Статья. Пол Верхаге. Психотерапия, Психоанализ и Истерия

Статья. Пол Верхаге. Психотерапия, Психоанализ и Истерия

Оригинальный текст на английском
Перевод: Оксана Ободинская

статья с сайта

Фрейд всегда учился у своих истерических пациентов. Он хотел знать и поэтому он внимательно выслушивал их. Таким образом, как известно, Фрейд отточил идею психотерапии, которая на конец 19-го века отличалась значительной новизной. Сегодня психотерапия стала очень распространенной практикой; настолько популярной, что никто уже точно не знает, что она собой представляет. С другой стороны, истерия как таковая почти полностью исчезла, даже в последних редакциях DSM (Руководство по диагностике и статистике психических расстройств) не имеется упоминаний о ней.

Таким образом, эта статья о том, чего, с одной стороны, уже больше не существует, а с другой, о том, чего существует слишком много… Итак, необходимо определить, что мы, с психоаналитической точки зрения, понимаем под словом «психотерапия» и как мы продумываем истерию.

Начнем с известной клинической ситуации. Клиент приходит на встречу с нами, потому что у него есть симптом, который стал невыносимым. В контексте истерии этот симптом может быть чем угодно, начиная с классической конверсии, фобических составляющих, сексуальных и/или межличностных проблем, и заканчивая более неопределенными жалобами на депрессию или неудовлетворенность. Пациент представляет свою проблему психотерапевту, и нормальными будут ожидания того, что терапевтический эффект приведет к исчезновению симптомов и возвращению к status quo ante, к прежнему состоянию здоровья.

Это, конечно, очень наивная точка зрения. Она очень наивна потому, что не принимает во внимание замечательный маленький факт, а именно: в большинстве случаев, симптом – это не что-то острое, не обострение, напротив – сформированное месяцы и даже годы тому назад. Вопрос, который появляется в эту минуту, конечно же, звучит так: почему пациент пришел сейчас, почему не пришел раньше? Как покажется и на первый взгляд, и на второй – что-то изменилось для субъекта, и как следствие, симптом перестал исполнять надлежащую ему функцию. Сколь бы болезненным или несостоятельным симптом ни был становится ясно, что ранее симптом обеспечивал некую стабильность субъекту. И только когда эта стабилизирующая функция ослабевает, субъект просит о помощи. Поэтому Лакан отмечает, что терапевт не должен стараться адаптировать пациента к его реальности. Напротив, он слишком хорошо адаптирован, так как участвовал в создании симптома очень действенно. ¹

В этой точке мы встречаемся с одним из самых важных фрейдовских открытий, а именно, что каждый симптом — это прежде всего попытка исцеления, попытка обеспечить стабильность данной психической структуры. Это значит, что мы должны перефразировать ожидания клиента. Он не просит об избавлении от симптома, нет, он только хочет, чтобы была возобновлена его изначальная стабилизирующая функция, которая была ослаблена в результате изменившейся ситуации. Поэтому Фрейд приходит к очень странной идее, странной в свете вышеупомянутой наивной точки зрения, а именно к идее «бегства в здоровье». Вы найдете это выражение в его работе о Человеке-Крысе. Терапия только началась, что-то было достигнуто, и пациент решает остановиться, его самочувствие значительно улучшилось. Симптом, по существу, едва был изменен, но очевидно, это не беспокоило пациента, это беспокоило удивленного терапевта.

Ввиду этого простого опыта, необходимо повторно определить идею психотерапии, а также и симптома. Начнём с психотерапии: существует очень много видов терапии, но приблизительно мы можем разделить их на две противоположные группы. К одной будут принадлежать виды терапией направленные на исцеление, выздоровление (re-covering), а к другой – на развертывание, обнаружение (dis-covering). Re-cover, означает не только выздоровление, улучшение самочувствия, но также и что-то укрывать, перекрывать, прятать, то есть почти автоматический рефлекс пациента наличествующий после того, что мы назовем травмирующим событием. В большинстве случаев, это также и терапевтический рефлекс. Пациент и терапевт формируют коалицию дабы забыть, как только будет такая возможность, то, что было психически тревожащим. Вы найдете схожий миниатюризированный процесс в реакции на Fehlleistung (оговорки), например, проскальзывание оговорки: «Это вообще ничего не значит, потому что я устал, и т.д.». Человек не хочет быть конфронтирован с элементами истины, которые могут быть извлечены из симптома, напротив, он хочет этого избежать. Поэтому нас не должно удивлять, что так распространено использование транквилизаторов.

