстанет погрязшим в заблуждении.

– «Эдип-отброс» говорит правду об Эдипе-царе. Он говорит то, что анализируемый должен открыть: то, что собственно провозгласил оракул, что анализируемый не властен над означающими, и речь – это вовсе не средство передачи мыслей и чувств, как он считал прежде. Так что же говорит на самом деле оракул Эдипу? Что тот убьёт своего отца и возляжет на ложе матери. Аполлон, бог, с помощью оракула, вводит в мир нечто вне закона, противное закону людей. Здесь боги, подобно сновидениям, призваны напоминать людям: мир не весь втиснут в рамки законов, в нём содержится ещё и «внезаконье». Как скажет Лакан: «реальное существует без закона», и означающее, когда оно вторгается, это для нас отмечает. Именно поэтому следует хорошо подумать, прежде чем разрубать цепи и выпускать могущество какого-либо означающего в речи. Вовсе не очевидно, что всем следует давать слово. Лечение речью не безвредно, оно не всегда влияет благотворно, поскольку способствует появлению на сцене Эдипа проклятого, отверженного, всеми оставленного, и ни один субъект не хотел и не мог бы себя в нём узнать. И не обязательно только из-за недостатка смелости, являющейся уделом каждого невротика, а потому, что некоторые из них уже и так, без всяких размышлений, непосредственно столкнулись со своей сущностью отброса, и для них речь скорее идёт о воссоздании в жизни хотя бы маленького уголка, таящего загадку, куда могли бы придти видимости и немного прикрыть собой реальное.

Вполне возможно, что в начале построения своих учений, как Фрейд, так и Лакан, думали об отце, как об обладающем властью привнести в мир закона гнусность внезаконья, или, уж во всяком случае, устанавливать его границы. Это очень важно, поскольку таким образом возникает фигура отца создающего закон, или уж во всяком случае произносящего слово закона или закон провозглашающего, эти позиции не эквивалентны, но обе устанавливают отца на незаконно занимаемом месте. Это всё не менее важно для ведения анализа. Лакан придет от этого к тому, чтобы переместить отца, дабы вернуть ему подобающее место пограничного столба между символическим и реальным, место, близкое позиции Дельфийского Оракула, «не разоблачающего и не скрывающего, но уведомляющего», который «не разоблачает и не скрывает, но уведомляет», как говорит Гераклит.

Нет Эдипа без кастрации

Итак, вопрос, который возникает, следующий: как стало возможным, что этот самый Эдип, погрузивший нас в глубины человеческого бытия и самую суть психоаналитического опыта, оказался у истоков третьесортной психологии, распространяемой одновременно благодаря как самыми учёными университетами, так и самой плоской вульгаризации?

Почему несчастный Эдип стал жертвой такой судьбы, ещё более ужасной, по сравнению с исчезновением в недрах земли Колонны?

Ответ нам известен: это сам Фрейд сверг Эдипа с его собственного места в мифе и трагедии, места, находясь на котором было возможно затронуть душу каждого, но лишь за счёт переживания катарсиса. Фрейд ввёл Эдипа в поле науки и превратил его мифическую и трагическую историю в мировой порядок, порядок, обладающий ценностью для каждого. Именно это он и назвал «Эдиповым комплексом». Мне неизвестно точное определение, которое мог бы дать Фрейд термину «комплекс», встречаемому нами во многих местах. Например, в 1906 году он пишет: «Комплексом является содержимое представлений, связанных благодаря ассоциации», а в 1910 – «Мы называем комплексом некую ткань репрезентаций вместе со связанным с ними аффектом», в то время как в 1911 он считает комплексы «дирижёрами, определяющими наше поведение в мире».

Комплекс для Фрейда является неким, логическим образом связанным, благодаря установленным правилам, ансамблем означающих, группирующимся вокруг одного или нескольких загадочных значений, тех самых, какими они появляются на свет в ходе работы Фрейда с первыми пациентами и в ходе личного самоанализа. Так, для Эдипова комплекса, значения будут иметь отношение к супружеству и родственным связям. Но для Фрейда, комплекс не является, прежде всего, разрешением той или иной психологической проблемы: что такое отец, что такое мать, как с ними обходиться? Комплекс имеет значение, лишь благодаря тому, что он является конденсатором либидо, фиксатором заполняющего субъект наслаждения, с которым тот не знает, как поступить. Кроме того, универсальное значение Эдипова комплекса будет смещено на факт, обнаруженный Фрейдом в высказываниях своих пациентов, его постоянной связи со значением кастрации, значением перенесённой субъектом потери чего-то наиболее драгоценного для бытия. Отныне, охота за универсальностью запрета на инцест во всех культурах перестаёт быть целью, психоаналитики могут спокойно уступить это занятие антропологам. Наиболее важное, универсальный закон, заключается в корреляции между функциями отца, матери и либидинальной потерей.

