Статья. Осанна Наджафова “Психозы — вызов брошенный психоанализу”
Можно с уверенностью сказать, что психозы представляют собой особую разновидность тотального крушения субъекта в отношении экзистенциального существования той вещи, которая именуется любовью.Jacques-Marie-Émile Lacan.Психозы всегда поворачивают психоанализ лицом к известным проблемам, от которых он зачастую, и уже в течение долгого времени пытается уклониться. Сейчас, как нам кажется, ничто не мешает лаканистам попытаться поднять пер-чатку, и повторить именно то, что всегда с таким недоверием воспринимается психиатрией и психотерапией — продуктивная психоаналитическая работа с психотиками возможна. Для этого требуются лишь понимание структур и методов, которые будут отличаться от классического сеттинга. В еще большей степени, чем любая другая психоаналитическая работа, взаимодействие с психотическими структурами должно основываться на огромнейшем потенциале креатив-ности, причем креативности двусторонней, в том виде, в котором этот креативный потенциал являет себя, как правило, в произведениях искусства. С этим отсутствием четкой регламентации, касательно какой бы то ни было сферы работы с психотиками связано наибольшее количество страхов, имеющих в своей основе, как правило, один единственный страх — быть психоаналитиком.Психоаналитическую ситуацию сегодня в большинстве своем понимают и отражают как носящую двусторонний (или, выражаясь по научному, биперсональный) характер в том, что касается отношений внутри анализа. В последнее время ранее недооцениваемый вклад аналитика в формирование, развитие, но также и блокирование таковых отношений выводится все отчетливее на первый план. Все большее число авторов отмечают, что на внутренние процессы, имеющие место в душе аналитика, могут оказывать самое непосредственное влияние конфликтность и дефицитарность двусторонних отношений. Они вносят самый существенный вклад в формирование оборонительной позиции аналитика в аналитической ситуации, а зачастую даже формируются в некую фобическую позицию, которая в значительной степени блокирует течение анализа.В мою задачу сейчас не входит детально, с над-лежащими клиническими иллюстрациями описывать поведение аналитика в течение анализа, его различные, но по существу противоречащие друг другу поступки, задачи и функции в работе с психотиками, которые, с одной стороны про-диктованы фобической позицией, а, с другой стороны сами ее формируют. Это задача скорее для корифеев нашего супервизорского сената. Однако логичным следствием такой ситуации является требование неустанной и каждодневной проработки основного страха при работе с пси-отическими структурами — страха стать, быть и оставаться психоаналитиком. С большим удовольствием мы и эту задачу переадресовали бы кому-нибудь третьему, но к сожалению, никого, хотя бы мало мальски пригодного для выполнения этой миссии мне, во всяком случае, в ближайшем окружении, найти не удалось. Так что реализация проработки основного страха в работе с психотиками, работа с этой «фобической позицией», остается на совести лаканистов, и, как ни прискорбно это признавать, на моей в частности.Впрочем, данная фобия, в первом приближении не являет собой нечто особенное. Подоплека все та же — бессознательные страхи, чувства вины и стыда. Одну же особенность этой «фобической позиции» мне удалось отметить сразу. Она имеет очень мощный источник энергетических вливаний и поддержки, исходящей от господского и университетского, как его разно-видности, дискурсов. Говоря прямо и невежливо, этот страх стать аналитиком являет собой, кроме всего прочего, трусость, навязанную извне, трусость, переданную по наследству. Истоком ее является все тот же благодушный и опасливый приоритет — «не навреди». Причем в классическом понимании для того, чтобы «не навредить» в психоанализе существует только одно, и то, не слишком надежное средство — держаться подальше от клинической практики, то есть попросту ничего не делать.Нужно ли нам доказывать очевидную вещь, а именно ту, что в психоанализе данный приоритет не работает. Мы изначально не знаем, что такое вред, в данном конкретном случае, и главное, когда и при каких обстоятельствах нечто, определенное кем-то как вред, обернется непосредственной пользой, а то и станет средством элементарного выживания. Психоаналитикам, к которым я обращаюсь, это, во всяком случае,
