Статья. Д. Винникот “НОВОРОЖДЕННЫЙ И ЕГО МАТЬ”

Статья. Д. Винникот “НОВОРОЖДЕННЫЙ И ЕГО МАТЬ”


Эта тема настолько сложна, что я боюсь добавлять новый аспект рассмотрения. Однако мне кажется, что если психология имеет смысл, когда речь идет об изучении новорожденного, все услож­няет практика*. Что касается теории, то ее вклад может быть либо ошибочным — в таком случае проблема остается нерешенной, — либо включающим элемент истины — и тогда она упрощает про­блему, ведь истина всегда делает мир более доступным и простым.

Эта пара — новорожденный ребенок и его мать — представляет собой необъятную тему, и я не буду отдельно описывать то, что известно о новорожденном. Мы заняты психологией, а значит, безусловно видя ребенка, видим также его окружение и его мать.

Чаще говоря “мать”, чем “отец”, я надеюсь на понимание пос­ледних.

Важно осознать огромное различие между психологией матери и психологией ребенка. Мать представляет собой сложнооргани-зованную личность. Ребенок в начале — нечто противоположное всякой сложности. Можно сказать, и то не без колебаний, что только в возрасте нескольких недель или даже месяцев ребенок наделяется некоей психологией, впрочем колебания свойственны скорее ученым докторам, чем матерям. Матери склонны преуве­личивать, ученые — отрицать, если нет доказательств.

*Здесь Винникотт обращается к педиатрам. — Прим. англояз. издателя. “Коллега Винникотта, педиатр в Педдингтонской детской больнице. — Прим.

Я слышал от Джона Дэвиса**, что у новорожденного физиоло­гия и психология — это нечто единое. Хорошее начало. Психоло­гия есть последовательное продолжение физиологии. Незачем ве­сти споры о том, когда наступает превращение. Сроки могут варьироваться в зависимости от обстоятельств. Однако сам момент рождения следует рассматривать как время больших перемен, и если недоношенному ребенку психологически будет значительно лучше в “инкубаторе”, то переношенный ребенок нуждается в физичес­ком контакте — в человеческих руках и человеческом теле.

Я совершенно убежден, что будущие матери — если у них нет психических заболеваний — в последние месяцы беременности сосредоточены на своей особой задаче, а после родов в течение нескольких недель и месяцев постепенно приходят в обычное состо­яние. Я много писал об этой “главной материнской заботе”. В таком состоянии мать способна поставить себя на место ребенка, так сказать, посмотреть на все его глазами. Иными словами, она развивает удивительную способность идентификации с ребенком, что позволяет ей отвечать на его потребности с точностью, которую не освоит ни один автомат — и которой невозможно обучиться.

На мой взгляд, не нуждается в доказательствах утверждение о том, что прототипом всей заботы о ребенке, холдинга в широком смысле слова, является то, как его держат на руках — холдинг в узком смысле слова. Я отдаю себе отчет в том, что я очень расши­ряю значение слова “holding”, но это и экономично, и достаточ­но верно.

Ребенок, которого держат достаточно хорошо, совсем не такой, как тот, которого держат неудовлетворительно. Наблюдения над детьми не имеют для меня никакой ценности, если в них не опи­сывается качество холдинга. Мы с вами только что видели кино­фильм, представляющий для меня особый интерес. Доктор держал идущего ребенка — демонстрировал ступень, когда ребенок начи­нает ходить. Если вы заметили одну деталь — язык доктора, — то, вероятно, поняли, что доктор весь поглощен своей задачей и что ребенок вел бы себя иначе, если бы его держал не доктор, а кто-то другой. Я считаю, что педиатры — это, как правило, люди, способные идентифицироваться с ребенком и заботиться о нем (возможно, именно способность к идентификации и является оп­ределяющей для педиатра). Часто поведение ребенка предстает совершенно разным в разных описаниях, и я думаю, нам хорошо бы всегда иметь под рукой киноленту, чтобы получить возможность увидеть того, кто изучал ребенка. Тогда мы сможем решить, спо­собен ли этот человек понять, каковы были чувства ребенка. Этот аспект заботы о ребенке нельзя упускать из виду, и я бегло говорю о ней даже в этом коротком очерке, потому что на ранних ступенях эмоционального развития, пока чувства еще не упорядочены, пока еще нет того, что можно назвать “автономным эго”, ребенок испы­тывает огромную тревогу. Фактически, слово “тревога” здесь бес­смысленно: эмоциональное страдание ребенка на этой ступени сродни панике, а паника — не что иное, как защита от неперено­симой муки, когда даже самоубийство представляется лучшим выходом. Я намеренно говорю жестким языком. Возьмем двух детей. Холдинг одного из них был достаточно хорошим (в моем — широком — смысле слова), и в этом случае ничто не препятствует быстрому эмоциональному развитию в соответствии с врожденной тенденцией. Другой не знал опыта удовлетворительного холдинга, его развитие будет искривленным и задержанным, а значит, какую-то долю примитивного хаоса чувств, первичного страдания он понес с собой в жизнь. Давайте скажем так: в случае обычного опыта “достаточно хорошего” холдинга мать способна обеспечить дополнительную эго-функцию, и ребенок, уже на ранней ступени, обретает эго, очень слабое, но собственное эго, крепнущее благо­даря способности матери приспособиться к ребенку, идентифици­рующейся с ребенком и поэтому знающей, каковы его основные потребности. Ребенок, лишенный подобного опыта, поставлен перед необходимостью преждевременного развития эго-функции — иначе он совсем запутается.

