Статья. Айтен Юран “Информация об информации”
Как это ни парадоксально может звучать для нашей повседневной жизни, все же экраны в современном нам мире уходят в прошлое, истончаясь до прозрачных, отныне не предохраняющих от проявлений невписанного в символический порядок, либо оказываются заполненными до предела образами, — движущимися, фрагментарными, переставая быть пространством фантазматических проекций… Уходят в прошлое любые определенности в различении зрителей и тех, кто представляется зрителям, того, что по ту и того, что по эту сторону экрана… Что же остается? Сеть! Это, пожалуй, единственное, что задает формат циркуляции и обмена во все-общем информационном экстазе. Мы утопаем в различных сетях,- коммуникационных, информационных, виртуальных и то, что предстает подобным символическому регистру Лакана, на деле испытывает чудовищные метаморфозы: из пространства, посредством которого субъект мог претерпевать свое становление в укрощении воображаемого порядка, скреплении его означающим, оно обретает другие черты, как будто бы солидаризируясь с разбухшим образом…
Например, на днях обнаружила несколько раз сменяющуюся информацию в сетях новостей Яндекса, описывающую произошедшее накануне событие. Рано утром в полосе новостей значилось: «религиозная фанатичка в красном набросилась на Папу, повалив его на пол», через какое-то время информационная строка гласила: «паломница сбила с ног папу», еще позже информация скорее напоминала стишок из детства и звучала как «эмоциональная женщина уронила Папу на пол». Все эти высказывания передают некую информацию, вроде бы описывающую одно событие, но спектр места, из которого производится каждое из этих речевых высказываний радикально различно — от паранойяльного, агрессивного до чувственно-эротического и даже наивно детского. В этой быстрой смене информационной строки, как на табло в аэропорту, преподносится некая емкость для раз-личных воображаемых сценариев.
На семинаре сезона 1969/70 годов «Изнанка психоанализа» Лакан совершенно справедливо заметил: «означающее сегодня повсюду». И в этом смысле, мир смотрит на нас уже не глазами ввергающего в жуть зеркального двойника, — скорее означающее, которое везде, смотрит на нас, посредством бегущей строки, отливаясь в оболочки, которые могут быть заполнены бесконечным спектром разбухших образов. Трудно не заметить, что в современном нам мире нечто меняется в статусе означающего. Странным образом это вездесущее означающее только способствует выпиранию образа, а не его укрощению, сам образ становится подобным раковой клетке. Означающее, которое «везде», звучит в самых укромных уголках нашего мира, просачивается во все дыры, заполняя эфир шумами на разных частотах, закабаляющих в свои сети… Действительно, есть ли в нашем мире что-то более повседневное, чем информация?На встрече 20 мая 1979 года Лакан рассуждает не столь о сети, сколь о волнах, «…о сложном взаимодействии которых мы уже и не подозреваем», но не об электромагнитных волнах, как можно было бы подумать, или каких-либо иных, и даже не о волнах ноосферы. Атмосфера, ноосфера, стратосфера — все это уже не так актуально, когда есть алетосфера. Лакан производит это слово от άλήθεια, при этом призывая «не перегружать его философскими эмоциями». Что это такое? Он поясняет: алетосфера — это то, что «…можно записать. Если у вас есть с собой маленький микрофончик, считайте, что вы к ней подключены». Мы опутаны алетосферой, — мобильными голосами, которые почти всегда с нами, тем более сейчас, в наше время мобильной телефонии. Лакан продолжает, — если вы находитесь в космическом корабле, который несет вас к Марсу, вы все равно сможете к алетосфере подключиться, и даже такой подвиг как прогулки на Луне возможен только в пределах алетосферы. Алетосфера — это пространство, сопровождающее нас повсюду маленьким объектом а человеческого голоса. Астронавты «благодаря этому сопровождению… могли позво-лить себе говорить одни глупости — что все, например, идет хорошо, пусть даже на самом деле все шло хуже некуда. Важно то, что они оставались в алетосфере».