Нет Эдипа без кастрации – собственно здесь-то мы и обнаруживаем вновь Эдипа как героя трагедии! Это указывает на несколько моментов:

– Когда Эдип выходит на передний план, то это происходит в воображаемом плане, фигуры отца и матери, выступающие как статисты, тут же занимают своё место, чтобы мешать любой реализации кастрации со стороны субъекта: это вина кого-то другого, если субъект страдает от переизбытка или недостатка наслаждения;

– Но нет кастрации без Эдипа, без воплощения функций отца и матери.

– Произошло некое смещение функции отца: его функция не заключается в наложении запрета на мать, но в том, чтобы быть агентом кастрации; он не является больше всего лишь отцом, говорящим «нет», но также и отцом, говорящим «да» потере.

Кроме того, было бы совсем не лишним напоминание, что понятие Эдипова комплекса изначально не возникает в контексте, к которому оно затем будет неизбежно стремиться, а именно в контексте развития ребенка, но в связи с выбором объекта любви у мужчины, фантазмов, определяющих условия этой любви, что представлено в тексте 1910 «Об особом типе выбора объекта у мужчины». О чём здесь речь? Если речь идет только о мужчине, испытывающем затруднения перед лицом женщины, он скорее будет следовать решениям, полученным в период пубертата, чем сталкиваться с имеющими место в настоящем неудовлетворённостям.

Но каким образом возникает для субъекта значение кастрации? Как оно вводится вновь?

Каким образом субъект, будучи мужчиной или женщиной, усвоит себе «те навязанные ему условия, как если бы они были созданы для него, и будет в дальнейшем удовлетворяться оными?»

Для ответа на этот вопрос, Лакан, в главах с восьмой по тринадцатую Семинара V «Образования бессознательного», следует маршрутом, ведущим его от трагедии Эдипа к комедии фаллоса. Этот маршрут и есть тот, по которому следует лечение, а вовсе не нормальное развитие, он проистекает от сформулированного в Другом этического вопроса: «Действовал ли ты согласно своему желанию?», вопроса, заданного исходя из места, где высказывается закон означающего, чтобы двигаться в направлении исследования, предполагающего, согласно Лакану, «субстанцию и материю»: а ты, чем ты наслаждаешься? В чем твоё наслаждение? Куда оно тебя ведёт?

Вот каков маршрут, которому следуют главы, названные Ж.-А. Миллером «Логика кастрации».

В этих главах Лакан выдвигает следующее положение: логика кастрации является логикой, определяемой законами означающего, вызывающей эффект потери и приобретения, и вынуждающей субъект взять на себя ответственность за своё наслаждение, используя в качестве инструментов идентификационные знаки отличия, полученные от Другого. Наша отправная точка, таким образом, в том, чтобы определить какие законы управляют означающим.

Законы означающего Именно означающие создают закон. И именно таков психоаналитический опыт: слова, экспрессия, рисунки пациента принимаются не как образы, которые могли бы входить в резонанс с образами терапевта или с огромной мировой библиотекой образов (архетипами…), но воспринимаются как чистые означающие, т.е. как распознаваемые единства, соединяющиеся от случая к случаю с другими означающими, чтобы стать носителями сконденсировавшегося в них желания. Это отправная точка Лакана: «Важность означающего в экономии желания», т.е. именно означающие, и то место, которое они занимают в общей структуре, определяют даже сами условия желания. Означающие и их сочленение создают нечто новое, называемое желанием: означающее является образующим элементом, а желание, соответственно, возникает в качестве значения. Вся сложность на самом деле заключается в том, чтобы распознать желание на своём месте, а не раздавить его воображаемым.

Такая существенная для лечения динамика является основной лечения, Лакан её основывает на фундаментальном положении, которое он перед этим продемонстрировал в феноменах остроумия: именно расположение означающих в речи создаёт эффект удивления, остроумие. Это расположение может быть вполне существенным, если это «спотыкание» .

Благодаря спотыканию вводится «нечто новое», говорит нам Лакан, эта черта возникает как находка. Налицо некий переход.Здесь содержится основа для понимания использования означающего. Мы в своей практике изолируем означающие, извлекаем их из оболочки, из капсулы понимания, чтобы сделать их работающими, эффективными, т.е. вернуть им их эффективность и творческую способность. Сообщения предназначены не только для того, чтобы быть распознанными в Другом как гомогенные любому коду. Лакан подчёркивает творческую способность сообщения в следующем своём высказывании : сообщение отзывается в Другом и приводит нас в движение.

Вспомним Эдипа и Оракула: «Ты есть тот, кто убьет своего отца и возляжет на ложе своей матери». Эдип будет играть по этой партитуре в своей жизни. Его отец также встречал Оракула: «Ты получишь сына, который тебя убьёт и займёт твоё место на супружеском ложе с твоей же женой».