*См.: The Family and Individual Development. London: Tavistock Publications, 1961. — Прим. изд.

Я считаю, что должен говорить об очевидных вещах, ведь люди, сведущие в вопросах физического развития, необязательно долж­ны разбираться в психологических теориях. Из психологии эмоци­онального развития известно, что процесс взросления невозможен без содействующей и помогающей окружающей среды. Эта содей­ствующая среда очень быстро становится чрезвычайно сложной. Только принадлежащий к роду людей может понимать ребенка настолько, чтобы быть способным адаптироваться к его постоянно меняющимся нуждам. Развитие на ранних ступенях — да и в даль­нейшем — в значительной степени является делом обретения интег­рации. Я не могу здесь пересказать все, что написано о раннем эмоциональном развитии, но три задачи, стоящие перед зарожда­ющейся личностью, назову: интеграция “я”, стабилизация психи­ки в теле и объектные отношения. Этим трем задачам соответству­ют, грубо говоря, три функции матери: осуществлять холдинг, ухаживать за ребенком и представлять объектную “сторону” мира. Тема необъятная. Я пытался освоить ее — исследование публико­валось под заголовком “Первый год жизни”*, но сейчас я обраща­юсь к самому раннему этапу, наступающему вслед за рождением.

Я стремлюсь привлечь внимание к следующему факту: ребенок является человеческим существом с самого начала, — то есть до­пускаю, что новорожденный снабжен подходящим “электронным” аппаратом. Я знаю, мне незачем доказывать, что дети — челове­ческие существа. Это общее место психологической теории, из­вестной педиатрам.

Трудно определить, откуда начинается личность. Если некто обретает опыт, сопоставляет опыт разного рода, чувствует и про­водит различие между чувствами, испытывает в подходящий мо­мент страх, организует защиту от душевной боли, тогда я скажу, что ребенок ЕСТЬ; и отсюда следует, что изучение ребенка с не­обходимостью включает психологию (см. главу 5).

Вы можете познакомиться с многообразными попытками изу­чения ребенка путем непосредственном наблюдения. Здесь я от­сылаю вас к библиографии в конце книги. “Определяющие фак­торы детского поведения”, том 2*. Я не буду уделять особого внимания подобным исследованиям, хотя непосредственное на­блюдение имеет большое значение для тех, чья компетенция от­носится преимущественно к области физического развития (а та­ких в этой аудитории немало). Я хотел бы за эти несколько минут изложить вам малую толику своего опыта как детского психоана­литика и психиатра. Я давно этим занимаюсь, оставив практику терапевта-педиатра.

Каким образом психоанализ может прояснить вопросы, касаю­щиеся психологии новорожденного? Понятно, что можно сказать многое в случае отклонений в психике матери или отца; однако, решая свою конкретную задачу, я должен допустить, что родите­ли здоровы, а также что ребенок здоров физически.

*Determinants of Infant Behavior, vol 2. Ciba Foundation. London: Tavistock Publications, 1961. — Прим. изд.

Психоанализ помогает прежде всего тем, что дает нам теорию эмоционального развития — фактически единственную существу­ющую теорию. Но вначале психоанализ имел дело с детским ма­териалом только в том, что касалось символики сновидений, пси­хосоматической симптоматологии, игры воображения и т.п. Со временем психоанализ обратился к маленьким детям — скажем, двух с половиной лет. Но и “омоложенный”, он не совсем отве­чает нашим целям, поскольку дети двух с половиной лет и полу­годовалые удивительно далеко шагнули от младенчества — если они не больны и не отстают в развитии.

Я полагаю, что применительно к нашей теме самое главное в развитии психоанализа — это расширение его границ до работы с психотическими пациентами. И если психоневроз ведет аналити­ка к раннему детству больного, то шизофрения уводит к младен­честву, к самому началу, к стадии почти абсолютной зависимос­ти. Говоря коротко, недостаток поддерживающего окружения в этих случаях переживался на стадии, когда незрелое и зависимое эго еще не обретало способности формировать защиты.