Если мы применяем этот вид психотерапии к истерическому пациенту, мы можем достигнуть некоторого успеха в короткие сроки, но в долгосрочной перспективе это неизбежно приведёт к провалу. Основной истерический вопрос таков, что не может быть cкрыт (covered). Позже мы увидим, что центральный истерический вопрос делается фундаментальным для поиска человеческой идентичности. В то время как психотический вопрос касается существования – «Быть или не быть, вот в чем вопрос», невротический вопрос – это «Как я существую, что я из себя представляю как человек, как женщина, каково мое место среди поколений как сына или отца, как дочери или матери?». Больше того, истерический субъект откажется от основных культурных ответов на эти вопросы, от «общепринятых» ответов (поэтому пубертат — нормальный истерический период в жизни человека, когда он отказывается от обычных ответов на такие вопросы). Теперь легко понять, почему поддерживающие «исцеляющие» терапии приводят к провалу: эти виды психотерапий воспользуются ответами здравого смысла, то есть ответами, которым истерический субъект категорически отказывает…

Если Вы хотите типичный пример такой ситуации, Вам нужно всего лишь прочесть случай Доры. Посредством своих симптомов и снов, Дора никогда не перестает спрашивать, что значит быть женщиной и дочерью в отношении желания мужчины. Во втором сновидении мы читаем «Sie fragt wohl hundert mal», «она спрашивает почти сто раз». ² Вместо того, чтобы обратить внимание на это вопрошание себя, Фрейд дает ей ответ, общепринятый ответ: нормальная девушка желает, испытывает потребность в нормальном парне, вот и все. Будучи юной истеричкой, Дора могла только отбросить такие ответы и продолжить свой поиск.

Это значит, что уже в этой точке мы сталкиваемся со спутанностью психотерапии и этики. В работах Лакана можно найти прекрасные слова об этом: «Je veux le bien des autres», я – это слова терапевта, — «я хочу только самого лучшего другим». Пока все хорошо, это заботливый терапевт. Но Лакан продолжает: «Je veux le bien des autres a limage du mien», </i>— <i>«я желаю только самого лучшего другим и это соответствует моим представлениям»</i>. Следующая часть демонстрирует нам дальнейшее развитие, в котором измерение этики становится все более и более явным: «<i>Je veux le bien des autres a limage du mien, pourvu quil reste a limage du mien et pourvu qu`il depende de mon effort». ³ «Я желаю всего самого лучшего другим и это соответствует моим представлениям, но при условии, во-первых, что это не отклоняется от моих представлений, во-вторых, что это зависит сугубо от моей заботы».

Таким образом, большая опасность заботливого терапевта в том, что он поддерживает и поощряет свой собственный образ в пациенте, что неизбежно приводит к дискурсу господина, на который истерический дискурс строго ориентирован, и, таким образом, исход предсказуем.

Между тем, становится понятным, что мы не сможем дать определение психотерапии без дефиниции истерии. Как мы уже сказали, истерия фокусируется на вопросе идентичности и межличностных отношениях, в основном – половых и между поколениями. Теперь абсолютно понятно, что эти вопросы самой общей природы – каждый должен найти ответы на эти вопросы, вот почему в лакановской терминологии истерия – это определение нормальности. Если мы хотим определить истерию как патологию, то нам следует искать симптом, что приведет нас к одной новой и важной мысли.

Как это ни странно, одна из первых задач, которую терапевту следует решать во время первой консультации, это поиск симптома. Почему это так? Очевидно, что пациент показывает свои симптомы, это и есть причина, в первую очередь, по которой он приходит к нам. Тем не менее, аналитик должен искать симптом, точнее, он должен искать симптом, который может быть проанализирован. Поэтому мы не используем идею «приема» или что-то наподобие этого. В этом отношении Фрейд предлагает концепцию Рrüfungsanalyse, анализ-исследование, буквально, не «проверка» (test-case), а проба (taste-case), возможность опробовать насколько это подходит именно для Вас. Это становится тем более необходимым из-за того факта, что в настоящее время, вследствие вульгаризации психоанализа, что угодно может казаться симптомом. Цвет машины, которую ты покупаешь, является симптоматичным, длина волос, одежда, которую ты носишь, или не носишь, и т.д. Конечно, это не совсем пригодно, поэтому мы должны вернуться к исходному значению, относящемуся к психоанализу и очень специфичному. Вы можете увидеть это уже в ранних работах Фрейда, в Die Traumdeutung, Zur Psychopatologie des Alltagslebens, и Der Witz und seine Beziehung zum Unbewussten. Здесь мы находим мысль, что с психоаналитической точки зрения, симптом – продукт бессознательного, в котором два разных влечения находят компромисс таким образом, что цензура может быть обманута. Этот продукт не случаен, не произволен, а подчинен конкретным законам, вот поэтому он и может быть проанализирован. Лакан придал законченный вид этому определению. В его возвращении к Фрейду, симптом, конечно же, является продуктом бессознательного, но Лакан уточняет, что каждый симптом структурирован как язык, в том смысле, что основными механизмами являются метонимия и метафора. Определенно, вербальная структура устроена так, что открывает возможность анализа посредством свободных ассоциаций.

