Статья. Вамик. Волкан. “ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС ОТ НАЧАЛА ДО КОНЦА. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЖИЛ В ЖЕЛЕЗНОМ ШАРЕ”
Описывая анализ Брауна с начала до конца, я буду говорить о том, что мне при
ходило в голову в те или иные моменты, пока я сидел за кушеткой анализанта. Кро
ме того, я попрошу читателя отмечать сопротивления, адаптации, трансферно-
контртрансферные проявления и цели терапии в случае этого «типичного» ин
дивида с нарциссической личностной организацией и сравнить их с тем, что мы
наблюдали в терапии Гейбла, «типичного» индивида с невротической организа
цией личности (глава И). Браун был первым пациентом с нарциссической орга
низацией личности, которого я анализировал. В следующей главе я опишу, чему
он научил меня в отношении работы с индивидами, обладающими сходной внут
ренней структурой.
Когда Браун пришел ко мне в анализ в конце 1960-х, он был 30-летиим вра
чом, выпускником одного престижного медицинского института и доцентом в
другом, не менее престижном. Он был женат, у него было две дочери, 7 и 5 лет, и
4-летний сын. До встречи со мной он обращался поочередно к двум другим пси
хотерапевтам, поскольку чувствовал, что он несчастен в браке. Как он сказал, оба
психиатра пытались давать ему советы, как себя вести в роли отца и мужа. Это
его оттолкнуло. На этот раз он решил обратиться к психоаналитику, и когда он
позвонил в то место, где я работал, его направили ко мне. Я был тогда на 5 лет
старше Брауна. Наша работа продолжалась четыре с половиной года.
«Замороженный» принц
Я помню, что Браун показался мне похожим на какого-то европейского прин
ца прошлых веков, из тех, что на музейных полотнах изображены с застывшим
выражением лица. Он был высоким и мог бы показаться привлекательным, но он
никогда не улыбался. Он рассказывал мне свою личную историю абсолютно мо
нотонным голосом, без малейших изменений в интонациях. Когда я начал его слу
шать, у меня не было эмпатии, не было гнева, не было никаких других чувств. Мне
было интересно, как он мог преподавать в медицинском институте, поскольку мне
казалось, что у него полностью отсутствуют необходимые для хорошего препо
давателя навыки. Поэтому я не удивился, узнав, что его основной функцией была
работа в лаборатории, не требовавшая особого контакта с людьми.
Я сразу узнал, что один из предков Брауна по материнской линии был лиде
ром колониального периода, игравшим важную роль в создании государства США
в 1776 г., и его имя и подпись можно увидеть на широко известных публике до
кументах. Семья очень гордилась своей историей, и на протяжении диагностичес
кого периода моего взаимодействия с Брауном я видел на его лице слабое подо
бие улыбки лишь тогда, когда он упоминал своего знаменитого родственника.
Семья Брауна жила в доме в престижном районе города с того времени, как ему
исполнился год. Вскоре после переезда в этот дом его мать забеременела, затем
родился его брат. Ранее отец и мать Брауна жили в сельской местности в более
скромном, но историческом доме, который принадлежал предкам семьи и был
окружен полями кукурузы. Брауну рассказывали, что его мать любила есть ку-
курузу и набрала избыточный вес; после рождения первого сына у нее была боль
шая грудь и много молока.
У матери Брауна, которая была дочерью врача, «на все были конкретные от
веты»; она считала, что может решить любую каждодневную проблему, и прояв
ляла интерес к кулинарным изыскам. Однако с детьми она держалась отстрапен-
но и поручала заботу о них служанкам. Браун помнит, что у одной из нянек его
детства было косоглазие, немецкий акцент и немецкое имя. Больше у него ника
ких связанных с ней воспоминаний не было. Я подумал, что описание няни-нем
ки Брауном могло включать в себя образ холодной матери, ассоциирующийся с
пугающими архаическими объектами периода Второй мировой войны, когда аме
риканцы воевали с немцами. После рождения брата Брауна их отец, военный ре
зервист, отсутствовал дома на протяжении полутора лет, хотя на фронт его не по
слали. Позже отец, заядлый рыбак, часто отлучался из дома, и Браун не помнил,
чтобы он посвящал ему какое-то время. С братом Браун тоже не был близок.