Дальше сужая область поиска, скажу, что наилучший пациент для того, кто исследует психологию новорожденного, — это ши­зофреник с пограничной личностной организацией (borderline schizophrenic)*, функционирующий достаточно хорошо, чтобы вы­полнять тяжелую работу, которая ложится на плечи пациента в пси­хоанализе, и необходимую, чтобы уменьшить страдания очень больной части его личности. Не нужно долго объяснять, как силь­но нарушенный пациент, проходящий лечение у аналитика, обо­гащает наше понимание начала жизни ребенка. В сущности, вот он младенец — на кушетке, на полу или где-то еще, зависимость — полная, дополнительная эго-функция аналитика состоит в дей­ствии, вам доступно непосредственное наблюдение за младенцем, с той лишь оговоркой, что пациент — взрослый человек, в какой-то мере, конечно, более сложный. Нам приходится допустить эту сложность как оптическое искажение, вносимое лупой.

*В современном психоанализе пограничные личностные расстройства (borderline) обычно рассматриваются как самостоятельная диагностическая категория, объеди­няющая широкий класс пациентов с нарушениями более легкими по сравнению с нарушениями психотического уровня и более тяжелыми по сравнению с нарушени­ями невротического уровня. В этой терминологии то, что имеет в виду Винникотт, могло бы называться “шизоид с пограничной личностной организацией”. — Прим. научного редактора.

Хочу, чтобы меня верно поняли: я сознаю, что искажение не­избежно, и ничего не намерен доказывать — только иллюстрирую. Вот два примера, поясняющие, что я кое-что знаю об искажении. Пример первый: мальчик четырех лет, страдающий шизофренией. За ним ухаживают мать и отец. Ему уделяют очень много внима­ния, и поскольку случай не слишком тяжелый, мальчик постепен­но выздоравливает. У меня в кабинете мальчик играет — изобра­жает, как он снова рождается. Сидя у мамы на коленях, он выпрямляет ей ноги и соскальзывает на пол. Мальчик повторяет это снова и снова. Это особая игра, которая возникла в результа­те его особых отношений с матерью, ставшей сиделкой при своем душевнобольном ребенке. Игра включает символизацию и прибли­жается к тому, что делают обычные, нормальные люди, а также к тому, как рождение появляется в сновидениях. Но можно ли го­ворить, что здесь перед нами непосредственная память мальчика о том, как он родился? Нет — потому что его матери производили кесарево сечение. Я пытаюсь объяснить вот что: любой способ уз­нать прошлое пациента всегда необходимо корректировать. Я это знаю, однако символизация осуществляется.

Второй пример: женщина-истеричка, “вспоминающая”, как она родилась. Она приводит подробности, она видит тревожные сны о своем рождении, и в одном из снов фигурирует доктор — в сюр­туке, в цилиндре, с сумкой. Женщина помнит, что доктор гово­рил ее матери. Разумеется, мы имеем дело с типичным истери­ческим искажением, хотя не исключена вероятность, что эта женщина оперирует также и действительной памятью о своем рождении. Материал подобных снов не может быть использован в данном контексте. Конечно же, она взрослая женщина и не мо­жет не знать о процессе рождения, кроме того, после нее в семье родилось еще много детей.

В качестве противоположного примера расскажу о двухлетней девочке, играющей роль своей новорожденной сестренки. Двух­летняя девочка пытается проработать новые отношения — с млад­шей сестрой. Мы должны участвовать в игре вполне определенным образом. Она входит в кабинет, уже зная, чего хочет: усаживает меня на пол среди игрушек, чтобы я был “ею самою”. Потом выходит и возвращается из приемной со своим отцом (лучше по­дошла бы мать, но там был отец). Девочка взбирается к отцу на колени, и теперь она будет новорожденной — она прыгает у отца на коленях, а потом шлепается на пол, скользнув у него между ног, и заявляет: “Я — ребеночек!” Потом она смотрит на меня (я, как вы помните, выполняю сейчас особую функцию — играю ее роль) и, как может, разъясняет, что я должен делать. Я должен очень рассердиться, расшвырять игрушки и сказать: “Я не хочу малень­кую сестренку!” — или что-нибудь в этом духе. И так — раз за ра­зом. Видите, как просто этой девочке сыграть ситуацию рождения, использовав прыжок вниз, на пол. Девочка прыгала раз десять, пока отец уже не мог этого больше вынести, и тогда она стала рож­даться у отца из головы, против чего он не особенно возражал, потому что — профессор с преумной головой.