Вспомнился пример, приводимый Фрейдом, когда ребенок из соседней комнаты кричал — «поговори со мной!». «Что с того, что я буду говорить с тобой?», — спрашивает взрослый. «От этого становится светлее». И дело даже не в визуальном присутствии другого, заполняющего вновь пустоту, оставшуюся после ухода, а в присутствии голоса ближнего. Этот ребенок также желает ощущать себя в алетосфере вместе с этим объектом а голоса ближнего. Действительно, какая разница, идет ли речь о пространстве соседней комнаты или о косми-ческом пространстве?! Как часто приходится сейчас встречать людей, для которых тишина оказываеся невыносимой, они заполняют ее любым звучащим фоном, не важно, что именно извергающим из себя! В наш век информационного шума кажется странным читать о том, как робко заполнялось пространство тишины над океаном при прокладывании трансатлантического телефонного кабеля, который называли восьмым чудом света (нас от этого события разделяет всего лишь несколько десятилетий!). Эти события, как кажется, уже очень далекого прошлого описывает Артур Кларк в книге «Голоса над океаном».
Трудно помыслить себе это пространство тишины сегодня и далеко за пределами нашей заурядной планеты. Речь идет, конечно, не о грохоте солнечных взрывов, сталкивающихся галактик и пролетающих комет. Речь идет о человеческом голосе, — голос звучит везде, хотя совсем недавно голос, раздававшийся из телефонного коммутатора, был чем-то невиданным… Тот же Артур Кларк пишет: «Представьте себе, что вы оказались высоко над землёй и обладаете способностью различать радиоволны. Вы увидели бы, какое множество радиоволн опоясывает землю, то поднимаясь высоко в ионосферу, то отражаясь от неё, неся миллионы слов из одной страны в другую, увидели бы яркое сияние множества излучающих точек — радио и телевизионных станций». Если представить, что мы оказались бы над землей сегодня, обладая возможностью видеть электромагнитные волны техногенного характера, думаю, землю мы не увидели бы вообще. Как все же произошло, что человек создает эту алетосферу, сферу, где бес-конечно звучит ставший мобильным (легко переносимым) объект а человеческого голоса, своего рода материя означающего, которая оборачивается почти смертельным для субъективности измерением, чуть ли не голосом сирен в той толике наслаждения, что они несут? И что за информацию несет этот голос?Телефонная компания Белл.Как известно, телефон был изобретен в 1876 году Грэхемом Беллом. Артур Кларк делает в связи с этим чрезвычайно интересное замечание: «В те времена толковали, что если бы Белл хоть что-нибудь понимал в электротехнике, он и не пытался бы создать такой нелепый прибор». Что имеется в виду?
Речь идет не столь о сложности изобретаемого оборудования, а о сложности человеческой речи. Передача человеческой речи, это не простая трансляция сигналов, подобно передаваемому в сетях телеграфа: «Человеческая речь — весьма сложный комплекс сигналов, гораздо сложнее, чем обыкновенные точки и тире, используемые в телеграфном коде». Артур Кларк делает интересное замечание: Грэхем Белл должен был знать это лучше других, «так как был, так же как и отец его и дед, профессором ораторского искусства». Сложность человеческой речи в том, что в ней нет ни одного простого или чистого звука, например, звука, подобного издаваемому камертоном или скрипкой. Это сложнейшее сосуществование звуков различных частот, что и складывается в особенность звучания голоса, его тембр. Вся сложность передачи голоса на расстояние заключалась в вопросе,- как передать голос, сохранив его неповторимый характер, не исказив его! Погружаясь в проблемы, которыми были озабочены изобретатели того времени, ощущаешь очень бережное отношение к человеческому голосу, как будто бы это измерение еще очень ярко пронизано для изобретателей субъективностью, которую нельзя было потерять. Важно не исказить голос, важно, чтобы он остался узнаваемым на другом конце провода! Кстати, еще одно интересное замечание можно обнаружить у Кларка по поводу телефона: «Возможно, телефон своим появлением сделал так же много для эмансипации женщин, как и пишущая машинка». Дело в том, что по мере распространения телефонных сетей создавались телефонные станции, операторами на которых были мальчики. Но это продолжалось недолго, и телефонистами вскоре повсеместно стали девушки. Хочется воскликнуть, как иначе? Все же передача голоса настойчиво требует звучания именно женского голоса, как своего рода одной из утраченных ипостасей das Ding инцестуозного объекта (материнского тела).Но меня сейчас интересуют не столь изобретение телефона и все этические сложности пере-дачи голоса, сколь более поздние разработки телефонной компании Белл. На них ссылается Лакан уже в Римской речи в 1953 году, далее на семинаре сезона 1957/1958, на них же ссылается Винер в своей книге «Кибернетика и общество». Что могло так интересовать основателя кибернетики и психоаналитика в разработках этой телефонной компании?