Таким образом, это наше рабочее определение симптома: мы должны найти симптом для анализа, если мы хотим начать анализировать. Это то, что Жак-Ален Миллер назвал «la precipitation du symptôme», — низвержение, или осаждение симптома: факт того, что  симптом должен стать видимым, осязаемым, как осадок цепочки означающих, таким образом он может быть проанализирован. ⁴ Это значит, например, что только депрессивные жалобы или супружеские проблемы не являются симптомом как таковым. Более того, обстоятельства должны быть такими, чтобы симптом стал не удовлетворяющим, потому как симптом может быть полностью, отлично удовлетворяющим. Фрейд использует в этом отношении метафору равновесия: симптом, будучи компромиссом, является обычно прекрасным балансом между утратой и выигрышем, что дает пациенту определенную стабильность. Только когда равновесие оборачивается негативной стороной, пациент будет готов инвестировать в терапию. И наоборот, как только баланс возобновлен, ничего поразительного нет в уходе пациента и в его «бегстве в здоровье».

C этим рабочим определением мы можем начать наше исследование симптома как цели нашей клинической практики. Эта практика, по существу, является деконструкцией симптома, позволяющей нам возвратиться обратно к его корням. Наиболее известный пример, наверное, это анализ Signorelli в работе Фрейда «Психопатология обыденной жизни» – прекрасная иллюстрация лакановской идеи, что бессознательное структурировано как язык. Однако мы здесь находим одну важную деталь. Каждое анализирование симптома, каким бы тщательным оно ни было, заканчивается знаком вопроса. Даже больше – анализ заканчивается на чем-то, чего не хватает. Когда мы читаем анализ Signorelli, то в основании фрейдовской схемы мы находим заключенное в скобки выражение: «(Вытесненные мысли)», которое является просто другой формулировкой знака вопроса. ⁵ Каждый раз – каждый индивидуальный анализ через это проходит – мы будем сталкиваться с чем-то наподобие этого. И более того, если аналитик настойчив, реакцией пациента будет тревога, что является чем-то новым, чем-то не вписывающимся в наше представление о симптоме.

Отсюда вытекает, что нам следует дифференцировать два различных вида симптомов. Прежде всего, это классический список: конверсионные симптомы, фобия, обсессивные феномены, ошибочные действия, сны и т.д. Второй список, напротив, содержит только один феномен: тревогу, выражаясь более точно – сырую, необработанную, не опосредованную тревогу. В итоге, феномен тревоги распространяется и на то, что Фрейд называл соматическими эквивалентами тревоги, например, нарушения в работе сердца или дыхания, потение, тремор или дрожь и т.д. ⁶

Вполне очевидно, что эти два вида симптомов различны. Первый – разнообразен, но имеет две важные характеристики: 1) всегда относится к конструкции с означающим, и 2) субъект является бенефициаром, т.е. лицом, получающим выгоду, – тем, кто активно использует симптом. Второй, напротив, расположен строго вне сферы означающего, более того, это не что-то созданное субъектом; субъект, скорее, пассивная, принимающая сторона.

Такое радикальное отличие не означает отсутствия взаимосвязи между этими двумя типами симптомов. Напротив, они могут быть осмыслены как едва ли не генетические линии. Мы начали со знака вопроса, с того, что Фрейд называл «Вытесненные мысли». Именно в этом вопрошании субъект охвачен тревогой, более точно – тем, что Фрейд называет «бессознательной тревогой» или даже «травматической тревогой»:

? → бессознательная/травматическая тревога

Далее, субъект будет пытаться нейтрализовать эту «сырую» тревогу, путем ее означивания, так, что эта тревога может быть преобразована в области психического. Важно отметить, что это означающее является вторичным, происходящим от первоначального означающего, которого никогда здесь не было. Фрейд называет это «фальшивой связью», «eine falsche Verknüpfung». ⁷ Это означающее также является и первичным симптомом, наиболее типичный пример, конечно же, – фобическое означающее. Таким образом, мы должны отграничить, подвести черту, — это то, что Фрейд называл первичным защитным процессом, и что позже будет им названо первичным вытеснением, в котором черта означающего (border signifier) призвана служить защитному запрету в противовес не ослабленной тревоге.

Эта черта означающего, будучи первым симптомом, лишь первопричина прибывающего (последующего) ряда. Развитие может принять форму чего бы то ни было, пока оно остается внутри сферы означающего; то, что мы называем симптомами, является  исключительно узлами в большей вербальной ткани, в то время как сама ткань является ничем иным как цепочкой означающих, которые конституируют идентичность субъекта. Вам известно определение субъекта у Лакана: «Le signifiant c’est ce qui représente le sujet auprès d’un autre signifiant», то есть «Означающее – это то, что представляет субъект другому означающему». Внутри этой цепочки означающих вторичные защиты могут прийти в действие, особенно вытеснение как таковое. Причина этой защиты – опять-таки тревога, но тревога совершенно иной природы. В фрейдистской терминологии это сигнальная тревога, сигнализирующая о том, что цепочка означающих приблизилась слишком близко к ядру, что выразится в не ослабленной тревоге. Различие между этими двумя тревогами легко обнаружить в клинике: пациенты говорят нам, что они боятся своей тревоги, — вот в чём и заключается их явное различие. Таким образом, мы можем расширить наш рисунок:

В то же время мы не только имеем дифференцированные два вида симптомов и два вида защит, но также приходим к существенному фрейдистскому различению между двумя видами неврозов. С одной стороны – актуальные неврозы, и с другой – психоневрозы.