Таким образом, Лакан соединяет здесь творческую способность означающего с тем означающим, которое он выделил изучая психозы – «Имя Отца». «Имя Отца» – это имя данного отцу означающего. Зачем означающее «отец» награждать ещё каким-то специфическим именем? Потому что существует уже такое наименование, «отец», данное в культуре тому, кто возник исключительно из речи, поскольку отцами становятся исключительно властью речи: отец это тот, кто себя таковым признал. «Отец» – это чистое наименование. Вот почему Лакан говорит об Имени Отца, отце символическом, как о мёртвом отце.

В то же время он говорит об означающем как о глашатае закона: оно осуществляет закон для других означающих и заставляет их идти прямо, чтобы те не заблудились (работа означающего – репрезентировать субъект перед лицом других означающих).

И он противопоставляет мощный призыв закона, раздающийся в Другом и под эгидой этого Другого, маленькой провокации остроумия, использующей не важно какое маленькое означающее для создания чего-то нового.

Отец за работой

Но у Лакана есть отрывок, несколько умеряющий, где он говорит: «необходимо не только обладать Именем Отца, но ещё и уметь с ним обращаться» [8] .

Он не просто мэтр и властитель над другими означающими, но теперь он также приобретает ценность благодаря своему использованию. Итак, посмотрим на отца за работой. Так что же мы видим?

Прежде всего, бросается в глаза отцовская несостоятельность, и Лакан рассматривает эту тему на страницах 167-168. Катастрофа! Хотелось бы, чтобы он был нормативным в Эдиповым смысле, а ему едва удается быть нормальным. По поводу отца мы находимся в заблуждении.

Отец, о котором вообще-то идёт здесь речь – это отец-означающее, Имя Отца. Именно оно и работает, а его работа – это «метафора», «замещение». По сути дела к этому Лакан сводит вмешательство отца в Эдиповом комплексе: замена Желания Матери Именем Отца. Так Лакан резюмирует утверждение Фрейда о том, что отец накладывает на мать запрет. «Я утверждаю, что все вопросы, связанные со свойственными Эдипову комплексу тупиками, могут быть разрешены, если рассматривать вмешательство отца как замену одного означающего на другое означающее» [9] .

Там, где остальные означающие только и могут, что репрезентировать субъекта для другого, в мире означающих – Имя Отца, пришедшее на смену означающего «Желание Матери» и приказавшее ему оставаться в тени, как раз и будет совершать работу: репрезентировать субъекта и его желание.

Но как это понимать? Лакан объясняет: «Именно в этой конституированной предварительной символизацией области между ребёнком и матерью и произойдёт замещение отцом как означающим материнского места [10] ». Чтобы это понять, нужно представить себе вместе с Лаканом два состояния символизации:

1) Так называемая «предварительная символизация», которая обращена к матери, или, иными словами, заставляет ребенка перейти от витальной зависимости к зависимости от Материнского Желания через свойственное ей качество присутствия и отсутствия. Это уже закон, но закон прихоти, и данный процесс символизации, конечно, вызывает к существованию нечто по ту сторону матери, но, ещё безусловно подчинённое её собственному закону прихоти, которому ребёнок хочет уподобить своё существование.
ребёнок « мать « фаллос

2) Символическое и его закон: т.е. это то, что не зависит от биения жизни, но от именования, батареи означающих, и знаком чего является «Имя Отца», эмблемой самого состояния означенности, эмблемой Другой Вещи.

Существование символического, воплощённого Именем Отца как означающим, создаёт в означаемом абсолютное значение , называемое «кастрация».

«Абсолютное значение» подразумевает, что нет референта, отсутствие самой вещи. Есть только отношение означающее/означаемое, гарантируемое разве только самим высказыванием и ничем другим. Это и есть Фаллос.

Вот какова операция, совершаемая и передаваемая Именем Отца, и которую отец, собственно, сделает действенной или нет (не важно, будет ли при этом сам отец присутствующим, отсутствующим, несостоятельным, нормальным или ненормальным).

Прежде всего, необходимо понять, что замена, о которой у нас идёт речь, есть замена закона прихоти на закон символический, и, благодаря ей, речь уже больше не идёт о том же самом фаллосе, в зависимости от того, находится ли он теперь вне матери или передается отцом.

Логика кастрации

Трём тактам Эдипа, выделяемым Лаканом в этот период своего преподавания, необходимо поставить в соответствие три «состояния фаллоса», что и будет логикой кастрации.

1) Фаллос, находящийся в зависимости от матери и от её каприза.

2) Фаллос, переданный благодаря работе, совершённой над ним Именем Отца, приходит на место Материнского Желания.

