Статья. Ален Бадью “ХРАБРОСТЬ НАСТОЯЩЕГО”

Статья. Ален Бадью “ХРАБРОСТЬ НАСТОЯЩЕГО”

ХРАБРОСТЬ НАСТОЯЩЕГО

Настоящее время в стране вроде нашей, вот уже на протяжении 30 лет — время дезориентированное. Я хочу сказать: время, которое не предлагает собственной молодёжи, особенно из народа, никакого принципа ориентации существования.

В чем именно заключается дезориентация?

В любом случае, одна из её главных операций состоит в том, чтобы сделать нечитаемым предшествующий период, который, в свою очередь, ориентацию действительно имел. Эта операция характерна для всех реакционных, контрреволюционных периодов, как тот, в котором мы живём с конца 1970-х.

Можно, например, отметить, что сущность термидорианской реакции после заговора 9 термидора и казни без суда великих якобинцев, состояла в том, чтобы сделать эпизод с Робеспьером нечитаемым: его редукция к патологии нескольких бандитов-кровопийц исключила любое его политическое понимание.

Подобное видение вещей продолжалось в течение десятилетий, и оно подразумевало долговременную дезориентацию народа, который держали, как держат всегда, за потенциально революционный.

Сделать период нечитаемым — другое дело, — это больше, чем осудить его. Потому как один из эффектов нечитаемости — это запрет на нахождение в этом периоде принципов, способных вывести из сложившегося тупика. Если период объявлен патологическим, в нём нечего взять для преодоления дезориентации, пагубные последствия чего мы наблюдаем каждый день — необходимость отдаться дезориентации как меньшему злу.

Таким образом, утвердим касательно предыдущих периодов, на первый взгляд закрытых от политики эмансипации, что нужно сделать их читабельными для нас, независимо от того окончательного суждения, которое вынесут на их счёт.

В споре относительно рациональности Французской революции, во времена Третьей Республики Клемансо произвёл на свет знаменитую формулу: «Французская революция — неделимое целое». Эта формула примечательна тем, что она провозглашает абсолютную читабельность процесса, какими бы ни были трагические перипетии его развития.

Сегодня очевидно, что в разговоре о коммунизме окружающий дискурс трансформирует предыдущий период в смутную патологию. Опираясь на это, позволю сказать, что коммунистический эпизод, включая все его нюансы, от власти до оппозиции, которые причисляли себя к одной и той же идее, есть неделимое целое.

Каким тогда может быть сегодня принцип и имя истинной ориентации? Предлагаю в любом случае называть её, из верности к истории освободительной политики, коммунистической гипотезой. Заметим между делом, что наши критики намереваются выбросить к чертям слово «коммунизм» под предлогом того, что опыт коммунистического государства, продолжавшийся семьдесят лет, трагически провалился. Какая шутка! Когда разговор заходит о свержении господства богачей и наследовании власти, которые длятся уже тысячелетиями, нам отказывают в семидесяти годах попыток, жестокости и тупиков! На деле, коммунистическая идея прошла лишь ничтожно малое время собственной верификации, своего осуществления.

Какова эта гипотеза? Она состоит из трех аксиом.

Во-первых, это эгалитарная идея. Всеобщая пессимистическая идея, которая снова доминирует в наши времена, состоит в том, что человеческая природа обречена на неравенство, и, конечно, жаль, что дела обстоят так, но после того, как мы прольем несколько слёз по этому поводу, важно себя убедить и принять это.

На это коммунистическая идея отвечает не буквальным предложением равенства как программы («реализуем врождённое равенство, присущее человеческой природе»), — а провозглашает, что эгалитарный принцип позволяет различать в любом коллективном действии то, что принадлежит коммунистической гипотезе, и, таким образом, имеет реальную ценность, и то, что противоречит ей, и, следовательно, приводит нас к животному видению человечества.

Далее следует убеждение в том, что принудительное существование отдельного государства необязательно. Это тезис об отмирании государства, — общий для анархистов и коммунистов. Общества без государства существовали, и разумно утверждать, что могут быть и новые такие общества. И, более того, можно организовать народное политическое действие так, чтобы оно не подчинялось идее власти, идее репрезентации в государстве, посредством выборов и так далее.