А теперь я перейду к некоторым исследованиям и буду говорить о реакции Моро. Все вы знаете о ней, и мне незачем останавли­ваться на том, что если головка у младенца чуть опущена, его ре­акция предсказуема. Здесь перед нами та частность — выделяемая в целях научного изучения, — которая характеризует недостаточно хорошее материнство, как я выражаюсь. Это в точности то, чего мать не сделает со своим ребенком. Доктора не получают пощечин, когда обращаются подобным образом с новорожденными, потому что они доктора, а матери докторов боятся. Разумеется, единич­ная реакция Моро не повредит психике ребенка, но если ему до­сталась мать, которая, узнав о реакции Моро, каждые четверть часа поднимает ребенка, вынуждая его уронить головку, чтобы посмот­реть, что будет, вы не назовете ее хорошей матерью. Как раз та­кие вещи мать не должна делать. А ведь мать, не находящая слов от избытка чувств, когда берет своего младенца на руки, помога­ет ему обрести целостность.

Теперь я хотел бы рассказать о психоаналитическом лечении одной пациентки. Эта женщина нуждалась в глубокой — до стадии зависимости — продолжительной регрессии. Лечение продолжалось много лет. У меня была уникальная возможность наблюдать мла­денчество — младенчество, появляющееся во взрослом человеке. Ребенок, тестированный на реакцию Моро, не может рассказать о том, что происходило. С другой стороны, женщина, каждый раз возвращаясь из фазы глубокой регрессии, становилась взрослым человеком, с присущими взрослому знаниями и опытом. Она могла рассказать. Следует принимать во внимание факт, услож­няющий наблюдение: женщина была не только младенцем, но одновременно и сложной личностью.

На очень ранней ступени эмоционального развития, к которой регрессировала женщина, идея “я” предельно проста. Фактичес­ки, при наличии достаточно хорошей матери, у грудного ребенка идея “я” только зарождается, или лучше сказать, в идее “я” пока не настала необходимость. В случае плохого холдинга (или при отсутствии поддерживающего окружения, что выявляет реакция Моро), его преждевременно заставляют обрести сознание — к чему младенец еще плохо подготовлен. Умей такой младенец говорить, он сказал бы: “Вот я был и радовался непрерывности бытия. Я не имел представления о том, какая схема отображает меня, — воз­можно, круг”. (Прерывая здесь младенца, замечу, что изготови­тели воздушных шариков, которыми торгуют в парках, например, на второй день Пасхи — в Англии тот же обычай — мне кажется, забывают, что именно любят дети. Дети любят простую сферу, не подчиняющуюся закону тяготения. Детям не нравятся уши и носы на шаре, надписи и все такое прочее). “Схемой, отображающей меня, возможно, был круг”. (Это опять говорит младенец.) “Вне­запно произошли две ужасные вещи: непрерывность моего бытия — чем только я пока и владел, в смысле личной интеграции, — ока­залась нарушенной, потому что я стал состоять из двух частей — из тела и головы. Новой схемой, которой я внезапно вынужден представить себя, будет один из двух несоединяющихся кругов — вместо одного-единственного круга, о котором мне даже не было необходимости знать до того, как произошли эти ужасные вещи”. Младенец пытается описать расщепление личности, а также созна­ние, появившееся преждевременно — в результате того, что его заставили уронить головку.

Младенцу причинили душевную боль, и это как раз боль тако­го свойства, которую шизофреник носит в себе, — она является одновременно и памятью, и угрозой, она заставляет человека пред­почесть самоубийство жизни.

Вернусь к моей пациентке. Вы можете спросить, откуда у нее тенденция регрессировать к зависимости, и я сначала отвечу на этот вопрос. В случае так называемых “пограничных” нарушений на­блюдается стремление к продвижению в задержанном эмоциональ­ном развитии. Не существует иного способа вспомнить самый ран­ний эмоциональный опыт, как только пережить его вновь. А поскольку этот опыт был тогда крайне болезненным, ведь эго тог­да еще не сформировалось и дополнительное эго — со стороны матери — оказалось ущербным, восстановление раннего эмоцио­нального опыта должно проводиться в тщательно подготовленных, проверенных ситуациях, которые обеспечиваются психоаналити­ческим сеттингом. Более того, благодаря личному присутствию аналитика пациент — при удачном продвижении — располагает “объектом”, на который можно направить ненависть, возникшую из-за недостатка поддерживающего окружения, что нарушило про­цесс развития.

В ситуации с моей пациенткой всплыли многие подробности первых недель и месяцев ее жизни, и мы смогли их обсуждать. Случай оказался редчайшим в моей практике. В какой-то момент анализа я обнаружил себя на кушетке с пациенткой и голову па­циентки — в моих руках. Физический контакт очень редок в пси­хоанализе, я же сделал вовсе недопустимое. Я проверил, будет ли реакция Моро, заставив пациентку уронить голову. Конечно, я предвидел, что произойдет. Пациентка испытала жесточайшую душевную муку, и объяснялось это расщеплением ее личности надвое. Отсюда мы и отправились, чтобы в конце концов понять, в чем состоял психологический смысл ее душевной муки. В кон­це концов пациентка открыла мне, что случилось с ее младенчес­ким эго: она рассказала, что в какой-то момент один круг стал двумя кругами, и этот опыт является примером расщепления лич­ности в результате недостатков в поддерживающей среде и недо­статка в дополнительном эго.