Когда Браун пришел ко мне, его отец, чей род также восходил к самым нача
лам американской истории и тоже врач по профессии, был главой важного част
ного медицинского комплекса. Этот отстраненный и консервативный человек в
первую очередь был администратором и бизнесменом, а не врачом. Хотя, соглас
но Брауну, до вступления в брак отец был более «диким»; он также был известен
своими эскападами, быстрой ездой и спортивными достижениями. Брат Брауна
явно перенял этот стиль ранних отцовских лет: он был спортсменом и работал на
роскошном спортивном курорте, находящемся достаточно далеко от места жи
тельства его родителей. Сам Браун интересовался математикой, но ему пришлось,
следуя семейной традиции, изучать медицину.
Хотя дом, в котором росли братья, был хорошо организован на поверхностном
уровне, члены семьи относились друг к другу с некоторой черствостью и безраз
личием. Жизнь в доме вращалась вокруг ригидного графика социальной деятель
ности. Детям разрешалось присоединяться к родителям в час коктейля. Ужин
каждый вечер был тематическим: то все говорили по-французски, то соревнова
лись в грамотности или в знании имен исторических фигур, подписавших Дек
ларацию независимости. Мне показалось, что Браун рос в атмосфере постоянно
го присутствия прямых или косвенных упоминаний знаменитого родственника
колониального периода. Брауну часто говорили, что он похож на мать, а брат —
на отца. Он помнит, как в детстве считал, что из-за этого он ближе к тому важно
му родственнику по материнской линии, чем брат. Огромный портрет этого род
ственника висел в зале для званых обедов, и маленький Браун полагал, что у него
такие же глаза, как у человека на портрете. Он был «особенным» ребенком, но не
мог вспомнить ни одного случая явного выражения теплых эмоций во всей этой
стилизованной семейной общности.
Пациент хорошо учился в начальной школе, затем в старших классах, но в то
же время он вспоминал, что в детстве все время был погружен в мечты, а ночыо
его преследовали теневые фигуры, кроющиеся за его кроватью. В пубертатном пе
риоде у него была привычка обвязывать ночыо свои бедра и ноги веревкой, смот
реть на ссадины от веревки, иногда фантазируя о собственной казни, и наконец
мастурбировать. В то время, когда я об этом услышал, у меня не было никакого
представления о специфических психологических факторах, которые могли при
вести к развитию у юного Брауна такой странной мастурбационной привычки.
Когда Браун был подростком, он был застенчив в межличностных отношени
ях, особенно со взрослыми, но скрывал это. Он вспоминал, что, когда ему было
16 лет, он слышал, что родители кричали друг на друга, и у него возникло неожи
данно приятное чувство: в конце концов оказалось, что у них есть эмоции. Одна
ко он ощущал, что с учетом той среды, в которой он рос, ему было поздно учиться
открыто выражать такие чувства. Кое-кто из двоюродных родственников подбад
ривал его, учил танцевать. Он же оставался по-прежнему «застенчивым». Слушая
его, я чувствовал, что он ощущал себя «особенным» и выше других. Например,
встречаясь с девушкой, он обычно требовал секса с первого свидания: он чувство
вал, что вполне этого достоин.
В 22 года он (с разрешения матери) поехал отдыхать с одноклассником и во
время путешествия встретил свою будущую жену. Она не была выдающейся в со
циальном плане, и ее происхождение было не сравнить с его происхождением. Она
забеременела, и четыре месяца спустя он на ней женился. После окончания ме
дицинского института он стал работать в медицинской компании отца, специа
лизируясь на деятельности, которая не требовала особого взаимодействия с дру
гими людьми. К тому моменту у Брауна и его жены уже было две дочери. Когда
он работал в медицинском комплексе отца, его жена родила третьего ребенка,
мальчика, физическое здоровье которого с самого рождения было неважным.
Браун и его жена воспринимали этого ребенка как хрупкого и болезненного. Браун
считал, что этот ребенок нарушил «особенность» семейного имени; его самооценка
была под угрозой.