3) Фаллос, полученный от отца для мальчика и годный к использованию для девочки, теперь его можно искать там, где он действительно есть, и принять на подобающем ему месте. Вы обладаете фаллосом как обещанием, обещанием желания, обещанием, что ваше желание чего-то да стоит, «монета желания Другого». Но это – обещание без всякой гарантии, Versagung.

В этом процессе, представленном на страницах 182 – 185, существует точка ориентира, или опорная тока, как называет её Лакан, где субъект обретает свою позицию. В пункте (2) ребёнок либо принимает, либо не принимает тот факт, что мать могла бы быть лишена объекта своего желания.

Лакан настаивает на существовании момента, когда отец становится тем, кто лишает мать фаллоса, и когда ребенок отказывается быть на этом месте, когда это место обесценивается. Ребёнок соглашается, что фаллос не может быть только объектом желания матери, но и находится в состоянии зависимости от означающего.

Вот почему любое другое означающее способно выступить в качестве заместителя отца, как это, например, происходит с означающим «лошадь» в случае Маленького Ганса. Это означает, что фаллос переходит из воображаемого положения в положение означающего.

Мать обладает фаллосом исключительно в качестве означающего своей нехватки, а не как воображаемым объектом своего желания. Таков итог кастрации материнского Другого.

Метафора Имени Отца переносит фаллос на подобающее ему место метонимического объекта в означаемом, т.е. объекта, находящегося в обращении среди значений существования, «всегда прячущегося [11] », «всегда скрытого [12] ».

Он совершает переход от объекта вне матери, но, тем не менее, с ней связанного, к объекту, находящемуся в обращении, открывающему субъект миру значений.

Это отчётливо видно в случае ребёнка: момент, когда он становится открытым разнообразным знаниям, когда объекты мира начинают сиять благодаря присутствию фаллоса (что называется интересом). И фаллос здесь может быть определён как означающее нехватки.

Если в пункте (2) отец является Именем Отца, то в пункте (3) он приступает к делу с помощью своих собственных знаков отличия, черт, которые будут служить процессу идентификации субъекта, построению его Идеала Я.

Идеал Я является результатом расчленения отца: это то, что оставалось от него всякий раз, когда он пытался осуществлять свою задачу передачи.

Но это также и момент, когда отец производит вмешательство, будучи потентным, во всём своём могуществе перед лицом матери, или, как говорит Лакан, «он доказывает что таковым является». Здесь отец является мужчиной, способным выдержать сражение с женщиной, а при случае и с несколькими.

Таким образом, по выходе из Эдипа, субъект становится носителем печати означающего, очеловечивающей его желание, и которая означает, то есть указывает, что закон желания состоит в необходимости для этого желания пройти чередой высказывания.

Эта метка печати означающего, указывающая на фаллос, воплощается для каждого субъекта в форме знаков отличия Идеала, идентификаций, обнаруживаемых субъектом в ходе анализа. Мимоходом, мы также упомянем ещё один путь, открывающийся подобно просёлочной дороге, отходящей от основного шоссе, путь мазохистический, состоящий в попытке вернуть себе наслаждение в воображаемой форме избиения.

Эти три такта Эдипа, выстраиваемые Лаканом в ходе упоминавшихся глав, вовсе не составляют теорию развития, но определяют политику психоаналитического действия: психоанализ не является практикой речи, которая была бы нацелена на развёртывание воображаемых решений, создаваемых субъектом и приводящих его к обсессивному окаменению, воображаемому безумству истерика или преградам фобии. Аналитическое лечение проявляет себя исключительно как операция изъятия, купюры, совершаемая над материалом, принесённым пациентом, изолирующая означающее таковым, какое оно есть на самом деле, и его значение наслаждения. Для совершения этой операции психоанализ не создаёт отца, но он опирается на его функцию в речи и структуре.

Часть II

“СХВАТИТЬ ЖЕЛАНИЕ ЗА БУКВУ” [13]

Психоанализ строится на открытии: желание не является чистым, нет чистого желания. Чистое желание было бы желанием, соединенным с любовью, равным требованию любви, которое живет в каждом из нас. Это стремление невротика, предстающее для него как некий идеал на горизонте запроса на анализ, как раз там, где симптом в большинстве случаев показывает основополагающую «диссоциацию» между желанием и любовью, представленную в учении Фрейда, если мы обратимся к текстам «Психологии любовной жизни», упоминаемым Лаканом в Семинаре V , страница 327.

Желание не является чистым, оно отмечено, несет на себе сексуальную метку: именно в этом заключается открытие Фрейда. Сексуальная метка желания говорит о том, что человеческое существо не является хозяином собственного желания, но, напротив, само желание его отмечает, его разделяет, поскольку фактически с самого начала желание человека лишено всего присущего природе, оно ни коим образом не является природным феноменом: именно так я понимаю известную формулу Лакана: «Желание человека – это желание Другого». Имя этой сексуальной метки желания – «фаллос».