объяснять не требуется. Они способны понять, что работать с бессознательным своим собственным и анализанта — это означает его при-менять, искать условия и границы его применимости, если таковые вообще существуют, однажды, возможно, его преобразовывать, расширять, находить все новые связи и соотношения, рассматривать в разных представлениях, моделях и структурах.Чтобы бессознательное становилось инстру-ментом в наших руках, а не залежами никому не нужного старого хлама на задворках психики, с ним нужно работать. Пока проверкой качественности аналитика считается бойкий ответ-пересказ на экзамене в режиме фонографа психологической терминологии и выведение соответствующих диаграмм якобы проведенных психологических измерений и исследований в курсовых и дипломных работах, пока психоанализ пытаются просто заучивать — наша образовательная система процентов на девяносто работает в холостом режиме. «Ну что Вам, в самом деле, трудно составить парочку графиков, чтобы ублажить учебную часть, деканат, министерство образования ect…?» — Это называется компромиссом. «Да нет, вообще то, конечно, не трудно» — ответила, когда то на этот вопрос я сама. Сейчас я бы предпочла просто забыть о нем. Ведь забыть вопрос в виду его полной никчемности, тоже означает ответить на него. Причем вряд ли можно вообразить себе более полный ответ. Сейчас я просто с восторгом готова констатировать, что доморощенная наша образовательная структура проиграла, и с каждым днем проигрывает все больше, с тупым упрямством пытаясь насаживать господский дискурс. Потому что вслед за нами идет другое поколение, не обремененное трусостью, подлым приспособленчеством, и предательством собственных желаний. Они намного смелее и свободнее нас, намного более бескомпромиссны и… готовы стать психоаналитиками.Основной сферой интереса лаканистов в отношении психозов, как мне представляется, должны стать в первую очередь структурные особенности психотического дискурса. В этом отношении нам следует говорить о психозе как нарушении символической функции. В одном из своих комментариев Лакан определяет психотика как субъекта, «принимающего для себя новый порядок символического отношения к миру». Здесь имело бы смысл попытаться установить параметры пространства и времени, а также те особенности, которые маркируют отношения субъекта к себе самому и к другим, в качестве необходимой предпосылки позиционирования его в практической реальности. В качестве пер-вого шага можно было бы выяснить, каким образом измерения пространства и времени влияют на психотические структуры. В каче-стве различительных категорий предполагается оставить шизофрению, паранойю и меланхолию как специфические нарушения пространственно-временных отношений. Однако практическая реальность конституирована не только про-странством и временем. Отношения к другим и к самому себе представляют собой даже более развернутую форму отношений к символическому миру. В каком виде предстают перед нами эти отношения в этих трех разновидностях психотического дискурса?Лакан в этой связи сообщает нам о существовании другого языка, в котором некоторые слова принимают специфический оттенок, «некую плотность, которая, проявляясь, порой у означающего, придает ему столь ярко выраженный у параноиков характер откровенного неологизма». Они, как правило, оригинальнее и гораздо более «насыщенны значением». Интересно все же, почему бессознательное оказывается таким хорошим грамматистом и таким скверным филологом? Ведь понятия, которыми оно, таким образом, оперирует, не указывают ни на что, кроме самих себя. Здесь мы оказываемся в той точке, откуда берет свое начало, так называемая, непредсказуемость психотической структуры. Здесь происходит замыкание субъекта с объектом. Возникает стремление соединить то, к чему субъект всю жизнь стремился, с тем, что туда стремилось. Обе части — полюса магнита… Внешнего нет нигде, кроме как внутри. И когда это происходит очень трудно предсказать, куда в следующий момент метнется испугавшееся самого себя (или, наверное, лучше, другого себя) бессознательное.