Это первая нозология Фрейда. Он никогда не отказывался от нее, только совершенствовал, особенно с помощью понятия нарциссических неврозов. Мы не будем здесь углубляться в это. Оппозиции между актуальными неврозами и психоневрозами будет достаточно для наших целей. Так называемые актуальные неврозы не так уж «актуальны», напротив, понимание их почти исчезло. Их специфическая этиология, описанная Фрейдом, стала настолько устаревшей, что никто не занимается ею дальше. Действительно, кто сегодня осмелится сказать, что мастурбация приводит к неврастении, или что coitus interraptus – причина тревожных неврозов? Эти утверждения отмечены сильной викторианской печатью, поэтому мы лучше вовсе забудем о них. Между тем, мы также склонны забывать главную идею вслед за этими викторианскими отсылками к coitus interruptus и мастурбации, а именно ту, что в теории Фрейда актуальный невроз – это болезнь, в которой соматический сексуальный импульс никогда не получает психического развития, но находит выход исключительно в соматическом, с тревогой как одной из самых важных характеристик, и вместе с отсутствием символизации. С моей точки зрения, эта идея остается очень полезной клинической категорией, или может, например, касаться изучения психосоматических феноменов, которые обладают такими же характеристиками отсутствия символизации, а также, возможно, изучения зависимости. Более того, актуальные неврозы позже могут стать весьма «актуальными» снова, или, по крайней мере, одной из форм невроза. В действительности, самые последние так называемые «новые» клинические категории, за исключением расстройств личности, есть, конечно же, не что иное как панические расстройства. Я не буду надоедать Вам новейшими деталями и описаниями. Я могу только уверить Вас, что они не приносят ничего нового в сравнении с фрейдовскими публикациями о тревожных неврозах, датированными предыдущим столетием; более того, они совершенно упускают суть в попытках найти несущественный биохимический базис, активизирующий панику. Они совершенно упускают суть потому, что они не смогли понять, что здесь имеется причинная связь между отсутствием слов, вербализацией — и нарастанием специфических форм тревоги. Интересно, что мы не хотим углубляться в это. Разрешите нам просто сделать акцент на одной важной мысли: актуальный невроз не может быть проанализирован в буквальном смысле слова. Если Вы посмотрите на его схематическую репрезентацию, Вы поймете почему: здесь нет какого-либо материала для анализа, здесь нет симптома в психоаналитическом смысле слова. Возможно, это причина того, что после 1900 года Фрейд не уделял ему достаточно внимания.

Это приводит нас к осознанию специфического объекта психоанализа, психоневрозов, наиболее известный пример которых – истерия. Отличие от актуальных неврозов очевидно: психоневроз не что иное, как разработанная защитная цепь с означающим против этого примитивного, провоцирующего тревогу, объекта. Психоневроз достигает успеха там, где актуальный невроз потерпел неудачу, именно поэтому мы можем обнаружить в основе каждого психоневроза первоначальный актуальный невроз. Психоневроз не существует в чистой форме, он всегда комбинируется из более давнего актуального невроза, по крайней мере, это то, что Фрейд говорит нам в «Исследованиях истерии». ⁸ На этой стадии мы можем иллюстрировать почти наглядно идею, что каждый симптом – это попытка вос-становления (re-covery), это значит, что каждый симптом – это попытка означить то, что изначально не означено. В этом смысле, каждый симптом и даже каждое означающее есть попыткой овладеть изначально тревожной ситуацией. Эта цепочка означающих бесконечна, потому что не существует такой попытки, которая дала бы окончательное решение. Поэтому Лакан скажет: «Ce qui ne cesse pas de ne pas s’écrite», «То, что постоянно говорится, но никогда не будет высказано» – субъект продолжает говорить и писать, но никогда не достигает цели в прописывании или проговаривании конкретного означающего. Симптомы, в аналитическом смысле слова, — это связующие звенья в этой никогда не убывающей вербальной ткани. Эта идея долгое время развивалась Фрейдом и нашла свое окончательное развитие у Лакана. Фрейд открыл, прежде всего, то, что он называл «вынужденное ассоциирование», «Die Zwang zur Assoziation», и «falsche Verknüpfung», «фальшивая связь» ⁹, показывая, что пациент чувствует необходимость связывать означающие в то, что он рассматривал как травматическое ядро, но эта связь – фальшива, отсюда «falsche Verknüpfung». Кстати, эти предположения являются не чем иным, как базовыми принципами бихевиоральной терапии; целая концепция стимул-реакции, обусловленной реакции и так далее, содержится в одной сноске фрейдовых «Исследований истерии». Эта идея вынужденного ассоциирования не получила достаточного внимания у пост-фрейдистов. Тем не менее, по нашему мнению, она продолжает прояснять несколько важных моментов в фрейдовской теории. Например, дальнейшее фрейдистское развитие принесло нам идею «Ubertragungen», переносы во множественном числе, это значит, что означаемое может быть перемещено от одного означающего к другому, даже от одного человека к другому. Позже мы находим идею вторичного развития и комплексной функции эго, в которой говорится о том же, только в более широком масштабе. И, наконец, но не в последнюю очередь, мы находим идею Эроса, влечений, которые стремятся в своем развитии к большей гармонии.