Анализ – это время, необходимое для того, чтобы проследовать по следам сексуальных меток желания, пройти вслед за желанием до самого его источника, который находится в Другом [14] , туда, где Другой устанавливает закон. Это дорога, по которой мы следуем шаг за шагом, по камешкам, оставленными Мальчиком-с-Пальчиком; эти камешки являются означающими и создают ткань речи анализируемого. Очевидно, каждое из этих означающих уносит на подошве своих башмаков и соответствующий им груз означаемого, а именно ситуации, живые и неодушевленные объекты, т.е. всё то, что строит «мир» того, кто с нами говорит, но построение этих означающих в цепочку и разнообразные обрывы этой цепочки открывают говорящему значения, в которых фиксируется его судьба.

Это те значения, которые открываются взору во время первых бесед, но решающим для начала анализа будет как раз появление возможности сделать эти значения загадкой, а работа аналитика в том и заключается, чтобы заниматься измерением загадочного. Потому что сделать из значений, от которых субъект терпит поражение, поскольку ими обладает (в той же мере, в какой он ими наслаждается), загадку – это именно то, что позволит появиться «значению» как таковому. Значение как таковое – это «там, где оно что-то значит для тебя, тебя интересует», а также «от того, что тебя интересует, ты не станешь отсекать себя», или «того, что тебе интересно, ты не упустишь».

Именно так я понимаю такие выражения как «значимость фаллоса» и «значение фаллоса»: то, что говорится о тебе, означает нечто, представляющее не интеллектуальный интерес, но затрагивающее истинность тебя самого как живого существа. Именование «фаллос» дается, чтобы обозначить этот самый момент, когда в анализе появляется некое «абсолютное» значение.

Впрочем, Лакан замечает, что это название является гомогенным той функции, которую фаллос, как видимость, играл в античных мистериях, будучи отсоединен от тела мужчины, с тем, чтобы воплощать, даже самой своей неизменностью, свойство постоянного исчезновения, сохраняющееся при его непосредственном появлении. Но психоанализ – это не религия фаллоса; он, напротив, ставит своей целью разрушить ту самую религиозную операцию, которой предан невротик: обсессивный, акцентируя воображаемую ригидность инструмента, истерик, смещая свой интерес на момент исчезновения, страдающий фобиями, создавая непреодолимую преграду.

Именно так я понимаю акцент, который Лакан в своем семинаре постоянно делает на перверсии, как наиболее подходящей для того, чтобы открыть для нас истинную функцию фаллоса; поскольку, с одной стороны, перверсная практика раскрывает его означающую ценность как инструмента, но, в то же время, и угрозу девальвации всего присущего фаллосу воображаемого наполнения, которой он постоянно подвергается.

В третьей части Семинара V Лакан снова рассмотрит два больших клинических следствия означенности фаллоса, о которой идет речь: с одной стороны, «ты несёшь на себе метки того, в чём твоё желание было заинтересовано» в виде идентификации, в виде твоего «Идеала Я», а, с другой стороны, там, где желание задействовано в настоящем, оно появляется под разными масками: масками требования, фантазии и симптома.

Поэтому, сегодня я предлагаю и нам тоже последовать за «этой синей птицей», каковой является желание, вместе с Лаканом в качестве гида. Сказать, что Лакан является нашим гидом будет недостаточно, поскольку в этом семинаре он совершает акт творения, а именно «делает работу, производящую фаллос в категорию означающего» [15] , подобно тому, как это делает комедия. Фактически комедия нас учит тому, что желание и фаллос всегда предстают замаскированными, но это нисколько не умаляет их действия, как раз наоборот.

Прежде, чем мы перейдем к комментарию двух основных выделенных в этой главе линий: идеала я и масок желания, – я хотел бы привести небольшую клиническую виньетку, основанную на материалах первой встречи, с тем, чтобы раскрыть значение трех следующих этапов: 1) выделение превалирующих означающих; 2) значения, которые из этого вытекают для субъекта; 3) вопрос желания, находящего тем самым своё место.

СЛУЧАЙ

Запрос человека 35 лет четко сформулирован: он хочет избавиться от старого симптома, к которому до настоящего времени был приспособлен, но который мог бы затруднить его карьерный рост, казавшийся ему на момент обращения достаточно успешным, так же, впрочем, как и вся его жизнь в целом. Какой же это симптом? Он не может выступать публично, сама мысль об этом тотчас вызывает у него панику, и он ищет любой способ, позволяющий этой ситуации избежать, что постепенно становится все сложнее, поскольку он занимает важную должность в городской администрации, и мэрия часто делегирует его на различные административные собрания.