В отношении символической функции у психотиков следует упомянуть еще феномен, который Лакан называет «ритурнелью», и представляет он собой некую «форму, преобразующую значение тогда, когда само значение ни к чему уже более не отсылает. Она представляет собой настойчиво повторяющуюся и прокручивающуюся формулу. Это то, что в противоположность слову, можно назвать ритурнелью». Диагностическое значение ритурнели в том, что она с самого начала позволяет констатировать наличие бреда (шизофреническая дезинтеграция). Очень интересной в связи с функционированием символической функции обнаруживает себя явление для психоза фундаментальное — вербальная галлюцинация, представляющая собой один из самых загадочных феноменов речи, который тоже ждет своих исследователей. Она напрямую связана с одной из
основных особенностей психотической структуры, которая любое движение души и мысли воплощает в видимый образ и смотрящее на самое себя представление.Сюда же, к классическим симптомам шизофрении относится восприятие голосов. Однако, совсем не каждый, кто слышит голоса, полагает себя психически нездоровым. Многие люди очень умело обращаются с голосами, которые они слышат, находят с ними взаимопонимание, даже воспринимают эту способность, как некую обогащающую их отличительную черту. И только тогда, когда наличие голосов переживается как нечто пугающее, тираническое, терроризирующее, требуется вмешательство извне. Тогда мы анализируем отношения между этими голосами и индивидуальной историей жизни человека, чтобы напасть на след значения этих голосов, спросить чего они хотят, и научиться с ними обходиться.Полагаю, что, сколько бы мы не пытались, нам не удастся избежать разговора о переносе в психозе, так как он непосредственно связан с цен-тральным вопросом лакановской теории субъекта и с возможностью коммуникации с ним. То, что перенос при психотических проявлениях имеет место быть, для меня представляется вещью вполне очевидной. Однако, он выступает отнюдь не в своем обычном воображаемом измерении. В гораздо меньшей степени, чем в других случаях он воплощается на уровне требования, правопритязания, обращенного к Другому. Перенос в психозе — это уровень молитвы, призыва к Другому, который может быть отклонен. При неврозах в большинстве своем анализант является тем, кто предлагает и подчиняет аналитику свое понятие субъекта, о котором он имеет какое никакое представление.В случае психотического сценария задача аналитика, похоже, оказывается намного более сложной — лишь предположительно допустить существование субъекта в разделяемой им психической реальности анализанта. Иногда именно вера в этого виртуального субъекта ведет к тому, что он может быть конституирован.Одной из самых ярких черт переноса в психозе принято считать феномен «магического всемогущества». Впрочем, в уместности кавычек в этом выражении у меня есть известные сомнения. Ведь, подчинившись иррациональному пра-вилу всемогущества, мы оказываемся в областях реальной магии, магии для нас единственно возможной, магии, способной в переносе структурированного (и не очень) бреда выбрать временную и пространственную точку своей встречи с миром. Этой точкой может оказаться имя или означающее, которое окажется настолько экономически значимым, что послужит точкой раз-ворота, перевернувшей представления анализанта о взаимоотношениях образов в его мире. Это означающее зачастую представляет собой инвариант того особого вида связи, который называется любовью. В этом смысле психотическая реальность очень близка оказывается компьютерной виртуальной реальности: когда мы нажимаем кнопку «пуск — программы — стандартные — служебные — восстановление системы», а потом нам просто предлагается выбрать точку во времени, к которой мы хотели бы вернуться, точку, когда еще не было травмы, не было сбоя программы, когда вселенная еще не развалилась на части, когда влюбленность, непризнанность и сумасшествие еще не сплелись в единый образ, а ориентация в пространстве и во времени еще принадлежала функциям собственного «я». В психотической реальности вернуться назад во времени мы можем только, пройдя по цепочке означающих. Потому что, с тех самых пор, как была изобретена речь, каждое произнесенное слово, даже не будучи записанным, стало частью летописи и мемуаров.