Вскоре после того как он узнал о «несовершенстве» ребенка, Браун соблазнил
Элен, дочь известного судьи, которая работала секретарем в медицинском комп
лексе отца Брауна, и она забеременела. Элен сделала аборт, и их роман закончил
ся. Браун описывал, как окончание этих отношений нанесло ему нарциссический
удар и, наряду с потенциальным крахом его брака и огорчительным несовершен
ством новорожденного сына, уязвляло его чувство самодостаточности. Браун бро
сил работу в медицинском комплексе отца и получил место на кафедре в меди
цинском институте другого города, куда он и переехал со своей семьей. Он обра
тился за психиатрической помощью, а затем пришел ко мне.
Слушая Брауна на протяжении диагностических сессий, я ясно видел, что, не
смотря на тот факт, что он пришел ко мне в терапию и рассказывает мне об угро
зах своей самооценке, он меня обесценивал. Он несколько раз упомянул о том, что
он — лабораторный ученый, и намекнул, что меня он настоящим врачом не счи
тает. Я был просто психоаналитиком, а не ученым. Когда он объяснял, чем он за
нимался, когда был не в лаборатории и не дома, он рассказал, что почти каждый
день посещал бассейн в сельском спортклубе. Однако он ходил туда не плавать;
он сидел в плавках на краю бассейна и мечтал о том, как все красивые женщины
в клубе смотрят на него и восхищаются красотой его тела. Собрав достаточное ко
личество восхищения, он возвращался домой, где ощущал, что жена не ценит его
«особость», его ум и его веру в то, что он должен быть центром внимания.
Когда я начал работать с Брауном, категории «нарциссического расстройства»
в DSM, справочнике АРА, еще не было. Дело было еще до жарких дискуссий сре
ди психоаналитиков об индивидах с чрезмерным нарциссизмом, об их так назы
ваемых нарциссических трансферах и типичных контртрансферах аналитиков
при работе с ними. Впервые я опубликовал случай Брауна в 1973 г. Теперь, почти
четыре десятилетия спустя, я чувствую, что могу более надежно защитить его
идентичность от раскрытия и поэтому могу более подробно описать его анализ.
Далее следует подробное описание анализа Брауна с начала до окончания. Ког
да четыре с половиной года психоанализа сжимаются в краткий рассказ, это мо
жет создать ложное впечатление быстрого прогресса; в действительности в посто
янном взаимодействии с этим анализантом многие из психоаналитических сес
сий были наполнены упрямым молчанием, монотонным обесцениванием других
людей и его бесконечным восхищением собственной вербальной продукцией.
Аналитик как фигурка на полях карикатур Олифанта
Браун начал свой анализ на кушетке, в ригидной позиции, выдавая бесконеч
ные отчеты о своих каждодневных делах монотонным голосом; все это выгляде
ло не как общение со мной, а как некая продукция, которая предназначена вызы
вать изумление. Через несколько недель он съездил на курорт к своему брату и
там соблазнил иностранку, которая, как и я, говорила по-английски с акцентом.
Он не чувствовал особой теплоты к этой женщине и даже не мог вспомнить ее
имени. Моя первая мысль была о том, что посредством этой связи Браун симво
лически «трахал», обесценивал и контролировал меня. Я также думал о том, что
секс с этой иностранкой был для него средством получить мою любовь. Но в тот
момент эта «любовь» не могла быть искренней. Поскольку это было только начаа
ло его терапии, следуя психоаналитической технике, которой меня учили, я не
сказал Брауну, что я думаю о его соблазнении этой женщины. Я стал ждать даль
нейшего развития трансфера.
Оглядываясь на начало терапии Брауна сегодня, когда я пишу об этом, я ду
маю: что, если бы я анализировал его сейчас и он рассказал мне про иностранку,
стал бы я сразу делать трансферную интерпретацию? Я полагаю, что, если бы я
выдал трансферную интерпретацию на столь ранней стадии анализа Брауна, она
бы не сработала. Думаю, он даже бросил бы анализ, поскольку он не был готов
напрямую услышать, что некий другой человек — аналитик — столь важен в его
жизни, что он «вынужден» заниматься сексом с какой-то женщиной, представля
ющей этого человека, пусть даже в реальности он обесценивает ее/меня. Это было
бы угрозой для его грандиозности.