Возможность провести такое тестирование у меня бывает край­не редко, поскольку моя задача психотерапевта состоит как раз в том, чтобы не допускать ошибок и промахов, вызывающих нестер­пимую душевную боль. Я не могу приносить пациентов в жертву науке. Ужасно, но рано или поздно мы совершаем эти ошибки — просто в силу нашей человеческой природы. Тесты проводятся, и нам остается расхлебывать их результаты настолько умело, насколь­ко можем. В этом единственном случае я провел тест намеренно.

Одного такого случая достаточно, чтобы убедиться: реакция Моро может как зависеть, так и не зависеть от рефлекторной дуги. Попросту говоря, не существует строгой зависимости. Невроло­гический фон не обязателен, реакция может быть одновременно нейрофизиологической и психологической. Одна способна менять­ся на другую. Я думаю, рискованно игнорировать психологию, если вы стремитесь дать полное описание.

Известно всего несколько состояний первичного страдания. К ним относятся, например, ощущение бесконечного падения дезин­теграции, расщепления и разъединения психики и физического тела. Все они имеют отношение к движению в эмоциональном развитии ребенка, у которого достаточно хорошая мать. В случае шизофрении это движение вспять. Шизофренику свойственно стремление войти в соприкосновение с процессами, которые на очень ранней фазе нарушили поступательное развитие. Такой взгляд на шизофрению дает много полезного для понимания как шизофрении, так и поры младенчества.

Вопрос о памяти рождения и о значении для ребенка пережи­ваемого при рождении опыта требует подробного исследования. У меня нет возможности развивать здесь эту тему. Приведу в пример лишь сон страдавшей шизофренией девочки, у которой было тя­желое рождение. Но сначала необходимо определить, что такое нормальное рождение, — то есть такое, при котором психологичес­кая травма минимальна. Нормальное рождение с точки зрения младенца — это когда ребенка подводят к рождению, потому что он готов к нему; когда ребенок что-то делает сам — проталкивает­ся, потому что ему нужно дышать, или делает еще что-то. Поэто­му, с его точки зрения, нормальное рождение — это нечто, “выз­ванное ребенком”. Я думаю, что это не только нормально, но и обычно. Такое счастливое развитие событий реже встречается в психоаналитическом лечении и больше относится к символизации, воображению и игре. Терапия имеет дело с тем, что пошло неудач­но, например, с промедлением, которое кажется бесконечным младенцу, не имеющему причин ожидать разрешения событий.

Вернусь к девочке с шизофренией, которой я занимался 2 500 часов. У нее был чрезвычайно высокий коэффициент умственно­го развития — около 180. Попав на терапию, она поставила пере­до мной вопрос: могу ли я помочь ей покончить жизнь самоубий­ством из верных побуждений, чтобы ей не совершать самоубийства из неверных побуждений. Здесь я оказался бессилен… Во сне, о котором идет речь, она заново переживала опыт своего рождения — со всеми искажениями, которые вносит взрослая женщина с вы­соким уровнем интеллекта. Ее мать была крайне невротична, и можно предположить, что сознание оказалось пробужденным в девочке — если такое возможно, а я думаю, что возможно, — за несколько дней до рождения по причине сильного потрясения, пе­ренесенного ее матерью. К тому же роды осложнились из-за пред­лежащей плаценты, не обнаруженной вовремя. Девочка вступила в жизнь неудачно и уже не могла идти в ногу.

Во время своих попыток справиться с воздействием пережито­го девочка взяла у меня почитать “Травму рождения” Ранка. Как вы понимаете, это еще одно осложнение. Но в случае, о котором идет речь, я предполагал появление подобных осложнений и счи­тал их неизбежными. Девочка прочла книгу, а ночью видела сон, полный, как она чувствовала, глубокого смысла. Я думаю, вы согласитесь, что это так. Для психоаналитика подобные сны — хлеб насущный. Если вы привыкли работать со сновидениями, то сра­зу разберетесь, что сон девочки указывал на ее доверие ко мне — человеку, который поддерживал ее, занимался ее случаем, про­водил ее анализ. Сон также представлял картину постоянного для нее параноидного состояния, ее уязвимости, чувствительности и ранимости, отчего девочка всеми способами и воздвигала защиту. Психоаналитик не может не заметить, что сон обусловлен также многими факторами, относящимися к более позднему периоду жизни — не к рождению. Привожу сон в качестве иллюстрации. Вот представление девочки о моменте рождения.