Исторический ракурсВ истории психоанализа входными вратами в акдемическую психиатрию оказалась клиника «Burghölzli”, так как позже ставшие «вождями» цюрихской школы, CG. Jung и Eugen Bleuler с самого начала контактировали сперва с рабо-тами Фрейда, а впоследствии и с ним самим. Самое раннее свидетельство такового интереса приходит к нам из 1902 года, в котором работы Юнга об оккультных феноменах уже были отме-чены следами и указаниями на «Толкование сно-видений». В 1907 году психиатр Burghölzli Max Eitingon впервые приезжает в Вену, после чего начинается живейшее общение и обмен мне-ниями Вены с Цюрихом. Даже и после разрыва с Юнгом, как вскоре с удовлетворением отмечает Фрейд, внимание научного мира к психоанализу не ослабевает. “Die Latenzzeit war eben abgelaufen und an allen Orten wurde die Psychoanalyse Gegenstand eines sich steigernden Interesses”,1(латентный период окончился и в самых разных местах психоанализ становится предметом при-стального и постоянно растущего интереса) — пишет Фрейд в 1914 г. Однако:“An keiner anderen Stelle fand sich auch ein so kompaktes Häuflein von Anhängern beisammen, konnte eine öffentliche Klinik in den Dienst der psychoanalytischen Forschung gestellt werden, oder war ein klinischer Lehrer zu sehen, der
die psychoanalytische Lehre als integrierenden Bestandteil in den psychiatrischen Unterricht aufnahm. Die Züricher wurden so die Kerntruppe der kleinen, für die Würdigung der Analyse kämpfenden Schar.”2 («Ни в каком другом месте не было настолько компактной группы единомышленниковв, общественная клиника не была предоставлена в распоряжение психоаналитического ислледования, и не обнаруживалось учителей клиники, принявших психоана-литическое учение в качестве интегрированной составляющей в психиатрическое преподавание. Цюрихцы оказались ядром небольшой группы приверженцев, сражающихся за честь и достоинство анализа.»)Стоило бы подчеркнуть пару формулировок из этих цитат Фрейда, так как они и в дальнейшем оказывались вполне актуальными для развития психоанализа. Речь здесь идет о «компактной группе приверженцев», которая и приводила этот механизм в движение. Также стоит отметить, что после периода повышенного интереса к психоанализу всегда следует «латентный период», когда отход от психоаналитических идей становится заметным, а порой раздается и глас со страстью заявляющего о себе хора его противников.Открытие лакановских семинаров в музее сновидений Фрейда совпало с таким периодом латентности, который продолжается и по сей день. В 2000 году в Петербурге сформировалось сообщество аналитиков, философов, лингвистов, которых объединял общий интерес к работам Фрейда и Лакана. По всей видимости, до места этого рабочего взаимодействия донеслось отдаленное эхо требования Лакана «Rückkehr 2 S. Freud, “Zur Geschichte der psychoanalytischen Bewegung”; in: G. W. X, S. 65.zu Freud”3 «назад к Фрейду».Впервые этот девиз прозвучал в 1955 году на немецком языке, когда Лакан читал свой программный доклад с аналогичным названием. Для участников лакановских семинаров уже один этот доклад должен явиться произнесенным свидетельством возможности клинической работы с психозами. Возвращение к Фрейду, как того требовал Лакан понималось двояким образом. С одной стороны, это программное заявление представляет собой инициированный языком Лакана возврат к языку Фрейда, немецкому, возврат к его текстам «beim Intimsten der Sprache”4 («к самой интимнейшей сути его языка»), которая всегда норовит улизнуть. Что же может быть интимнейшей сутью другого, чем то, что всякий