Первый период беседы сразу же покажет, как он представляет возникновение симптома, в форме сцены, когда в возрасте 9 лет в музыкальной школе на занятии по сольфеджио его вызвали петь, и товарищи от души посмеялись над тем, как фальшиво он поёт. Он тогда почувствовал телесный феномен – покраснение и, кроме того, интенсивное чувство стыда. Я удивляюсь тому, что именно это чувство было преобладающим, и сделал тем самым первое значение стыда загадочным с тем, чтобы таким образом вектор вытесненного постыдного желания стал актуален.

Точно так же я с самого начала удивлюсь тому, что он ни с кем из окружавших его взрослых об этом не поговорил. Благодаря моему удивлению становится очевидным факт, что он занял некую позицию по отношению к матери, которой он давал полное удовлетворение: не могло быть и речи о том, чтобы оказаться несостоятельным в её глазах. Теперь в нашей беседе появится некое новое значение: предстать без недостатков в глазах Другого означает тайком его обманывать.

Именно это он воплотит в конкретных действиях в своем первом браке, будучи неспособным устоять от соблазна обманывать свою горячо любимую жену. Третье значение в ходе этого разговора возникнет из смещения, которое я ему предложу в отношении его симптома, акцентируя не столько трудности говорить на публике, сколько манёвр избегания, к которому он прибёг в подростковом возрасте, и который оказался решающим в выборе им своих дальнейших позиций. Лакан очень точно указывает в Семинаре, что «фаллос является означающим-перекрестком» (стр. 287).

Случай этого пациента хорошо иллюстрирует, как на каждом перекрестке своего существования, когда его желание оказывается пробуждённым требованием Другого, он пользуется собственным симптомом для того, чтобы найти ответ, – например, несмотря на то, что он добился блестящих успехов в изучении права и мог бы продолжать его изучение в Институте Политических Наук, он запретил себе это «из-за большого устного выступления, которым обучение завершается» – или, другими словами, была активирована фантазия – обманывать другого с тем, чтобы его не разочаровывать. В Древней Греции Гермес, вестник богов, бог торговли и воров, а впоследствии председательствующий в античных мистериях, которые во Франции справедливо называются «герметическими», был также и богом перекрестков.

Перекресток – это место, где необходимо принимать решение, и решение будет затрагивать ваше тело: следовательно – момент, связанный с риском. Фаллос – указатель этого места и этого момента: он является принципом, позволяющим субъекту отвечать на вопрос, который перед ним встает в форме «Чего ты хочешь?», он позволяет субъекту отвечать, не имея ответа, позволяет все же ответить, преодолевая тревогу. Наш пациент показал, что трудность для невротика заключается в желании ответить на этот вопрос, используя решение, которое уже заранее лежит наготове в кармане.

На самом деле, выделенная им самим в качестве отправной точки своих трудностей сцена, является моментом, когда, отвечая «как личность» в ходе небольшого испытания, он отвечает, используя уже выработанные им подле матери ориентиры, т.е. своё желание быть воображаемым фаллосом, удовлетворяющим Другого: именно это скрытое желание вместе с насмешками товарищей выходит здесь на поверхность и получает печать стыда, которая теперь занимает место печати фаллоса. Могла бы эта печать быть иной? Я думаю, следуя указаниям Лакана, что на этом месте мог возникнуть его собственный смех, вторящий смеху друзей, раскрывающий в комичности актуальной ситуации существующую по ту сторону комедию всякого желания идентифицироваться с фаллосом.

Так, находясь на каждом значимом для себя перекрестке, субъект представляется с помощью двух вещей: с одной стороны – это какое-то количество одеяний, аксессуаров, масок, «рыцарских снаряжений», в которые он наряжается, чтобы этот перекресток преодолеть; а еще – это какое-то количество багажа: идентификаций, «знаков отличия», по выражению Лакана, которые претендуют на то, чтобы служить пропуском, символическими званиями, – например, для упомянутого пациента – это «продвижение по карьерной лестнице», как для его отца военнослужащего, который продвигался по службе. В каждом случае, если мы хотим «схватить желание за букву», мы должны, следуя указаниям Лакана в статье «Направление лечения» (« La direction de la cure »), распознать эту букву в самом анализанте, также как и грамматику, благодаря которой она артикулируется.

ЗНАКИ ОТЛИЧИЯ ИДЕАЛА

Напомним, что следующий шаг, который Лакан делает в этом семинаре, состоит в смещении статуса фаллоса от воображаемого к символическому, и в превращении его в означающее желания. Это является открытием, приводящим к существенным сдвигам в подходе к большому числу понятий, находящихся в самом сердце аналитического опыта.