Ей снилось, что она находится под грудой гравия. Вся поверх­ность ее тела была настолько чувствительна, что трудно вообразить. Кожа горела — это слова, которыми девочка пыталась описать пре­дельную чувствительность и израненность кожи. Девочка была вся сплошной ожог. Она знала, что если кто-то сделает с ней хоть что-нибудь, боль уже не вынести — ни физически, ни душой. Знала об опасности: придут люди, уберут гравий, будут что-то делать с ней, чтобы помочь, и это было невыносимо. Девочка подчерки­вала, что ее невыносимые страдания напоминали те, от которых она хотела избавиться, уйдя из жизни. (У нее было две попытки самоубийства и впоследствии она покончила с собой.) Она гово­рила мне: “Просто больше ничего нельзя вынести… не вынести… ужаса иметь это тело … ни этого ума — с него уже хватит, хватит. Полнота всего этого, избыток — вот отчего так невыносимо. Если бы люди оставили меня в покое, если бы люди не трогали меня больше!”

В ее сне, однако, кто-то пришел и вылил масло на кучу гра­вия, под которой она находилась. Масло просочилось, покрыв ее всю. Ее оставили в таком состоянии на три недели, чтобы можно было убрать гравий, не причинив ей боли. Но посередине груди у нее не зажила маленькая ранка — “треугольничек, куда не попало масло и откуда вырос то ли крохотный пенис, то ли пуповина. Об этом отросточке надо было заботиться. Больно, конечно, немнож­ко… Но терпимо. Можно было не обращать внимания. Кто-то просто выдернул его”.

Приведенный сон, я думаю, дает помимо прочего представле­ние о состоянии только что рожденного младенца. Это рождение не относится к числу тех, которые я называю “нормальными”, поскольку по причине запоздалых родов произошло преждевремен­ное осознание происходящего.

Я понимаю, что кому-то такой исследовательский подход по­кажется неубедительным. Я всего лишь пытался привлечь ваше внимание к проводящейся работе. Вероятно, вы не слышали о работе такого плана, принадлежащей к чуждой для вас дисципли­не. Теория, которая объясняет шизофрению через нарушение про­цессов развития в самом раннем младенчестве, многому учит пси­хиатров. Такая теория, я думаю, также открывает педиатрам, неврологам и психологам немало нового о маленьких детях и их матерях.

5. НАЧАЛО ЛИЧНОСТИ

В письме в газету “Таймс” (3 декабря 1966 года) доктор Фишер* вновь поднял вопрос: “Когда зарождается человеческая личность?” Доктор Фишер, разумеется, включился в дискуссию о трактовке римской католической церковью аборта как убийства. Смысл вы­ступления сводился к тому, что рождение, несомненно, является тем самым моментом, когда появляется человек. Такая точка зре­ния близка многим, но требует выделения различных стадий раз­вития, о которых имеет смысл говорить в подобной дискуссии.

Ниже сформулированы требуемые понятия. Впрочем, они, конечно, могут быть расширены. Необходимой представляется определенная система понятий наряду с упоминанием всех реле­вантных физических и психологических феноменов.