Прежде, чем мы попытаемся разобраться в этом, попробую дать небольшую справку об этой компании, которую можно почерпнуть из книги Артура Кларка. «Белл Лэбс» — полное название «Bell Laboratories» — «Лаборатории Белла» — крупнейшее учреждение, в его штате насчитывается до десяти тысяч человек, из них три тысячи — ученые и инженеры. Содержание «Белл Лэбс» обходится Американской телефонно-телеграфной компании в 160 мил-лионов долларов ежегодно. Компания может позволить себе это. Если бы попросили назвать компанию с самым большим капиталом, мы, вероятно, скорее всего вспомнили бы Форд или «Дженерал Моторс». На самом же деле Американская телефонно-телеграфная компания начинает список крупнейших фирм Америки: её баланс достигает шестнадцати миллиардов долларов. В лабораториях разрабатываются вопросы, связанные с развитием радио, телевидения, радиолокации, техники управления ракет и особенно электроники». Итак, на семинаре от 19 января 1955 года на фоне разговора о принципе удовольствия, вле-чении к смерти и принципах, возвращающих либидо к смерти на иных путях — путях жизни, Лакан рассуждает о различных контурах и о сохранении энергии в этих контурах. Так или иначе, этот разговор касается законов термодинамики: принципа сохранения энергии и энропийного фактора. Но что интересно, эти раз-мышления, уводят Лакана отнюдь не в сто-рону физики. Лакан ссылается на «современную мысль», для которой «…вот-вот готово наступить время родов». Он, как это уже очевидно, ссылается на разработки компании Белл, пытаясь подойти к понятию количество информации (!)
Вот цитата из говоримого Лаканом: «Замечательное приключение, связанное с исследованиями проблем коммуни-кации, началось — во всяком случае, на первый взгляд, — в привычном отдалении от того, что нас непосредственно интересует. Или, лучше сказать — потому что где она началась на самом деле, Бог знает, — что один из самых знамена-тельных ее эпизодов разыгрался в области телефонной инженерии». Лакан ссылается на разработки телефонной компании Белл, говоря о том, что основной вопрос, над которым бились инженеры этой компании, — это вопрос об экономии, или о том, как передать максимальное количество информации по телефонному проводу. Лакан уточняет: «В стране столь обширной, как Соединенные Штаты, сэкономить несколько проводов и пропустить всю ту чушь, которая обычно с помощью этих аппаратов передается, по минимальному числу кабелей — является задачей немаловажной. Вот тут-то коммуникация и приобрела впервые количественные параметры». Стоп! Попробуем не пропустить этот важный момент! Коммуникация обретает количественное измерение. Лакан продолжает: «как видите, исходным пунктом послу-жило тут нечто весьма далекое от того, что мы теперь называем речью». Изобретателя начинает интересовать отнюдь не смысл, важно передать информацию, до смысла передаваемого нет дела, речь идет об экономии в передаче слов. Не здесь ли кроется момент, требующий различения информации и речи в обнаружении их разного этического статуса? Не здесь ли кроется, например, свойственное Лакану различение полной и пустой речи?! Итак, то что передается по проводам можно измерить, при том, что присутствует и другое измерение — интерсубъективное, мы все же узнаем голос возлюбленного на другом конце провода. Но Лакан говорит не только о передаче информации, он размышляет также об искажении в этой передаче, когда ком-муникация прекращается. Другими словами, от разговоров о телефонных, коммуникационных сетях и искажениях, Лакан движется в направлении потери информации, таким образом он подводит к энтропийному фактору. Более того, эту потерю информации он пытается помыслить в рамках речевого межсубъектного отношения. Лакан отмечает, говоря о коммуникации «… мы привыкли думать, что когда произносим фразу, мы передаем информацию, и что с другой стороны она воспринимается именно в том виде, в котором мы ее произнесли. В действительности, важна не та фраза, которую вы произнесли, а та, что была услышана другой стороной». Уже здесь, в неизбежном искажении информации кроется энтропийный фактор. По мысли Лакана, контуру языка противостоит влечение к смерти. Они действуют в прямо противоположных направлениях. И это первый важнейший момент, сближающий говоримое Лаканом с интереснейшими исследованиями того времени, в которых встречаются математики, кибернетики в поле интереса к языку. В этом же направлении мыслит Норберт Винер, рассуждая о потерях информации и энтропийном факторе: «Как энтропия есть мера дезорганизации, так и передаваемая рядом сигналов информация является мерой организации». Итак, информация — мера организации, ее направление противоположно действию хаоса, разупорядочения. Лакан видимо хорошо знаком с исследованиями в этой области, чего стоит его ремарка: «Математики, то есть люди, оперирующие символами профессионально, видят в информации то, что действует в направлении, противоположном действию энтропии». Итак, кажется как Винер, так и Лакан согласны в том, что информация и энтропия действуют в противоположных направлениях. Все же — что это за удивительная информация, которая «творит чудеса», препятствуя энтропийному фактору?