Браун осознавал, что я говорю с акцентом. Он не спрашивал, откуда я родом и
почему нахожусь в Соединенных Штатах. Он вел себя так, будто моя личность,
моя идентичность не имели значения. Но он продолжал приходить четыре раза в
неделю и ложиться на кушетку. Когда он упоминал свою жену, он с горечыо жа
ловался на нее. Он редко говорил о детях до тех пор, пока кто-то из них не выиг
рал у него в тривиальной игре. Я подумал, что даже проигрыш в детской игре ра
нит его самооценку. Я чувствовал, что ему необходимо быть не просто первым,
но единственным. Я сидел позади него и чувствовал себя одиноким. Я задавался
вопросом, не он ли заставляет меня чувствовать то одиночество, которое ощущал
он сам, когда был ребенком. Но даже эти «инсайты» не уменьшили мое чувство
отвергнутости и скуку.
Как начинающий аналитик может выносить скуку, вызываемую таким паци
ентом, как Браун? На протяжении первых двух лет анализа Брауна я обращался
за супервизиями к покойной Эдит Вайгерт, которую интересовала нарциссичес
кая проблематика; она писала работы о нарциссизме (Weigert 1967) и могла про
чувствовать мою фрустрацию. Я помню, как Вайгерт сказала, что поведение Бра
уна на кушетке вызвано не моими «прекрасными глазами», а тем, что Браун про
сто не знал другого способа переживать «близость» с другим человеком. Более
того, он давал мне понять, что мог чувствовать он, когда был ребенком. Поэтому
я мог оставаться в аналитической позиции и проявлять эмпатию к Брауну, даже
когда он молча лежал на кушетке или рассказывал мне о сложных научных про
цедурах, понимая, что я их не знаю, и тем обесценивая меня и утверждая свое пре
восходство.
Я обыгрывал в своем сознании одну картину: я видел длинный обеденный стол
в зале. На одном конце стола сидит отец Брауна, на другом — его мать. Мальчики
сидят напротив друг друга у длинных сторон стола, на некотором расстоянии от
обоих родителей. Напротив Брауна висит огромный портрет родственника коло
ниальной эпохи. Служанка-немка разливает суп по тарелкам. Отец спрашивает:
«Когда день рождения Джорджа Вашингтона?», «Как зовут его жену?». Мальчи
ки отвечают. Затем вопросы становятся более личными. «Сколько подписей под
Декларацией независимости?». Маленький Браун знает ответы, но это никого не
впечатляет. Предполагается, что он должен знать эти ответы и не забывать, кто
его родственник. Но никто не спрашивает его, как он провел день, весел он или
печален. Он смотрит в глаза родственнику на картине. Да, родственник знает, что
он «особенный». Когда я играл в уме с этой картиной, я мог сохранять эмпатию к
Брауну, поскольку за его чувством превосходства я ощущал его одиночество.
На кушетке Браун иногда начинал перечислять системы симптомов и собы
тий, которые, по его мнению, должен знать аналитик; он изложил подробную «ис
торию» и описание со множеством примеров своей фобии высоты, например стра
ха лестниц-стремянок. Это была новая для меня информация. Один из аспектов
его фобии проявлялся в детском сновидении, в котором он лез по такой лестнице
вверх, чтобы подсмотреть, что делают родители у себя на втором этаже. Он рас
сказал мне, что в реальности он и его брат были «заточены» на первом этаже дома,
вместе со слугами. Вечно закрытая дверь на второй этаж дома с раздельными вхо
дами была символом взрослых тайн. В сновидении Брауна лестница-стремянка,
при помощи которой он пытался раскрыть эти тайны, была неустойчивой, и он
был вынужден оставить свои попытки и вернуться в свою комнату на первом эта
же. Я чувствовал, что его воспоминание об этом сновидении и рассказ о нем были
связаны с трансферными аспектами. Если он бессознательно воспринимал меня
как своих родителей, он не будет вступать в прямые отношения со мной, а вер
нется в свой собственный мир, который, как я понял, был одиноким царством.
Когда я пытался вызвать у него интерес к сновидению, он стал настаивать на
«формальности» его отношений со мной и высмеивать свободные ассоциации; од
нако он сказал о своей надежде, что его психоанализ будет «потрясающим успе
хом». Он стал говорить о карикатурах Патрика Брюса Олифанта, где на краях
основной картины нарисованы маленькие фигурки, и сказал, что аналитик напо
минает ему эту фигурку на полях. Каждый, кто видел в газетах карикатуры Оли
фанта, знает, что в этих фигурках на полях заложен глубокий смысл и значимость.