*В то время архиепископ кентерберийский.
  1. Замысел. Началом для ребенка является чей-то замысел за­вести его. Многие дети старше двух лет играют, отталкиваясь от этого замысла. Сновидения и различные занятия включают “идею” ребенка. В браке наступает время, когда появляется желание за­вести детей. Надо ли говорить, что от замыслов дети не рождают­ся, чему есть очень грустный пример в “Воображаемом ребенке” из “Очерков Элии” у Чарльза Лэма.
  2. Зачатие. Это физический акт. Зачатие связано с оплодот­ворением яйцеклетки и прочным закреплением оплодотворенной яйцеклетки в эндометрии матки. О партеногенезе (непорочном зачатии) известно только из мифологии. В редких случаях опло­дотворение яйцеклетки происходит вне матки — в полости брюши­ны. О психологии зачатия можно говорить в двояком смысле, то есть либо к зачатию приводит замысел, либо оно является случай­ным. Вероятно, слово “нормальное” следует относить к зачатию отчасти случайного характера, и было бы слишком сентименталь­ным рассматривать зачатие ребенка как результат сознательного решения. Можно немало сказать в пользу теории отчасти случай­ного зачатия, когда пара вначале удивлена и даже иногда раздоса­дована, поскольку обнаружившийся факт влечет за собой большие перемены в ее жизни. Это бедствие оборачивается счастьем толь­ко при благоприятных обстоятельствах — если пара рано или по­здно приходит к мысли, что именно такое бедствие им жизненно необходимо.
  3. Мозг как орган. Следующую, весьма неопределенную ста­дию можно подразделить на несколько подстадий. Логично опре­делить срок развития плода, при котором для матери особенно опасна коревая краснуха: это период примерно между двумя и тре­мя месяцами, когда начинается очень быстрый рост и происходят преобразования, ведущие к появлению мозга. Представления о ребенке как человеческом существе до появления мозга и после того, как мозг анатомически выделился, будут совершенно разны­ми. Эти аргументы, разумеется, не убедят тех, кто страстно от­стаивает идею о том, что начало человеческого существа совпада­ет с моментом оплодотворения яйцеклетки, независимо от того, закреплена она в подходящей среде или нет. Обсуждение этой ста­дии сопровождается дискуссией о том, является ли человеческим существом ребенок, рожденный с анэнцефалией. Споры о стату­се детей с различными отклонениями в психике, обусловленны­ми нарушением развития индивидуального биоэлектронного аппа­рата ребенка, также могут быть бесконечными. На самом деле мы не сомневаемся, что некоторые умственно отсталые дети являют­ся человеческими существами, впрочем, возможны такие степе­ни отсталости, что хочется выделить категорию отсталости, поме­щающую ребенка вне человеческих существ. Споры о том, существует ли такая граница и где она проходит, могут оказаться чрезвычайно бурными.
  4. Шевеление плода. В промежутке между третьей и пятой ста­диями плод уже явно “жив и толкается”. Однако это событие, столь важное для будущих родителей, выпадает из нашего ряда понятий по той причине, что не является непрерывным. Не привязанное к определенному времени, оно может сопровождаться любым де­фектом в развитии мозговой ткани.
  5. Жизнеспособность. На той или иной стадии ребенка можно считать жизнеспособным — в том смысле, что даже рожденный преждевременно, он имеет шанс выжить. Этот шанс в огромной мере зависит от окружающих условий. Дети рождаются шестиме­сячными и благодаря очень тщательной медицинской помощи и уходу ко времени, назначенному природой для рождения, разви­ваются до состояния, которое принято называть “нормой”. После­дующей истории развития недоношенных детей посвящены целые тома исследований, применительно к данному ряду определений важно, что если один ребенок, родившийся в шесть месяцев, вырос здоровым, значит, теоретически жизнеспособность опреде­ляется шестью месяцами развития плода. И для многих ведущих споры это обстоятельство, наверное, является отправной ступенью для обозначения “начала” человека.
  6. Психика становится значимой. Рано или поздно в развитии здорового человеческого существа наступает перемена, которая заключается в том, что к анатомии и физиологии добавляется пси­хика. Мозг как орган уже позволяет регистрировать переживаемый опыт, собирать данные, сортировать явления и классифицировать их. Такое слово, как “фрустрация”, уже имеет смысл: ребенок спо­собен держать в уме идею, что нечто ожидалось, но в полной мере не исполнилось. В свете подобных теоретических рассуждений возможно допустить факт существования человеческой личности до рождения. Это весьма спорный взгляд, но психоаналитик, исхо­дя из клинических наблюдений, более любого другого добросове­стного исследователя оказывается убежденным в том, что психи­ка не обязательно берет начало от момента рождения. Самый простой подход к данной проблеме — рассмотреть существенней­шее различие между преждевременным и запоздалым рождением. Психоаналитик вынужден заключить: с точки зрения психологии, верное время рождения — это рождение доношенного ребенка, когда — опять же имея в виду психологию — наступил подходящий для ребенка момент покинуть материнскую утробу. Можно даже сформулировать такое понятие, как “нормальное рождение” — то есть такое, которое происходит в нужный момент с точки зрения ребенка, иными словами, ребенок, рождаясь, способен — на­сколько позволяет ему уровень организации мозга — воспринимать процесс как естественный. Мы слишком усложним свою задачу, если будем говорить здесь о всевозможных родовых травмах, хотя такой материал тоже полезен при решении этой трудной пробле­мы. Проще обратиться к различию в психологии, наблюдаемому у недоношенных и переношенных детей. Говоря коротко, для не­доношенного ребенка “инкубатор” является естественным окруже­нием, в то время как для переношенного, который, возможно, родился, уже посасывая большой палец, “инкубатор” совершен­но не подходит. Эту тему можно развивать и дальше, но очевид­но, что главная мысль доктора Фишера, будто начало человечес­кой личности совпадает с моментом рождения, нуждается в уточнении.
  7. Рождение. Это момент, от которого отталкивается в своем письме доктор Фишер, — момент, означающий перемену больше в матери — и вообще в жизни родителей, — чем в ребенке. Что каса­ется физиологии, то хорошо известно: перемены, связанные с рождением, огромны, однако нет необходимости думать, что та­кое важное событие, как начало человеческой личности, обязатель­но связано с процессом рождения. Возможно, данное понятие следует исключить из наших рассуждений, и мы обращаемся к нему потому, что рождение знаменует настоящий сдвиг в положении родителей. Предположим, ребенок родился мертвым или уродом, но вот он — ребенок: в глазах всего света — новый человек.
  8. Я и не-я. С этого момента физиология предоставлена самой себе. Теперь действуют генетические факторы, определяющие тен­денцию к развитию индивидуума. Речь также пойдет о влиянии заболеваний физического характера, возникновение которых мо­жет быть случайным или неслучайным. Бесспорно, ребенок явля­ется индивидуумом и в том случае, если, например, энцефалит приводит к нарушению развития. Итак, мы обратились к сфере психологии, однако психология бывает двоякого рода. Так назы­ваемая “академическая” психология связана с явлениями физи­ческого порядка. Психология, подходящая для нашего круга за­дач, должна иметь отношение к эмоциональным факторам, к формированию личности, к последовательному и постепенному продвижению от полной зависимости — через относительную за­висимость — к независимости. Очень многое определяет окружа­ющая среда, поэтому невозможно описывать маленького ребенка, не касаясь ухаживающих за ним людей, которые лишь со време­нем становятся отдельными. Иными словами, процесс развития индивидуума, который поддерживается (чрезвычайно непростым образом) людьми, ухаживающими за ребенком, достигает момен­та, когда ребенок отказывается от того, что “НЕ-Я”, и устанав­ливает то, что есть “Я”. Наступает время, когда ребенок, если он уже научился говорить, скажет: “Я” (I AM). По достижении этой стадии дальнейшие усилия должны быть направлены на стабили­зацию обретенного уровня развития, которое вначале легко утра­тить из-за обновляющегося соприкосновения с более примитивной стадией, где все сливается, или разные элементы еще не отделе­ны друг от друга. Речь идет о совершенно определенном, хотя и не строго обозначенном во времени, моменте в жизни всякого ре­бенка — когда он осознает переживаемый опыт и уже имеет в ка­кой-то степени сформировавшуюся идентичность — не в представ­лении окружающих, но в представлении самого ребенка. Это хороший момент для того, чтобы говорить о начале индивидуаль­ности, но, разумеется, слишком поздняя фаза жизни для дискус­сий религиозного характера.
  9. Объективная реальность. Наряду с названными переменами, знаменующими развитие личности, у ребенка формируется способ­ность осознать факт, что внутренняя реальность психики остается его личной реальностью — пусть и обогащенной восприятием окру­жения, — однако существуют эти — внешние по отношению к ре­бенку — окружение и мир, которые можно назвать “действительно существующим окружением”, “действительно существующим миром”. Различие этих двух противоположностей смягчается мате­рью и вообще родителями, семьей, всеми, кто смотрит за ребен­ком и внимателен к его потребностям, но в конце концов ребенок принимает принцип реальности, что приносит ему пользу. Все это относится к процессу развития и может не произойти в жизни ре­бенка, окружение которого плохо организовано. Здесь перед нами опять новая ступень, и если она достигнута, вопрос: “Является ли уже ребенок личностью?” — получает однозначный ответ.
  10. Принципы морали. С указанными явлениями непосредствен­но связано развитие личных моральных принципов, и это имеет чрезвычайное значения для наставляющих в религиозной вере. Здесь существуют две противоположные позиции: одной придер­живаются те, кто не хочет рисковать и с самого начала прививает ребенку некие моральные принципы, другой — те, кто рискует