Переводя на язык психоанализа можно задаться вопросом: как соотносятся потери информации, энтропийный фактор и влечение к смерти? И здесь мы обнаруживаем весьма неожиданный поворот у Лакана. Он в духе Фрейда. Было бы слишком просто, если бы Лакан поставил между ними знак равенства. Это то же самое, если бы во фрейдовской теории влечений мы усмотрели бинарную модель противопоставлений влечений к жизни и смерти, в которой часто пытаются увидеть чуть ли не аналогичную эмпедокловской модели. Все гораздо сложнее. Попробуем прояснить это. И путь нашего продвижения — это путь, намечаемый Лаканом, путь движения через математику. Вне сомнения, говоря о мате-матиках на фоне интереса к исследованиям телефонной компании Белл, Лакан говорит об одном из сотрудников этой компании, — основателе теории информации, Клоде Шенноне. Мы же вспомним еще и Колмогорова, другого математика, чьи исследования предельно созвучны исследованиям Шеннона.Колмогоров, Шеннон и энтропия языка.Интересы Колмогорова, также как и Шеннона, лежат на стыке, с одной стороны — интереса к кибернетике, что продолжает их математический интерес, с другой — интереса к языку, а если быть точнее, к процессу сложения стихотворных форм. Так, Колмогоров пытается выявить сам способ организации текста и его складывания через кибернетическую модель. В начале шестидесятых Колмогоров работает над созданием того, что Успенский называет «математическим шедевром» — он работает над теорией сложности, известной сейчас во всем мире как теория колмогоровской сложности, применимой к конечным цепочкам букв. Колмогоров бьется над вопросом сложности литературных текстов, его интересует сложность и в смысле более привычном — содержание текста, и в более непривычном смысле — как использование нестандартных литературных приёмов(рифма, метр), которые он пытается математически формализовать.
По этому поводу Успенский пишет: «Кажется, ритм вообще занимал особое место во внутреннем мире Колмогорова. Он любил и знал музыку. Некоторые его высказывания о поэзии можно было понимать в том смысле, что стихи, подобно метроному, задают такт эмоциональной сфере». Колмогоров в своих исследованиях метрических законов, в попытках дать им строгое формально-логическое определение, приходит к тому, что звуковое строение речи подчинено простым статистическим закономерностям, которые могут быть рассчитаны с помощью теории вероятностей. Говоря о статистических закономерностях, Колмогоров активно пользуется понятием энтропия языка. Энтропия предстает как разнообразие возможных способов выражения одной и той же смысловой информации. Другими словами, энтропия языка — это характеристика «гибкости» речи, а значит художественности и звуковой выразительности при передаче задуманной смысловой информации. Приведу названия двух его лекций, которые говорят сами за себя: «Теория вероятностей и анализ ритма русского стиха», «Энтропия речи и стихосложение». Этими же проблемами определения энтропии речи занимался Шеннон. Здесь их интересы сходятся. Шеннон предложил метод определения энтропии путём эксперимента, суть которого — в угадывании следующей буквы текста при условии, что предшествующий фрагмент текста известен. Чем в большей степени являются «угадываемыми» тексты того или иного языка, тем меньше энтропия языка! То есть, тем меньше возможно вариантов текста, и менее гибок язык. Колмогоров усовершенствует этот эксперимент в тексте: «Оценка энтропии речи при помощи опытов по угадыванию продолжения текста». В чем это усовершенствование? В том, что человек, участвующий в эксперименте, не просто называет следующую букву, а ещё и указывает ту степень уверенности, с которой он её называет. Так, он может просто не называть букву, что означает, что появление любой буквы равновероятно, он может назвать ее с очень маленькой степенью уверенности, либо с большой. Приведу пример, описанный Успенским применительно к тексту Аксакова «Детские годы Багрова-внука»: «Представьте, что вы встретили в тексте слова «мне дали выпить Рим…». Вам предстоит угадывать, какая буква идёт дальше, и у вас нет никакого разумного продолжения сочетания Рим, кроме римский. Приходится называть букву С, да ещё «вполне уверенно». И действительно, Аксаков пишет: римской ромашки, имея в виду лекарственный настой, об употреблении которого мы, привыкнув к современным лекарствам, давно забыли”. К чему все эти способы анализа языка, его энтропии? Какое это отношение имеет к психоанализу? Самое прямое! Кому не терпится, может заглянуть в последний раздел этого текста, а тем, кто готов еще двигаться дальше, скажу о потрясающих строчках, которые я обнаружила у Успенского! Говоря о применимости этих математических формализаций языка и выявлении статистических закономерностей стиховедческих форм, Успенский вдруг заявляет: «А дело заключалось в том, что «математическое стиховедение» открывало путь к объективному изучению закономерностей бессознательной деятельности человека.