Я подозревал, что и Браун на каком-то уровгге это тоже знал, хотя на поверхност
ном уровгге он продолжал меня обесценивать.
Затем Браугг рассказал, что помнит день, когда его новорожденного брата при
несли домой. Поскольку ему в тот момент было всего два года, я подумал, что это
может быть «покрывающим воспоминанием» (Freud 1899, 1901), чем-то вроде
сновидения. В этом воспоминании день был хмурый, и он смотрел из гаража на
обрубок дерева без веток и побегов. Я подумал, что это дерево представляло его
мать, верхняя часть которой — ее грудь — стала для мальчика «отрезана». Он
ощущал, что именно тогда начался его поворот внутрь, к собственным ресурсам;
серый был цветом одиночества.
Браун осознавал свою зависть к брату, и после рассказа о сновидении он вы
разил открытую зависть к моим пациентам и связал ее с воспоминаниями о сиб-
линговом соперничестве. Однажды детская коляска с братом выскользнула из его
рук и покатилась под движущийся автобус; все едва не закончилось трагедией.
Семья считала это случайностью, но мой анализант знал, что он пытался избавить
ся от брата как соперника в борьбе за внимание матери, и не чувствовал раская
ния. Он рассказывал мне об этом без каких-либо эмоций.
Несмотря на упоминания кратких вспышек зависти, убийственной ярости и
некоторые высказывания обо мне, трансфера, с которым можно было бы работать,
так и не развивалось. Он не переживал фрустрацию в течение сколько-либо долго
го времени на кушетке; он справлялся со своей фрустрацией «нажатием кнопки» —
призывал на помощь фантазию своего превосходства, включая ее, словно пульт
управления телевизором. Он искал женщину, которая будет его «поощрять»; поз
же он стал называть этот идеал «щедрой женщиной». На рабочем месте или в рес
торане он мог, увидев женщину, замечтаться о ней; иногда эти подробные мечты
включали в себя сцены ее спасения от изнасилования; он был «спасителем».
На протяжении первого года анализа он проводил столько времени в своих
фантазиях, что это стало угрожать его работе. Он мечтал и мастурбировал на ра
боте, закрыв дверь своего офиса, а иногда и ночью, лежа рядом с женой. Он чув
ствовал себя отвергнутым, если она не выражала своего восхищения им открыто.
Он мастурбировал по утрам, а затем вешал свои испачканные пижамные брюки
там, где их увидит жена, словно желая сказать ей: «Ты мне не нужна». Я проводил
связи и делал интерпретации, показывая ему, что он ведет себя подобным обра
зом и со мной, но это не давало результатов. Иногда он показывал свою вежли
вость, молча выслушивая мои объяснения. Но затем он вел себя так, словно я вовсе
ничего ему не говорил, и возвращался к очередной фантазии о щедрой женщине.
Однако он провел ассоциацию с вывешиванием своей запачканной пижамы,
вспомнив, какое отвращение у его матери вызывало его недержание во время бо
лезни. Когда я сказал ему, что, возможно, это повторение нужно ему, чтобы про
верить реакцию жены/матери в надежде справиться с изначальным унижающим
событием, отклика не последовало. Через несколько дней после этого он сказал,
что может заболеть желудочным гриппом и опасается, что не сможет контроли
ровать дефекацию. Кроме того, он провел около двух часов в уборной вместе с
сыном, ожидая, пока тот сможет освободить кишечник. Я подумал, что посред
ством такого поведения он становится вторгающейся матерью, а его сын стано
вится самим Брауном, униженным ребенком, который вынужден испражняться
только в надлежащем месте и надлежащим образом. Экстернализуя свою унижен
ную самость на сына и унижая его, он избегал изначального события, в котором
унижали его самого. Однажды он пришел ко мне в офис вскоре после мастурба
ции, и на его брюках были пятна. Он снова повторял свою детскую травму, свя
занную с недержанием, и хотел посмотреть, буду ли я вести себя так же, как его
мать. Но в то же время я ощущал, что он фокусировался на сообщении мне: «Вы
не нужны мне как объект любви/секса». Чтобы пробудить любознательность
Брауна, я сказал, что его приход в мой офис во влажных брюках наверняка имеет
некий смысл. Мне было бы интересно вместе с ним поискать такие возможные
смыслы.