раз, пытаясь ускользнуть из его языка, всякий раз взывает к тому, чтобы быть пойманным и переведенным? С другой стороны, это возврат к смыслу фрейдовских текстов, которые Лакан читает совсем не хронологически. Это приводит его к тому, чтобы обозначить бессознательное как собственно фрейдовскую сферу, а символическое как принципиально относящуюся к психоанализу область. Он называет это владениями языка. С этим соотносится понимание того, что, имея в виду толкование, которое Фрейд дает субъективному бытию человека (Subjekt-Sein), исходить это толкование должно из того, что он называет “begriffen im Feld der Sprache” («нахож-дением и обретением себя в поле языка»). Нам, однако, следует остерегаться, слишком поспешно, уступать тенденции, определять как язык все, что 3 J. Lacan, “Der Sinn einer Rückkehr zu Freud in der Psychoanalyse”; in: Wo Es War 5-6 (1988), S. 5-9.4 G.-A. Goldschmidt, Freud wartet auf das Wort. Freud und die deutsche Sprache II, Zürich: Ammann 2006, S. 29.может быть представлено на уровне знака. Лакан в своем докладе указывает на следующие «признаки» языка:«Sie ist so beschaffen, daß sie alles, was sie an Konstitutivem hervorbringt, immer schon in seiner Konstituiertheit erscheinen läßt. Die Sprache ist selbst nicht real und verlangt demgemäß Materielles, sie gräbt sich ins Reale ein als das Negative; sie ist von Natur aus ,Spur’ […] Bedeutung verweist niemals auf Wirkliches, sondern immer nur auf Bedeutung.5 («Он так устроен, что все, что он предъявляет нам как основополагающее, всегда явлено в ста-новлении. Сам язык не реален, и соответственно требует материальности, он укоренен в реальном как негативе самому себе; по сути своей он является «следом» (…) Значение никогда не указывает на нечто действительное, но всегда отсылает лишь к другому значению.»)Проходя через весь сумбур интерпретаций текстов Фрейда, Лакан утверждает «аутентичность» смысла самого открытия Фрейда, то есть радикальный разрыв с традицией клиники взгляда и обращение к клинике восприятия на слух, открытия, которое Лакан со всей решительностью называет прогрессивным. То, что именно этот крутой разворот, после первоначальной эйфории с неизбежностью должен привести к разделению путей психиатрии и психоанализа, в особенности в том, что касается области психозов, высвечивается здесь со всей очевидностью. Потому что психоанализ всегда следует путями, пролагаемыми словом, вплоть до той границы реального, где ему грозит разрушение и, одновременно, новое возрождение. Лакан продолжает: «Die Funktion des Wortes ist die des Gründens. Das Wort gründet das Subjekt. Welches Subjekt aber?
Das mit Entfremdung von sich selbst geschlagene Subjekt […] Wir bezeichnen schlagwortartig das Unbewußte als die Rede des Anderen […] Unter der Rede des Anderen verstehen wir nicht die imaginäre Entfremdung in das alter ego, die narzißtische Spiegelung, die aber noch das Urbild des Ich gibt, insofern das Ich sich in dieser Entfremdung allererst bildet [cf. meine Theorie des Spiegelstadiums].”6 («Функция слова является основой. Слово образует субъекта. Но какого субъекта? Субъекта отчужденного от себя самого (…) Мы провозглашаем девизом — бессознательное — это речь Другого (…) Под речью Другого мы понимаем не воображаемое отчуждение в другом «я», то есть нарциссическое отражение, которое создает первообраз «я», но то «я», которое образуется лишь в этом отчуждении. (См. мою теорию стадии зеркала)»В конце концов, Лакан приходит к формули-ровке, которая позволяет проявиться смыслу фрейдовской революции:«Das ,absolute Andere’ ist das andere Subjekt, das durch die ursprüngliche Vermittlung des Wortes mit dem Subjekt-ich zugleich in diesem gründet und entspringt […] Das unbewußte Subjekt ist exzentrisch in Bezug auf das Ich.»7 («Абсолютный Другой является другим субъекта, который путем изначального сообщения слова связан с субъект-«я», в одно и то же время, находя в нем свое основание и исходя из него же. (…) Бессознательный субъект является внешним по отношению к «я».)