Понимание важной роли бессознательного в человеческом мышлении было, по-видимому, важнейшим открытием Зигмунда Фрейда. По определению ясно, что человек сам свое бессознательное не осознаёт. Надо найти двери в этот запретный мир». (!). Признаться меня эти строки поразили! Потрясающе! Успенский определенно говорит о том, что анализ этих закономерностей ведет к познанию бессознательного! Вот так! Дело отнюдь не в том, что психоанализ заимствует математику или кибернетику для своих подпорок, для придания наукообразности своему дискурсу! Здесь просто схо-дятся области интересов психоанализа и математики! Области интересов сходятся в поле интереса к языку! Вспомним, Лакан начинает анализ бессознательного через обращение к поэзии. В «Инстанции буквы» Лакан говорит: «Достаточно, однако, прислушаться к поэзии (а Соссюр, мы не сомневаемся это делал, чтобы услышать в звучании дискурса полифонию и убе-диться, что он записывается одновременно на нескольких линиях партитуры)». Сама метафора предстает как средоточие неожиданного, нового смысла: в этом творческое начало этой основополагающей фигуры речи. Фрейд говорит об отношении к бессознательному остроумия, что также предельно важно, так как именно здесь обнаруживается рождение смысла или ситуация в которой уход смысла неожиданно преобразуется в смысловой ход. Вот уж где ярко оказывается проявлена энтропия языка, ведь именно здесь мы сталкиваемся с максимальной непредвиденно-стью языка! И во всех этих продвижениях не воз-можно не упомянуть еще одно имя, чьи исследования и дали обильную почву для концептуализаций Колмогорова, — Маркова старшего. Цепи Маркова.Исследования Маркова также лежат в поле применения математики к анализу художественных текстов. Эти исследования при-вели к знаменитым цепям Маркова, общая теория и классификация которых были даны Колмогоровым в 1930 году. В чем их суть? Цепью Маркова называется такая цепь последовательных событий, в которой вероятность каждого события определяется тем, какое именно событие произошло непосредственно перед этим. Что является событием для Маркова? Событием является появление гласной или согласной в тексте, при этом, вероятность букве быть гласной зависит от того, какое событие, — появление гласной буквы или согласной — было непосредственно перед этим. Марков прослеживает зависимости и от более ранних букв. Что дает такого рода анализ текста? Успенский замечает, что цепи Маркова и их обобщение Колмогоровым «находят широчайшие естественно-научные и технические приложения. При том, что первый пример был извлечен из изящной словесности… не исключено, что само понятие родилось у Маркова из наблюдений над чередованиями букв в литературных текстах. Если эта гипотеза верна, то мы имеем впечатляющий пример того, как анализ текста приводит к рождению важного понятия математики». Попробую, не уходя в тонкости и воспользовавшись примером, при-веденным в тексте Успенского описать суть марковского подхода. Помыслим следующий эксперимент. Представим себе разрезную азбуку из букв рус-ской письменной речи, включая пробел, поме-стим эту разрезную азбуку в урну, тщательно перемешав. А далее вынимая каждую очередную букву из урны, запишем ее, возвращая вновь в урну, и вновь перемешивая и таким образом у нас получится некий случайный текст, например:СУХЕРРОБЬДЩ ЯЫХВЩИЮАЙЖТЛФВНЗАГФОЕНВШТЦР ПХГБКУЧТЖЮРЯПЧЬКЙХРЫСЧто можно сказать про этот текст? Только то, что он составлен из русских букв. «Но на рус-скую письменную речь не похож: мы говорим, конечно, не об осмысленности (где уж!), а лишь о внешней похожести». Почему?