Одинокое царство
Я многое узнал про Брауна на протяжении первого года анализа. Он не полу
чал любви от матери после того, как на протяжении первого года жизни сосал ее
большую грудь, не был близок с отцом, боялся няню-немку, завидовал брату, пе
ред мастурбацией наказывал себя за свой невыразимый гнев, использовал мастур
бацию, чтобы показать, что ему никто не нужен для получения удовольствия, кро
ме придуманной им щедрой женщины, и нуждался в сборе восхищения. Он сты
дился, когда замечал за собой потребность в зависимости, боялся подниматься по
лестнице развития и считал себя самым красивым и самым особенным.
Однажды он рассказал мне о новой повторяющейся фантазии. Он был быком
на корриде. Рядом с ним не было матадора, но было много щедрых женщин, ки
давших быку цветы. В этой фантазии я услышал возможные эдипальные темы.
Женщины его любили, а кастратор, матадор, отсутствовал. Я решил посмотреть,
что будет дальше.
Однажды он пришел на сессию раньше времени. Я был не в офисе, а в комнате
отдыха, где пили кофе преподаватели отделения психиатрии. Я курил сигару; в
те времена это было еще возможно даже в больнице. Дверь была открыта, и Бра
ун меня увидел. Я отложил сигару, прошел в офис и пригласил его войти. На ку
шетке с ним случился панический приступ. Я понял психологический генетичес
кий аспект такой реакции Брауна, когда он рассказал, что однажды в детстве он
нарушил какое-то семейное правило, и отец подозвал его к себе и приложил к руке
мальчика свою зажженную сигару. Это вызвало у маленького Брауна чувство
унижения и беспомощности.
По мере того как усиливались его трансферные чувства ко мне как к отцу, ко
торый может его обжечь, я одновременно становился и его матерью, которая, когда
он был маленьким, мыла его «холодной водой». Он не мог вспомнить, поливала
ли мать холодной водой его обожженную руку. Он также не мог вспомнить, мыла
ли мать его холодной водой после его эпизода недержания. Браун символически
представлял отца своего детства как «обжигающую сигару», а мать своего дет
ства — как «холодную воду», и я стал для него связан с обоими символами. Его
тревожность нарастала, и он молча лежал на кушетке, иногда на протяжении всей
сессии. Позже он рассказывал, что во время этих сессий, когда он молчал, он по
гружался в блаженство фантазий: он думал о «щедрых женщинах» или представ
лял себя великолепным быком на ринге, которого такие женщины забрасывали
цветами и которому не придется встречаться с матадором.
Всякий раз, когда он позволял себе встретиться с матадором, с прямой эдипаль-
ной ситуацией, у него было чувство самокастрации; в трансферной ситуации он
избегал эдипальной борьбы при помощи фантазии о том, что он болен раком или
по каким-то другим причинам требует особого к себе отношения. Я думал, что,
если бы ему пришлось пережить кастрацию, он контролировал бы ситуацию и ка
стрировал себя сам, без необходимости в эдипальном отце, который это сделает.
Ему необходимо было контролировать всех — любую женщину с материнскими
функциями или мужчину как эдипального отца, кто мог вызвать у него чувства
стыда, унижения или тревожности. Хотя я и пытался говорить с ним о том, как
развиваются наши отношения, он продолжал принижать значение инсайта и про
являть безразличие ко мне, в то же время требуя, чтобы анализ принес ему славу.
Он снова пытался избежать переживания совместной со мной любознательнос
ти, на этот раз при помощи фантазии о железном шаре, в котором он жил и из
которого он правил. Те, кто находился за пределами его шара, не могли его уви
деть или притронуться к нему. Интересно, что шар был подвешен на большой
высоте на неустойчивых подпорках, что вызывало у Брауна воспоминания о его
фобии высоты. Я понял, что его железный шар предоставлял ему возможность
жить в одиноком царстве и чувство абсолютной самодостаточности и особой иден
тичности, но в то же время он боялся коллапса своего одинокого царства, выда
вая тем самым, что в реальности его самодостаточность невелика, и он всю жизнь
нуждался в других людях.
В конце второго года анализа, когда у Брауна уже был достаточный опыт об
щения со мной, чтобы понимать, что я не буду его наказывать за то, что он обес
ценивает меня или не пускает меня в свой железный шар, он принес сновидение.