Воображаемый статус фаллоса утвердился в центре аналитической теории отталкиваясь от следующих двух направлений размышления: с одной стороны – чтение текстов Фрейда «Детская генитальная организация» и «Закат Эдипова комплекса», где он доказывает положение о «примате фаллоса» для обоих полов, а с другой – текста «Некоторые психологические следствия анатомической разницы полов», где фаллос представлен как некая воображаемая конструкция, исходящая из присутствия и отсутствия пениса. «Фаллическое» здесь совершенно иное, нежели нечто связанное исключительно с пенисом ( « p e nien » ).

Поэтому фаллический орган будет органом «воображаемым», имеющим смысл воображаемого числа, поскольку это некий «орган», объединяющий пенис и отсутствие пениса. И как раз этот воображаемый орган будет служить «различению» мальчиков и девочек. Этот фаллический орган уже будет органом «вне тела». С другой стороны, существует точка зрения Мелани Кляйн, которая рассматривала фаллос в рамках воображаемых фантазий, строящихся вокруг тела матери, в частности, фантазий кастрации.

Затем Лакан снова возвращается к чтению Фрейда, напоминая, что примат фаллоса и кастрация всегда взаимосвязаны, и это стало причиной огромных трудностей, связанных с Эдипом у девочек. Когда Фрейд утверждает, что «для обоих полов только один орган имеет значение – это мужской половой орган», и что «не стоит более говорить о примате генитального, но о примате фаллоса», Лакан предлагает нам рассматривать оба высказывания вместе как факт, что оба пола имеют дело со значением кастрации. Лакан определяет значение кастрации, утверждая, что желание достижимо лишь при условии «отсечения от себя чего-то, через недостаток чего всё будет приобретать ценность» [16] .

В этом состоит вся важность вопроса женского Эдипа согласно Лакану, поскольку для него речь идет о том, чтобы показать: и для девочки точно также, значимое, равно как и желанное, всегда отмечено нехваткой того самого воображаемого объекта, который носит название «фаллос». То новое, что в этот вопрос привносит Лакан, заключается в понимании прохождения кастрации как операции означивания (чего стоит моё желание), а не как фантазма, что изменяет сам статус фаллоса, который, будучи в начале этой операции воображаемым органом, становится символическим инструментом, означающим значения кастрации.

Логика мысли Лакана, которой он следует по ходу своего Семинара, в точности соответствует маршруту, свойственному каждому полу, по которому нужно идти, чтобы выйти из Эдипа, причём не в смысле некоего нормального развития, а скорее в качестве маршрута, который может быть пройден в ходе аналитического лечения. Для мальчика речь идет о том, чтобы перейти от «иметь» воображаемого к «иметь» символическому. И для этого ему необходимо потерять как тот самый воображаемый объект, каким является воображаемый фаллос, так и использование наслаждения, которое он из него извлекает рядом с матерью (игры в приманку), то есть пройти через означивание кастрации и получить фаллос как символическое звание.

Для девочки переход будет иным, поскольку речь идет о том, чтобы перейти от воображаемого недостатка к недостатку символическому, от некого воображаемого «не иметь» – к «не иметь символическому»; этот сложный переход наполнен всевозможными ловушками: первая из них – отказ от значения кастрации, не признавать этот свой воображаемый недостаток (первое Penisneid [17] ); вторая – истолковывать свой воображаемый недостаток как недостаток реальный, что имеет значение фрустрации (второе Penisneid ); третья – столкнуться с недостатком символическим, то есть с недостатком того, что требовалось, столкнуться со значением лишения и не остаться на нем фиксированной (третье Penisneid ) [18] .

И большой клинический интерес этой части семинара связан с тем, чтобы соотнести упомянутый переход фаллоса от воображаемого к символическому, с построением некого «нового» субъекта, «снабженного Идеалом Я» [19] . Ситуация девочки здесь освещена специально, и мы можем составить себе представление о проистекающих из этого клинических феноменах, заключающихся в том, что «то, что было любовью (к отцу) трансформировалось в идентификацию», «идентификацию, которая связана с этим самым моментом лишения» [20] . Лакан говорит нам, что субъект «наряжается в эти отцовские знаки отличия». «Желание, которое теперь задействовано – уже не прежнее желание» [21] , «желание подверглось замещению»: облачиться в отцовскую характерную черту, некий знак отличия отца, теперь позволяет субъекту желать как отец.

Я ожидаю что-то от отца, а он мне этого не дает, значит, мне не хватает этой самой вещи как того, что мне не было дано, следовательно, теперь мне не хватает чего-то символического; тогда эту самую символическую вещь, которой мне не хватает, которой я лишен, это «лишение желания», я замещаю той символической чертой, которой мне недостает, которую я выделил у того, от кого с таким нетерпением ожидал дара, и, имея эту черту, я отныне желаю свои первые объекты желания, как желает их он. Это, таким образом, некий процесс метафоризации, позволяющий субъекту преодолеть свою зависимость от материнского объекта, не отрекаясь при этом от специфики собственного пола, поскольку сам процесс опирается на ансамбль развития эдиповой диалектики.