Психоневроз – никогда не завершающаяся цепочка означающих, исходящая из и направленная против изначальной, провоцирующей тревогу ситуации. Перед нами, конечно, вопрос: что это за ситуация, и действительно ли это ситуация? Вы, наверное, знаете, что Фрейд считал, что это что-то травмирующее, особенно сексуально. В случае актуального невроза сексуальное телесное влечение не может найти адекватного выхода в психическую область, таким образом, оно превращается в тревогу или неврастению. Психоневроз, с другой стороны, не что иное, как развитие этого провоцирующего тревогу ядра.

Но что такое это ядро? Исходно во фрейдистской теории, это не только травматическая сцена, — она настолько травматична, что пациент не может или не хочет что-либо помнить о ней, — слова отсутствуют. Все же, на протяжении всего его исследования в стиле Шерлока Холмса, Фрейд найдет несколько особенностей. Это ядро сексуально и имеет отношение к соблазну; отец представляется злодеем, чем и объясняет травматический характер этого ядра; оно связано с вопросом сексуальной идентичности и сексуальных отношений, но, странным способом, с акцентом на прегенитальности; и, наконец, оно старо, очень старо. Казалось бы, сексуальность до наступления сексуальности, поэтому Фрейд будет говорить о «до-сексуальном сексуальном испуге». Чуть позже он, конечно, отдаст должное инфантильной сексуальности и инфантильным желаниям. Кроме всех этих особенностей, были две другие, которые не вписывались в картину. Прежде всего, Фрейд не единственный, кто хотел знать, его пациенты хотели этого еще больше, чем он. Посмотрите на Дору: она непрерывно ищет знаний о сексуальном, она консультируется с мадам К., она проглатывает книги Мантегацца о любви (это Мастерс и Джонсон того времени), она тайно консультируется с медицинской энциклопедией. Даже сегодня, если Вы хотите написать научный бестселлер, Вы должны писать что-то из этой области, и успех Вам гарантирован. Во-вторых, каждый истерический субъект продуцирует фантазии, которые представляют собой странную комбинацию из знаний, втайне добытых ими, и предположительно травмирующей сцены.

Сейчас нам следует отвлечься на вероятно совершенно иную тему – вопрос инфантильной сексуальности. Самая выдающаяся характеристика инфантильной сексуальности касается не столько проблемы инфантильно-сексуальных игр, скорее наиболее важное – это их (инфантильных субъектов) жажда к знанию. Точно так же как истерический пациент, ребенок хочет знать ответ на три связанные друг с другом вопроса. Первый вопрос касается разницы между мальчиками и девочками: что делает мальчиков мальчиками, и девочек – девочками? Второй вопрос касается темы появления детей: откуда взялись мой младший братик или сестричка, как появился я? Последний вопрос об отце и матери: что за отношения между этими двумя, почему они выбрали друг друга, и, особенно, что они вместе делают в спальне? Это три темы сексуальных исследований в детстве, как Фрейд описал их в своих «Трех очерках по теории сексуальности». ¹⁰ Ребенок действует как ученый и изобретает настоящие объяснительные теории, поэтому Фрейд называет их «инфантильные сексуальные исследования» и «инфантильные сексуальные теории». Как и всегда, даже во взрослой науке, теория изобретается, когда мы не понимаем чего-то – если мы понимаем, мы не будем иметь нужды в теориях, прежде всего. Тема, приковывающая внимание, в первом вопросе касается отсутствия пениса, особенно у матери.

Объяснительная теория говорит о кастрации. Препятствие во втором вопросе – появления детей – касается роли отца в этом. Теория говорит о соблазне. Последний камень преткновения касается сексуальных отношений как таковых, и теория дает только прегенитальные ответы, как правило, в насильственном контексте.

Мы можем описать это небольшой схемой:

На каждую из этих трех теорий распространяются одинаковые характеристики: каждая из них неудовлетворительна и, согласно Фрейду, от каждой из них в итоге отказываются. ¹¹ Но это не совсем так: каждая из них может исчезнуть как теория, но при этом она не исчезает полностью. Вернее, они вновь появляются в так называемых примитивных фантазиях о кастрации и фаллической матери, соблазнении и первоотце, и, конечно, о первосцене. Фрейд распознает в этих примитивных фантазиях основу для будущих, взрослых невротических симптомов.