Учитывая все выше сказанное, что может являться интимнейшей составляющей языка, если не то место разлома, которое Фрейд в Толковании сновидений обозначает как пупо-6 Там же, стр. 7-87 Там же, стр. 8вину сновидения, «место, куда оно помещает неузнанных»?8 В бессознательном обнаруживается некий узел, в котором завязаны оказываются Реальное, Воображаемое и Символическое, нити которого теряются в темноте недифференцированности.Исходя из внутренней сущности языка, Фрейд помещает психические нарушения на арку, образованную субъектом и объектом, а их специфическую связку выводит из вытеснения. Таким образом, выстраиваются основные контрфорсы психоаналитической теории психозов. Фрейд пролагает стезю, по которой далее следует Лакан, логично выводя из этого, что человек во фрей-довской перспективе является «субъектом, охваченным и истязаемым языком».9 Сегодня нам это дает возможность распознавать неврозы и психозы как экзистенциальные или же клинические структуры, которые сами по себе уже говорят об удаче или же неудаче укоренения субъекта в его бытии и в мире.О том, насколько далеко расходятся пути неврозов и психозов, Фрейд говорит уже в одной из работ 1894, где он вскользь употребляет слово отбрасывание, чтобы обозна-чить «weit energischere und erfolgreichere Art der Abwehr” («гораздо более энергичный и успешный способ защиты»), который он приписывает психозам. И состоит он в том, что «я» начинает вести себя таким образом, «als ob die unerträgliche Vorstellung mitsamt ihrem Affekt nie an das Ich herangetreten wäre.»10 («как будто бы невыно-симое представление вкупе со своим аффектом 8 S. Freud, “Die Traumdeutung”; in: G. W. II/III, S. 5309 J. Lacan, Das Seminar III. Die Psychosen [1955/56]; Weinheim, Berlin: Quadriga 1997, S. 288.10 S. Freud, “Die Abwehr-Neuropsychosen”; in: G. W. I, S. 72.никогда не смогло бы подступиться к «я».)Далеко идущая перспектива этого вскользь брошенного замечания проясняется, когда Лакан не просто прочитывает его, но обнаружи-вает в этих первых положениях формулировку совершенно своеобразного механизма образо-вания психозов. Вследствие вытеснения, если можно так выразиться, субъект образует «falsche Assoziationen” («неверные ассоциации»), таким образом, невротик полагает “besitzen”. («обла-дать») языком. Отбрасывание пролагает гораздо более глубокие борозды. Психотик никоим образом не приходит к («falsche Assoziationen”) «неверным ассоциациям» внутри по существу безупречной цепочки означающих. В этом случае имеет место «falschen Verknüpfung» («неверное связывание») узла, в результате чего психотик не находит входа в “Haus der Sprache” («обиталище языка»). Лакан пишет, что «wenn der Neurotiker die Sprache bewohnt dann wird der Psychotiker bewohnt, besessen, von der Sprache.»11 («если невротик живет в языке, то психотиком язык овладевает и обживает его»). Исходя из работы Фрейда об отрицании (Verneinung)12 он посту-лирует первоначальную стадию утверждения (Bejahung), из которой он и выводит отбрасы-вание (Verwerfung), нечто не символизированное, то, что манифестирует себя в Реальном».13 Эта «возможность» структурообразования в концепции психозов остается для Лакана определяющим мотивом, хотя в более поздний период претерпевает некоторые изменения, свя-зываясь с моделью борромеевых узлов. На этой стадии доминирует топологическое рассмотрение и характерные для него выводы о недостаточности или ошибочности связывания трех определяющих структуру субъекта конститу-тивных регистров Реального, Символического и Воображаемого. Коррелятивом Реального этого узла Лакан предполагает множественность «Namens-des-Vaters” («имен отца»), которая выступает в качестве унифицированного озна-чающего, в то же время являясь гарантом стабильности этого узла. Последний, в определенном смысле радикальный шаг в понимании психозов Лакан делает, формулируя свою теорию suppléance, заместителя имен отца в синтоме.