В клинике Лакан особо выделяет последствия так называемого «запрета наслаждения», запрета, отбрасывающего всё, когда заходит речь о чём-то, находящемся вне всего возможно уже означенного: «субъект в своей живой реальности тогда находится в позиции исключения любого возможного значения» [22] . И для него такой запрет противостоит возможности сделать «живую реальность» (наслаждение) означенной под фаллическим значением, позволяющим субъекту желать идентифицироваться, отдавать предпочтение чертам, с которыми можно себя идентифицировать, примитивным объектам своего желания: это и значит произвести обработку значением фаллоса как измельчителем.

Именно это он раскроет далее в главе «Маски симптома» как разницу между Сверх-Я как запрещением, и Идеалом Я как «трансформацией желания всегда связанного с какой-то маской» [23] .

МЕТКА ЖЕЛАНИЯ

Метка желания – это печать означающего, отрицающего наслаждение. Фаллос – символ этой операции, всегда скрытый под покровом. Однако такая печать имеет в распоряжении и другие символы и инструменты. Самый важный из них – хлыст. Хлыст и туфелька фетишиста – эти два анахронические объекта, проходящие через весь семинар, следуя коридором, параллельным тому, по которому следует фаллос! Их присутствие призвано обратить внимание на то, что наслаждению не отказано целиком и полностью, и что есть «наслаждение желанием», как указывает Лакан.

Именно в этом своеобразие, и оно ведет за собой, в качестве контрапунктов чертам Идеала, так называемые «черты перверсии», то, на чем желание субъекта может кристаллизоваться, чем желание может быть пленено, и что создает некое хранилище мелкого старого хлама: более или менее расчлененных образов, самодельных сценариев.

Все это будет призвано показать то, о чем Лакан здесь не говорит: провал фаллоса в его претензии быть означающим всего живого, и тот факт, что означающая материя не представляет всю живую материю. Именно это приводит к тому, что желание не является чистым желанием, но будет, по выражению Лакана, «желанием, которое в основе своей отмечено и извращено» [24] .

Извращенные фантазматические сценарии интересуют Лакана, поскольку в них становится очевидным вторичное измерение объекта желания как образа, предопределенного заранее, и первичное измерение означающего как инструмента, вместе с применением этого инструмента к образу, акцентуирующему измерение преодоления, того преодоления, которое создает извращенную по своему характеру поддержку искомого удовлетворения. Они интересуют Лакана, поскольку данный двойной процесс – в каком-то смысле процесс водворения означающего в поле Другого, переход от образа к означающему, означающее Aufhebung, «появление», пользуясь термином предложенным Лаканом. О чем же идет речь? А о том, чтобы напомнить, что появление означающего как такового, в том виде, в каком он представляет ценность для субъекта, является неким событием преодоления, внезапного вторжения.

Именно это и обозначает фаллос: он всегда прикрыт, потому что проявившись – тотчас исчезает. Теперь означающее кажется прочно установленным, во вполне уютном месте, на своем месте в Другом. Но остается незаметным как раз то, как, установив означающее на этом месте, фаллос одновременно отметил его своей печатью, своей перечёркивающей чертой, благодаря которой фактически, говорит нам Лакан, это означающее становится «подлежащим подмене» [25] .

В некотором смысле, существует своего рода «маскарад означающих», то, что Лакан впоследствии назовёт «видимостями». Можно подумать, что Другой означающих, Другой речи и языка представляет собой сущность особо прочную, плотную, но, начиная с того момента, когда он предоставляет убежище желанию и его объектам, то есть пропускает их к означающему, начиная с этого момента, когда он включает фаллос в качестве означающего желания, Другой «меняет свою природу», тем самым он вводит в себя «новое», говорит Лакан, и сам предстает отмеченным перечёркивающей чертой, кастрированным и желающим. Это тот момент в анализе, когда субъект, порой со страхом, воспринимает появление некоего особого означающего в поле своего Другого, когда он может, в свою очередь, задать вопрос желанию своего отца или матери и задать вопрос о собственной позиции, занятой в отношении этого желания, на которое брошен пока ещё лишь беглый взгляд.

Первертный же фантазм является попыткой вновь вырвать эту метку желания у Другого, усилить её, чтобы ею насладиться, но это всегда принимает совершенно иной оборот: поскольку, в первую очередь, имеет значение восстановление недостатка у Другого, несомненным является факт, что Другой может вдруг сам предстать субъектом этого желания.

Даниэль Роа

июль 2003, Париж