Это возвращает нас к нашему вопросу о начальной точке невроза. Эта изначальная сцена является не столько сценой, сколько имеет непосредственное отношению к вопросу о происхождении. Заслуга Лакана в том, что он переработал фрейдистскую клинику в структурную теорию, особенно то, что касается отношений между Реальным и Символическим, и важную роль Воображаемого. Существует структурная недостача в Символическом – значит, некоторые аспекты Реального не могут быть символизированы определенным образом. Каждый раз, когда субъект конфронтируется с ситуацией, которая связана с этими частями Реального, это отсутствие становится очевидным. Это несмягченное Реальное провоцирует тревогу, и она, возвращаясь, приводит к увеличению нескончаемых защитных воображаемых конструктов.
Фрейдистские теории инфантильной сексуальности найдут свое развитие в широко известных формулировках Лакана: «La Femme n’existe pas» — «Женщина не существует»; «L’Autre de l’Autre n’existe pas» — «Другой Другого не существует»; «Il n’y a pas de rapport sexuel» — «Сексуальной связи не существует». Невротический субъект находит свои ответы на эту невыносимую легкость не-бытия: кастрацию, первоотца и первосцену. Эти ответы будут развиты и усовершенствованы в личных фантазиях субъекта. Значит, мы можем уточнить дальнейшее развитие цепочки означающих в нашей первой схеме: их дальнейшим развитием является ни что иное, как первичные фантазии, из которых могут развиться возможные невротические симптомы, на фоне скрытой тревоги. Эту тревогу всегда можно проследить до исходной ситуации, которая вызвана развитием защит в Воображаемом. Например, Элизабет фон Р., одна из пациенток, описанных в «Исследованиях истерии», заболела от мысли о возможности интрижки с мужем ее умершей сестры. ¹² В случае Доры ¹³ Фрейд отметит, что истерический субъект не имеет возможности выносить нормальную возбуждающую сексуальную ситуацию; Лакан обобщит эту идею, когда заявит, что каждая встреча с сексуальностью всегда неудачна, «une recontre toujours manqué», слишком рано, слишком поздно, не в том месте и т.д. ¹⁴

Давайте резюмируем сказанное. О чем мы сейчас говорим? Мы размышляем об очень общем процессе, который Фрейд назвал Menschwerdung, становлением человеческого существа. Человеческое существо – это субъект, который является «говорящим бытием», «parlêtre», что значит, что он покинул природу ради культуры, покинул Реальное ради Символического. Все, что производится человеком, то есть все, что производится субъектом, может быть понято в свете этой структурной неудачи Символического в отношении к Реальному. Само общество, культура, религия, наука – изначально ничего, кроме как развитие этих вопросов о происхождении, то есть они являются попытками дать ответ на эти вопросы. Именно об этом Лакан говорит нам в своей популярной статье La science et la vérité. ¹⁵ Действительно, все эти культурные продукты производятся по существу – как? и почему? – отношений между мужчиной и женщиной, между родителем и ребенком, между субъектом и группой, и они устанавливают правила, которые определяют в данное время и в данном месте не только ответы на эти вопросы, но даже правильный путь, дискурс, само нахождение ответа. Отличия между ответами будут детерминировать особенности разных культур. То, что мы находим на этой макро-социальной чаше – отражено и на микро-чаше, внутри развертывания индивидуальных членов общества. Когда субъект конструирует свои собственные особенные ответы, когда он развивает свою собственную цепочку означающих, конечно, он срисовывает материал с большой цепи означающих, то есть, с Большого Другого. Как член своей культуры, он будет разделять, в большей или меньшей степени, ответы своей культуры. Здесь, в этой точке, мы встречаем истерию еще раз, наконец, вместе с тем, что мы назвали покрывающей или поддерживающей психотерапией. Как бы ни отличались эти поддерживающие виды терапий, они всегда будут прибегать к общим ответам на эти вопросы. Разница вранья лишь в размере группы, которая совместно использует ответ: если ответ «классический», – например, Фрейд с Дорой, – то этот ответ – наиболее общий знаменатель данной культуры; если ответ «альтернативный», то он прибегает к совместному мнению меньшей альтернативной субкультуры. Кроме этого, здесь нет существенного отличия.

Истерическая позиция по существу – это неприятие общего ответа и возможности производства персонального. В «Тотем и табу» Фрейд отмечает, что невротический субъект обращается в бегство от не удовлетворяющей реальности, что он сторонится реального мира, «который находится под властью человеческого общества и общественных институтов сообща созданных им». ¹⁶ Он сторонится этих коллективных образований, потому что истерический субъект смотрит сквозь противоречивость (ошибочность) гарантий этого общего ответа, Дора обнаруживает то, что Лакан называет «le monde du semblant», мир притворства. Она не хочет какого-нибудь ответа, она хочет Ответа, она хочет Реальную Вещь, и, сверх того, она должна быть произведена большим Другим без какой-либо нехватки чего бы то ни было. Если быть более точным: единственная вещь, которая может ее удовлетворить – это фантазматический перво-отец, который сможет гарантировать существование Женщины, которая, в свою очередь, создаст возможность Сексуальных Отношений.

Это последнее предположение дает нам возможность предсказать, где истерические симптомы будут произведены, а именно как раз в тех трех точках, где большой Другой терпит неудачу. Поэтому эти симптомы всегда становятся видимыми и в трансферентной ситуации, и в клинической практике, и в повседневной жизни. В своих ранних работах Фрейд открыл и описал механизмы образования симптомов, особенно механизм конденсации (сгущения), но достаточно скоро он заметил, что этим всё не исчерпывается. Напротив, наиболее важным было то, что каждый истерический симптом создается для или вопреки кому-то, и это стало определяющим фактором в психотерапии. Теория Лакана о дискурсе является, конечно же, дальнейшим развитием этого оригинального фрейдовского открытия.