Освободительное требование организованного действия может производиться извне государства. У нас есть масса примеров, в том числе недавних: неожиданная мощь движения декабря 1995 года задержала на несколько лет антинародные меры, касающиеся пенсий. Активистское движение нелегальных иммигрантов не предотвратило множества преступных законов, но позволило массово признать иммигрантов как составляющую нашей общественной и политической жизни.

Последняя аксиома: организация труда не подразумевает его разделения, специализации задач, и, в частности, угнетающей дифференциации между интеллектуальным и физическим трудом. Необходимо стремиться, и это возможно, к обязательному многообразию человеческого труда. Это материальная база для исчезновения классов и общественной иерархии.

Эти три принципа составляют не программу, но «максимы» ориентации, которые кто угодно может использовать как алгоритм для оценки того, что он говорит и делает, персонально или коллективно, по отношению к коммунистической гипотезе.

Сама коммунистическая гипотеза прошла два больших этапа, и я предлагаю заявить о том, что мы входим в третью фазу её существования.

Первая фаза размещается в широком спектре между революциями 1848 года и Парижской Коммуной (1871 год). Доминирующие темы — рабочего движения и восстания. Затем — длинный интервал, длиной почти в сорок лет (между 1871 и 1905 годами), который соотносится с апогеем европейского империализма и целенаправленной зачисткой множества регионов мира. Период, который длился с 1905 по 1976 год («Культурная революция» в Китае) — это второй эпизод осуществления коммунистической гипотезы. Его основная тема — это тема партии с её главным (и неоспоримым) слоганом: дисциплина — единственное оружие тех, у кого его нет. С 1976 года по наши дни имеет место период реакционной стабилизации, период, в котором мы ещё живём, и на протяжении которого мы, в частности, наблюдали крушение однопартийных социалистических диктатур, созданных во втором периоде.

Я убеждён в том, что скоро начнётся третий исторический период, отличный от двух предыдущих, но парадоксальным образом более близкий к первому, чем ко второму. На деле этот эпизод будет похож на тот, который превалировал в XIX веке и имел в качестве цели само существование коммунистической гипотезы, сегодня массово отрицаемой. И то, что я пытаюсь делать вместе с остальными, можно определить как подготовительные работы к восстановлению гипотезы и развертыванию её третьего периода.

Нам нужна, в самом начале третьего эпизода существования коммунистической гипотезы, переходная мораль для сбитого с толку, дезориентированного времени. Речь идёт о том, чтобы минимально представить себе её содержание, поскольку без этого коммунистическая гипотеза не сможет распространиться и крупномасштабно утвердится. Важно найти точку опоры и держаться за неё любой ценой, «невозможную» точку, невписываемую в логику ситуации. Необходимо «зацепиться» за подобную точку и начать «разворачивать» её, организуя последствия.

Ключевым свидетельством того, что наши общества очевидно негуманны, сейчас является нелегальный пролетарий-иммигрант: он есть «маркер», имманентный нашей ситуации, говорящий о том, что есть только один мир. Обращаться с пролетарием из другой страны так, как будто он из другого мира — вот специфическая задача, возложенная на «министерство национальной идентичности» (создание Министерства национальной идентичности и иммиграции в 2007 г. было одним из немногих предвыборных обещаний, выполненных Саркози;  в 2010 г. министерство было упразднено и его функции были снова переданы МВД. — Left.BY), которое использует в качестве собственной силы полицию («приграничную полицию»). Противопоставить подобному государственному механизму то, что любой трудящийся без необходимых бумаг из того же мира, что и ты, и является образцом той переходной морали, той локальной ориентации, однородной с коммунистической гипотезой, в состоянии глобальной дезориентации, которую может преодолеть только её (гипотезы) восстановление.

Основная благодетель, в которой мы нуждаемся — это храбрость. Не всегда это так: в других обстоятельствах в приоритетном порядке требуются другие добродетели. Так, в эпоху революционной войны в Китае, как основную добродетель, Мао превозносил терпение. Но сегодня, это, бесспорно, храбрость. Храбрость — это качество, которое манифестирует себя как способность претерпевать невозможное, претерпевать, невзирая на законы мира. Это означает держаться позиций без необходимости вникать во всю ситуацию: храбрость, поскольку обсуждается данный момент как таковой, есть локальная добродетель. Она возникает от морали места, — с медленным восстановлением коммунистической гипотезы на горизонте.

Источник — «Сигма»