В описанном экс-перименте мы исходили из того, что появление всех букв равновероятно. В то время как в речи буквы встречаются с разными вероятностями. Если мы учтем статистические закономерности, то экспериментальный искусственный текст будет становиться все более и более похожим на настоящий, и в смысле длины слов, и в смысле отсутствия преобладания согласных и гласных. Если заложить в условия эксперимента частоты букв, встречающихся в реальных (и, притом, непременно длинных) текстах, то есть вести речь о вероятности появления этих букв, то можно получать в эксперименте совершенно иные тексты. Например, ВЕСЕЛ ВРАТЬСЯ НЕ СУХОМ И НЕПО И КОРКОТо есть цепи Маркова применимы к частотам события при учете предыдущих, или на основе учета предыдущих вычисляется вероятность появления каждого следующего события или буквы. Вспомним еще раз определение энтропии языка — это численная мера гибкости языка, она отражает количество возможных вариантов текста с учётом вероятностей этих вариантов. И здесь нас и поджидает чрезвычайно интересный поворот. Чем более вероятно следующее событие — сообщение, буква, тем меньше оно содержит информации. Винер это просто поясняет «Клише имеют меньше смысла, чем великолепные стихи». Это потрясающе важный момент — информация связана с мерой неожиданности! Успенский приводит простые при-меры: например, в нормальной ситуации (не такой, как в истории о Эгее и Тесее) появление белого паруса гораздо вероятнее появление чёрного, поэтому белый парус несёт мало информации, а чёрный — много; или пустой флагшток на стене обычного дома много вероятнее флаг-штока с флагом, а обычный флаг много вероятнее траурного флага, поэтому пустой флаг-шток не несёт почти никакой информации, а флаг — довольно большую, причём траурный флаг — большую, нежели обычный». Чем менее вероятен вариант, тем больше в нём заключено информации!!! В маловероятном варианте при небольшом общем числе вариантов может содержаться больше информации, чем в высоковероятном варианте при большом общем числе вариантов.
Ну наконец-то, мы подошли вплотную к психоанализу… к попыткам понять, что позволяет математикам говорить об использовании и всех этих статистических закономерностей языка для исследования бессознательного?Информация: математика и психоанализ.На семинаре 2 февраля 1955 года Лакан говорит о схеме психического аппарата из 7 главы «Толкования сновидений», которая открыла «…для нас психоаналитическое поле как таковое». Эту встречу он завершает сло-вами: «Фрейд вводит туда нечто новое — понятие информации». Смею надеяться, что теперь нам эта фраза не кажется совсем загадочной! Понятие нформации в смысле Шеннона, Маркова, Колмогорова… Кстати, настало время уточнения: Успенский справедливо замечает, что название “теория информации” для одной из областей современной математики способно скорее ввести в заблуждение; правильнее было бы назвать эту область “теорией передачи сообщений” или — как это и сделал её основоположник, Клод Шеннон — “математической теорией связи”, что еще более фокусирует наше внимание на речи, а не на иных возможных способах передачи информации.Что интересует психоаналитика? Непредвиденное… Непредвиденное, которое дает о себе знать в речи, в столкновении речевого акта с невозможностями, с тем, что проявляется в оговорках, молчаниях, ослышках, словом, во всем том, что Фрейд обозначил под рубрикой «псхопатологии обыденной жизни». Именно здесь, в этой непредвиденной неожиданности обнаруживаются следы бессознательного, они и есть наиболее информативные для психоаналитика. Эти преткновения в речи предстают как вторжение бессознательного намерения в сознательное. Здесь и проявляет себя энтропийный фактор, который делает речь полной для говорящего субъекта, речь, в которой субъект оказывается затронут в своем бытии. По сути, это вторжение первичного процесса в логику вторичного процесса, которому как раз свойственна минимальная энтропия, — он предстает максимально предсказуемым. Само вторжение подразумевает то, что необходим эффект трения, столкновение разных намерений. Вспомним, что в «Психопатологии обыденной жизни» Фрейд говорит о непрерывном токе «самоотношения», который идет через мышление: «ток, о котором я обычно ничего не знаю, но который дает о себе знать», например, забыванием или оговоркой. Лакан этому току самоотношения находит вполне понятную модель в области техниче-ских на тот момент новшеств, — в электронно-лучевой трубке… Что она собою представляет? Это вакуумная трубка с триодом: когда катод нагревается, электроны бомбардируют анод, но если между ними нечто помещено, то электроны достигают или не достигают анода в зависимости от заряда этого препятствия. Зачем Лакану это схема? Для демонстрации сопро-тивления со стороны собственного я — демонстрации эффекта трения, свечения, нагрева. Не случись этого сопротивления, то «эффекты ком-муникации на уровне бессознательного прохо-дили бы незамеченными».