всем и позволяет индивидууму выработать свой личный моральный кодекс. Воспитатели детей будут правы, избегая обеих крайнос­тей, впрочем, теория начала человеческой личности как члена социума — даже для целей религиозных полемистов— должна при­нимать во внимание тот момент, когда ребенок уже способен чув­ствовать ответственность за свои помыслы и поступки.

  1. Игра и приобщение к культурному опыту. Можно сказать, что в результате успешного соединения влияния окружающей сре­ды с врожденным процессом развития индивидуум будет вознаг­ражден неким промежуточным пространством, чрезвычайно важ­ным в его жизни. Оно начинается с всепоглощающей игры, доступной лишь маленьким детям, и может развиться до неизме­римых богатств человеческой культуры. Впрочем, это происходит только в случае здорового развития и не предполагается по умол­чанию. Но так как это происходит с некоторыми детьми, можно говорить, что оно составляет жизненно важную часть человечес­кой личности.
  2. Личная психическая реальность. Индивидуум, в соответствии со своим опытом, с умением накапливать опыт, развивает способ­ность верить во что-то, или доверять. Непосредственное культур­ное окружение побуждает ребенка верить в то, другое или третье, однако основу составляет упомянутая способность накапливать опыт — как из реальной жизни, так и из снов. Затронутый пред­мет, являющийся чрезвычайно важным при описании человечес­кой личности, слишком сложен, чтобы быть включенным в обсуж­дение вопроса “Где начало человеческой личности?”. Впрочем, я полагаю, что у заинтересованных в определении начала личности не меньший интерес вызывают вопросы о доступных ей вершинах развития.
Опубликовано:08.04.2019Вячеслав Гриздак
Подпишитесь на ежедневные обновления новостей - новые книги и видео, статьи, семинары, лекции, анонсы по теме психоанализа, психиатрии и психотерапии. Для подписки 1 на странице справа ввести в поле «подписаться на блог» ваш адрес почты 2 подтвердить подписку в полученном на почту письме


.