“Das Sinthome, die alte Schreibweise des Wortes Symptom, ist, gemäß der treffenden Formulierung von Jean-Jacques Rassial, der vierte Faden, der es der Struktur, welche es auch sei, erlaubt, sich nicht in eine mentale Konfusion aufzulösen.”14 («Синтом, архаичная форма написания слова симптом, представляет собой, согласно меткой формулировке Жан Жака Рассиаля, четвертую нить, которая позволяет этой структуре, каковой бы она ни была, не разрешаться в некую ментальную путаницу.»)Концепция психозов Лакана позволяет нам глубоко проникать в «интимнейшую» сферу человека, и позволяет нам увидеть, каким образом психическое нарушение закладывает тот фундамент, на котором субъект в даль-нейшем возводит свою позицию по отношению к Другому, к себе самому и к окружающему его миру. Такое понимание с течением времени заво-евывает все большее доверие, находя поддержку в «новых патологиях», которыми приходится заниматься психоаналитической клинике.14 C. Fellahian, La psychose selon Lacan. Évolution d’un concept; Paris: L’Harmattan 2005, p. 55 [Übersetzung M.N]. В самой разработке Лаканом темы психозов, позволяют себя угадать три периода, для каж-дого из которых характерна своя централизу-ющая тематика.15 В тридцатые годы домини-рует понятие психической личности, конституирующейся из индивидуальных, структурных и социальных компонентов. Благодаря своим исследованиям паранойи и сближением с пси-хоанализом все большее внимание уделяется зна-чению семьи в генезисе психозов. В этот период концепция бессознательного образа тела вкупе со стадией зеркала предстает решающим фактором образования функции «я». Пятидесятые годы отмечены все более интенсивным обраще-нием к языку, что позволяет Лакану преодолеть симбиотическую связь с Воображаемым. К этому времени относится разработка трех регистров реальности человеческого бытия и признание Символического в качестве собственно человеческого регистра. Со все большей настойчивостью Лакан говорит об иллюзиях и бреде, и относит их к области психоанализа, к области бессозна-тельного. Он пишет о том, что das Unbewußte ist in seinem Grunde strukturiert, gerastert, gekettet, gewebt aus Sprache. Und der Signifikant spielt nicht nur eine ebensogroße Rolle wie das Signifikat, sondern er spielt hier die grundlegende Rolle.” «бес-сознательное в основе своей структурировано, опутано сетью языка, сковано его цепями, и про-изводит бесконечное полотно его соответствий. И к тому же означающее никогда не будет играть роль равноценную означаемому, потому что роль означающего всегда будет оставаться главной.»1615 Срав. C. Fellahian, La psychose…; op. cit.16 J. Lacan, “Funktion und Feld des Sprechens und der Sprache in der Psychoanalyse”; in: Schriften I, ausgewählt und hg. von N. Haas; Olten, Freiburg: Walter-Verlag 1973, S. 119.Разработка отбрасывания Символического как характерного механизма психозов относится именно к этому периоду работы, причем меха-низм отбрасывания Символического все более фокусируется на метафоре имен отца.«Im Namen des Vaters müssen wir die Grundlage der Symbolfunktion erkennen, die seit Anbruch der historischen Zeit seine Person mit der Figur des Gesetzes identifiziert. Diese Auffassung erlaubt es uns, in der Analyse eines Falles deutlich die unbewußten Wirkungen dieser Funktion von den narzißtischen und vor allem von den realen Beziehungen zu unterscheiden, die das Subjekt zu dem Bild und dem Handeln der Person unterhält, die diese Symbolfunktion verkörpert f…]. «В именах отца следует признать основание символической функции, которая с самого начала исторических времен идентифицирует его фигуру с понятием закона. Понимание этого позволяет нам в ана-лизе любого случая отчетливо выявлять бессо-знательные влияния этой функции и отличать их от нарциссических, и прежде всего от реальных отношений, которые субъект поддерживает и реализует по отношению к образу и поведению человека, воплощающего в себе эту символиче-скую функцию…»17Переход его мышления от структуры к «нозо-логии» удается ему без проблем, и на примере психозов он демонстрирует нам, что человек спо-собен согласовать между собой три регистра, и выдерживать между ними, позволяющую ему существовать дистанцию, не иначе, чем призовя на помощь вспомогательные конструкции, будь это имена отца или же синтомы.