Для Лакана наиболее важно в этой демонстрации то, что собственное я и дискурс бессознательного — не одного источника. И проявлены они оказываются только в отношениях — в эффектах преграды, трения, фильтра, когда бессознательное намерение встречается с сознательным намерением. C аналогчной логикой я столкнулась у Винера: по сути, он рассуждает о разном статусе информации. «С кибернетической точки зрения семантически значимая информация — это информация, проходящая через линию передачи плюс фильтр, а не информация, проходящая только через линию передачи». Как это понять? Винер уточняет: «…когда я слушаю музыкальную пьесу, то большая часть звука воздействует на мои органы чувств и достигает мозга. Но если нет эстетического понимания музыкального произведения и способности к его восприятию, информация натол-кнется на препятствие, а не будет вести к более глубокому пониманию». Что меня поражает в этом высказывании — это то, что человек занимающийся информацией, теорией обратной связи, кибернетикой, по сути, этим высказыванием выделяет этически разный статус информации. Винер уточняет: «По-видимому, необходимо проводить какое-то различие между взятой в грубой и резкой форме информацией и таким родом информации, в соответствии с которой мы, как человеческие существа, можем эффективно действовать». Действительно, одной из составной клинической практики является удивление от того что речь другого может так и не оказаться конституирующей для субъекта, остаться шумом, не производящим никаких движений смыслов для субъекта (например, в кли-нике аутизма). Если вновь вернуться к кибернетической аналогии, то в упомянутых спотыканиях речи, мы имеем дело с ошибками синтаксиса. А что если мы столкнемся с ошибками программирования? Поясню: любая непредвиденность возможна только в некоей логике порядка, закономерности, правил игры… Иначе мы имеем дело с полным хаосом или с максимальной информативностью, которая скользит во всем, в каждом новом элементе. Помните, как в игре в королевский крокет у Льюиса Кэрролла, когда «…шарами служили ежи, молотками — фламинго, а воротцами — солдаты», а правила придумывались по ходу игры самой королевой. И все же, что если правила перестают существовать, теряется сама грамматика речи, законодательная функция языка оказывается утрачена? Тогда берут верх буквы… В работе «Бессознательное» Фрейд, говоря об особенностях шизофренической речи, отмечает ее дезорганизацию, которая связана с тем, что речь производит впечатление продвижения по словесным ассоциациям, лишенной связи с предметными. Идеи связаны у них между собою не столько логическими отношениями, сколько вторичными ассоциациями между словами и звуками. Это речь, лишенная скрепок, точек пристежек, речь, которая более не может скрыть наслаждение буквой. Наслаждение, связанное с вещностью буквы, лежит в основе всей клиники психозов. Лакан изобретает неологизм «пубелликация», в котором публикация соединяется с выбрасыванием в мусорную корзину — poubelle. Пубелликация — важная составная речи психотика. В этом смысле, пси-хотическая речь максимально информативна, — она изобилует неологизмами, непредвиденным течением мысли; она производит впечатление утратившей код языка (программу). В контексте всего сказанного выше — она обладает максимальной энтропией.