Центральная новаторская идея Фрейда состоит в признании того, что каждый симптом содержит в себе элемент выбора, Neurosenwahl, выбора невроза. Если мы будем исследовать это, мы поймем: это не столько выбор, сколь скорее отказ выбирать. Каждый раз, когда истерический субъект находится перед выбором относительно одной из этих трех центральных тем, он старается избежать этого и хочет удержать обе альтернативы, поэтому центральный механизм в образовании истерического симптома – это именно конденсация, сгущение обеих альтернатив. В статье о связи между симптомами и истерическими фантазиями Фрейд отмечает, что за каждым симптомом не одна, а две фантазии – маскулинная и феминная. Общим результатом этого не-выбора является, конечно, то, что в итоге ни к чему не приводит. Вы не можете иметь пирожное и есть его. Фрейд дает очень креативную иллюстрацию, когда описывает известный истерический припадок, в котором пациентка играет обе роли в сексуальной фантазии, лежащей в основе: с одной стороны пациентка прижимала свой наряд к телу одной рукой, как женщина, в то время как другой рукой она старалась сорвать его – как мужчина… ¹⁷ Менее очевидный, но не менее распространенный пример касается женщины, которая хочет быть максимально эмансипированной и идентифицируется с мужчиной, но чья сексуальная жизнь переполнена мазохистичными фантазиями, и в общем – фригидна.

Именно этот отказ сделать выбор и создает различие между истерией каждого parlêtre, каждым говорящим созданием с одной стороны, и патологической истерией – с другой. Каждый субъект должен делать определенные выборы в жизни. Он может найти простой выход из положения с уже готовыми ответами в его обществе, или же его выборы могут быть более персональными, в зависимости от его или ее уровня зрелости. Истерический субъект отказывается от уже готовых ответов, но не готов делать персональный выбор, ответ должен быть произведен Господином, который никогда не будет господином в полной мере.

Это переносит нас к нашей последней точке, к цели психоаналитического лечения. Ранее, когда мы проводили различие между покрывающими (re-covering) и открывающими (dis-covering) формами психотерапии, было абсолютно ясно, что психоанализ принадлежит к открывающим. Что мы имеем в виду под этим, что будет общим знаменателем этого утверждения?

И так, что является базовым инструментом психоаналитической практики? Это, конечно, интерпретация, интерпретация так называемых ассоциаций, даваемых пациентом. Это общеизвестно, популяризация Толкования Сновидений привела к тому, что каждый знаком с идеей явного содержания сновидений и латентных мыслей сновидения, с терапевтической работой по их интерпретации и т.д. Этот инструмент работает очень хорошо, даже тогда, когда человек не осторожен, как было с Георгом Гроттеком и «дикими аналитиками» с их пулеметным стилем интерпретации. На этом поприще сложность состоит не столько в том, чтобы дать интерпретацию, а в том, чтобы пациент ее принял. Так называемый терапевтический альянс между терапевтом и пациентом очень быстро становится битвой за то, кто здесь прав. Исторически говоря, именно неудача в столь сверх-увлечённом интерпретациями процессе и привела к молчанию аналитика. Вы даже можете проследить это развитие в самом Фрейде, особенно в интерпретации сновидений. Его первой идеей было, что анализ должен быть осуществлен исключительно посредством интерпретации сновидений, поэтому название его первого большого исследования изначально предполагалось как «Сновидение и истерия». Но Фрейд сменил его на абсолютно другое, «Bruchstück einer Hysterie-Analyse», лишь фрагмент анализа истерии. И в 1911 году он будет предостерегать своих учеников от того, что они не уделяли слишком много внимания анализу сновидений, потому что это может стать препятствием в аналитическом процессе. ¹⁸

В наше время не редкостью оказывается наличие подобных изменений в уже меньшем масштабе в течении процесса супервизии. Молодой аналитик с энтузиазмом поглощен интерпретацией снов или симптомов, даже с таким энтузиазмом, что теряет из поля зрения сам аналитический процесс. И когда супервизор спрашивает его или ее, что есть конечной целью, он или она затрудняется дать ответ – что-то о том, чтобы сделать бессознательное сознательным, или символическая кастрация… ответ совсем неопределенный.