Отсюда необходимость, как мне кажется, создавать эти островки предсказуе-мости — в ритурнелях, перепевах, в неологизмах, носящих повторяющийся характер. Это попытка остановить непредсказуемый дрейф смысла… психотик в этом смысле — это субъект, утра-тивший код другого. Лакан в различных семнарах задается вопросом: «Что отличает речь от зарегистрированного языкового звучания?». Его ответ настойчиво однообразен: «говорить — это, прежде всего, говорить с другими. Это значит дать слово другому как таковому». То есть здесь важное зна-чение обретает интерсубъективное измерение. Винер говорит о любопытной точке зрения на язык, выдвинутой одним преданным кибернетике филологом: речь является совместной игрой говорящего и слушателя против сил, вызыва-ющих беспорядок» (!). Хочется сделать акцент на слове — совместной. Только тогда контур речи будет противостоять окончательному рас-паду самой возможности речи. В то же время, психоанализ основан на поддержании инфор-мативного (следов бессознательного), на заботе об этом избыточном любого акта речи. В этом этические горизонты психоанализа в совре-менном нам мире. Эта усматриваемая избыточ-ность любого речевого акта, а субъект говорит всегда больше, нежели чем намеревается ска-зать, позволяет уйти от объективации субъ-екта. В свете всего сказанного выше сама мысль Лакана, что психоаналитический дискурс дает о себе знать всякий раз при переходе от одного дискурса к другому, приобретает огромную цен-ность. Психоаналитический дискурс не есть нечто закостеневшее, данное раз и навсегда, напротив, он дает о себе знать в непредвиденных переходах, неожиданностях. Информация пред-стает как эффект неожиданности, эффект затро-нутости субъекта, его пораженности, потря-сения, в ситуации, когда необходим ответ на полученное сообщение, когда «уход смысла пре-рывается смысловым ходом»- это вторжение бессознательного намерения в сознательное, участие смерти в экономике жизни. Напомню слова Лакана: «В какой-то части своей человече-ское существование находится вне жизни, оно причастно влечениям к смерти. И для подхода к регистру жизни именно это должно послу-жить нам исходным пунктом». Хочется продол-жить — это исходный пункт к творческим воз-можностям речи. Энропийный фактор, лежит в основе этих творческих возможностей, подобно тому как смерть, лежит во фрейдовской логике в основе экономики жизни.Речевой акт, производимый в этот мир — нечто очень важное, хрупкое, в то время как зачастую высказывания, производятся в этот мир только ради того, чтобы просто нечто ска-зать. Наше время — время различных способов фабриковки «информации», своего рода спо-соба укрощения реального — в гуле, призван-ного не затронуть субъекта. Акт речи должен что-то менять для самого говорящего существа.
И только тогда этот акт имеет смысл. Это то, что Алан Дидье-Вайль называет изумляющим сообщением, тем, что ведет к замещению уже-знаемого еще-не-знаемым. Именно поэтому меня всегда ввергает в ступор вопрос, необходимый в оформлении научных исследований — вопрос о цели исследования. Цель может исходить из ценности самого высказывания в этот мир — высказывания не просто повторяющего уже и без того хорошо известное, или высказывания ради самого высказывания. Оно должно привно-сить собою толику новизны, иного взгляда, нечто менять для самого говорящего субъекта. Я очень люблю слова Норберта Винера: «Упаси нас, боже, от первых романов, написанных только потому, что молодой человек желает завоевать положение писателя, а не потому, что у него есть нечто такое, что он хочет сказать. Упаси нас также, господи, от математических работ, правильных и элегантных, но не имеющих ни души, ни тела. Но больше всего упаси нас, боже, от снобизма, который не только допускает вдимость появ-ления этих тощих и чисто механически выпол-ненных работ, но и с поразительным высокоме-рием публично выступает против соревнования энергии и идеи, где бы они ни проявлялись». В заключении, хочу поведать о недавнем курьезном случае, когда пришлось присутство-вать на защитах дипломных работ в области пси-хологии. Шел шестой час защит, все было мак-симально предсказуемо, защищающиеся один за другим выходили с графиками-зависимостями, доказывающими «научно», что степень ситу-ативной или личностной тревожности у экс-периментальной группы из опиатных нарко-манов, сердечников, женщин, производящих косметические операции, женщин, находящихся в разводе значительно выше чем у других, кон-трольных групп. И вроде бы ничего не напоми-нало даже подобие вторжения мысли, все было в максимальной степени предсказуемо, зашабло-нировано, совершенно неинформативно, можем сказать мы… но вдруг одна из защищающихся вышла с, по ее словам, «научно доказанным тезисом», который звучал так: «степень неудовольствия у мужчин, живущих в браке с кра-сивыми женщинами выше, чем у мужчин, жен-щины которых не отличаются красотой». В зале началось оживление, смех.. Ну наконец-то, хоть что-то парадоксальное появлось в этом катке предсказуемостей. Хотя очевидно, что это всего лишь то, что довело до абсурда всю тенденцию защищавшихся работ…
Опубликовано:01.10.2019Вячеслав Гриздак