Если мы хотим определить цель психоанализа, мы должны вернуться к нашей схематической репрезентации того, чем является психоневроз. Если Вы на нее посмотрите, Вы увидите: одна бесконечная система означающих, то есть, базовая невротическая активность интерпретируется как таковая, берет свое начало в этих точках, где Символическое терпит неудачу и заканчивается фантазиями, как уникальной интерпретацией реальности. Таким образом, становится очевидно, что аналитик не должен помогать продлевать эту интерпретационную систему, напротив, его цель – деконструкция этой системы. Поэтому Лакан определил конечную цель интерпретации как редукцию значения. Вам, возможно, известен параграф из Четырех фундаментальных концепций, где он говорит, что интерпретация, предоставляющая нам значение, является не более, чем прелюдией. «Интерпретация  направлена не столько на значение, сколько к восстановлению отсутствия означающих (…)» и: «(…) эффект интерпретации – это изоляция в субъекте ядра, kern, если использовать термин Фрейда, отсутствия смысла (non sense), (…)». ¹⁹ Аналитический процесс возвращает субъекта обратно к исходным точкам, из которых он сбежал, и которые Лакан позже назовет нехваткой большого Другого. Вот поэтому психоанализ – без сомнений от-крывающий процесс, он открывает слой за слоем, пока не дойдет до исходной изначальной точки, где берет начало Воображаемое. Это также объясняет, почему моменты тревоги в процессе анализа не являются чем-то необычным – каждый последующий слой приближает к начальной точке, к базовой точке тревоги. По-крывающие (re-covering) терапии, с другой стороны, работают в противоположном направлении, они стараются инсталлировать здравый смысл ответов адаптации. Наиболее успешный вариант по-крывающей терапии – это, конечно, конкретно реализованный дискурс господина, с воплощением господина во плоти и крови, то есть, гарантия перво-отца в существовании Женщины и Сексуальных Отношений. Последним примером был Бхагван (Ошо).

Таким образом, конечной целью аналитической интерпретации является то ядро. Прежде, чем достигнуть той конечной точки, мы должны начать с самого начала, и в этом начале мы находим довольно типичную ситуацию. Пациент помещает аналитика в позицию Субъекта Предположительно Знающего, «le sujet suppose de savoir». Аналитик предположительно знает, и поэтому пациент производит свои свободные ассоциации. Во время этого пациент конструирует свою собственную идентичность в отношении к идентичности, что он приписывает аналитику. Если аналитик подтвердит эту позицию, ту, которой пациент наделяет его, если он подтверждает её, аналитический процесс останавливается, и анализ потерпит неудачу. Почему? Это проще будет показать на примере хорошо известной фигуры Лакана, названой «внутреннее восемь». ²⁰

Если Вы посмотрите на эту фигуру, Вы увидите, что аналитический процесс, представленный непрерывной закрытой линией, прерывается прямой линией – линией пересечения. В тот момент, когда аналитик соглашается с трансферентной позицией, исход процесса – идентификация с аналитиком в такой позиции, это и есть линия пересечения. Пациент остановит деконструкцию излишка значений, и напротив, даже прибавит еще одно к цепочке. Таким образом, мы возвращаемся к по-крывающим (re-covering) терапиям. Лакановские интепретации стремятся к отказу от такой позиции, поэтому процесс может длиться. Эффект этих никогда не убывающих свободных ассоциаций был прекрасно описан Лаканом в его Функции и поле речи и языка. Вот что он говорит: «Субъект все более отлучается от «своего собственного существа» (…), признает, наконец, что «существо» это всегда было всего-навсего его собственным созданием в сфере воображаемого, и что создание это начисто лишено какой бы то ни было достоверности. Ибо в работе, проделанной им по его воссозданию для другого, он открывает изначальное отчуждение, заставлявшее конструировать это свое существо в виде другого, и тем самым всегда обрекавшее его на похищение этим другим». ²¹

Результат создания такой идентичности есть, в конечном счете, ее деконструкция, вместе с деконструкцией Воображаемого большого Другого, который обнаруживает себя как другая самоделка. Мы можем провести сравнение с Дон Кихотом Сервантеса, Дон Кихотом в анализе, если уж на то пошло. В анализе он мог бы открыть, что злой гигант был лишь мельницей, и что Дульсинея была просто женщиной, а не принцессой из грез, и конечно, что он – не странствующий рыцарь, что не мешает его странствованиям.

Поэтому аналитическая работа имеет столько общего с так называемой Trauerarbeit, работой скорби. Необходимо пройти через горевание по своей собственной идентичности, а заодно и по идентичности большого Другого, и эта работа скорби есть не что иное как деконструкция цепочки означающих. В таком случае, цель точно противоположна ликующей идентификации с аналитиком в позиции большого Другого, что будет всего лишь подготовкой первого отчуждения или идентификации, одной стадией зеркала. Процесс интерпретации и деконструкции предполагает то, что Лакан назвал «la traversée du fantasme», путешествием сквозь фантазм, базовый фантазм, которым была сконструирована собственная реальность субъекта. Этот или эти базовые фантазмы не могут быть проинтерпретированы как таковые. Но, они учреждают интерпретацию симптомов. В этом путешествии, они раскрываются, что приводит к определённому эффекту: субъект устраняется, (оказывается внеположенным) по отношению к ним, это «destitution subjective», нужда, лишение субъекта, и аналитик устраняется – это «le désêtre de l’analyste». C этого момента пациент сможет совершать свой собственный выбор, в полном согласии с фактом того, что каждый выбор — это выбор лишенный каких-либо гарантий вне субъекта. Это и есть точка символической кастрации, где анализ завершается. Помимо этого, всё зависит от самого субъекта.