Хотя о своих мечтах он говорил часто, рассказ о сновидениях был редкостью.
В этом сновидении он сидел на кушетке рядом с человеком, который представ
лял собой его аналитика. Полагая, что аналитик — женщина, сновидец начал лас
кать этого человека, но с ужасом обнаружил, что он ласкает мужчину. Его потреб
ность в близости со мной была не только неприемлема для него, но и связана с
гомосексуальными аспектами.
За этим последовал период, когда он находился в типичном трансферном не
врозе и работал над своими гомосексуальными страхами и кастрационной тревож
ностью. Затем он резко вернулся в свой железный шар, и я многое узнал о том,
как Браун славит свой одинокий мир, восхищается собой и обесценивает меня,
когда воспринимает меня как нечто помимо расширения его грандиозности или
нечто, не способное удовлетворить его нарциссические требования, а также о его
зависти ко всему хорошему во внешнем мире. Но на этот раз я увидел кое-что еще.
Хотя он защищал свою особость или одинокое царство, он выражал свои эмоции,
позволял им свободно проявляться. Я также заметил разницу в своем восприя
тии: мне не было скучно. Когда его эмоции открыто проявлялись, он не вызывал
у меня скуки. Он громко отстаивал свои нарциссические интересы. Он также
описывал вспышки гнева, которые случались с ним дома. Он рассказывал, как он
разозлился, когда его жена уделяла внимание своей пришедшей в гости сестре и
не спросила его, не нужно ли ему чего-нибудь. Я подумал, что он, возможно, на
пугал жену.
В его желаниях и фантазиях сестра жены принадлежала ему, так что он мог кон
тролировать ее и свое чувство сиблингового соперничества. Когда она вышла за
муж, он пережил короткий период фрустрации, гнева и зависти. В отместку за
утрату «принадлежавшей ему женщины» он соблазнил в вечер свадьбы сестру
жениха. Он не чувствовал никакого раскаяния в этом, полагая, что у него есть все
права на то, чтобы его «потребности» выполнялись. Когда я услышал об этом, я
не стал себя вести как суперэго, а продолжал вслух интересоваться его тревож
ностью из-за отвержения и унижения. Я также продолжал проявлять любопыт
ство в отношении его «потребности» немедленно избавиться от этой тревожнос
ти, контролируя кого-либо в своих действиях или хотя бы в фантазиях, наслаж
даясь повторным проигрыванием в уме своих мечтаний. К тому моменту ему уже
не нужно было рассказывать мне содержание своих фантазий. Он мог просто ска
зать: «У меня фантазия о щедрой женщине», или «Я — великолепный бык», или
«Я в своем железном шаре».
К концу второго года анализа он, находясь у себя в офисе в лаборатории, мог
прервать свой процесс мечтаний, услышав внутренний голос: «Опять то же самое!
Снова фантазии о насилуемой девушке!». Когда-то это произнес я; тот факт, что
он прекращал мечтать, говорил о том, что он интернализовал меня, по крайней
мере временно. Позже это было утрачено в процессе фрагментации, на которую
указывал его рассказ о том, как лицо теледиктора было фрагментировано из-за
каких-то неполадок со связью. Я подумал, что этот диктор представлял собой ана
литика, который был символически убит, когда Браун осознал, какое влияние
аналитик оказывает на его психику. Но, по моему ощущению, тот факт, что он
заметил меня в себе, интернализовал меня, пусть даже потом сразу фрагменти
ровал, было основным изменением в его анализе. Я сфокусировался на этом.
Я спросил его, не мог бы он сохранять мой образ в себе в течение более дли
тельного времени. Я добавил, что у него есть выбор: он может сохранять те обра
зы, которые кажутся ему полезными, и отбрасывать те, которые он полезными не
считает. Мы начали исследовать смысл привычки Брауна держать людей на рас
стоянии, его страха потери всемогущества, его острой чувствительности к ощу
щению унижения, его беспокойства насчет прорыва его агрессии, которую он не
имел возможности «укротить» в стерильной и контролируемой среде своего ран
него детства. Трансферная ситуация стала более интенсивной, в ней было каче
ство психотического трансфера• временами он верил, что от меня исходит жар,
который обжигает его голову и руки. Я был «обжигающим (сигарой) отцом», ко
торый заставлял его чувствовать себя беспомощным в выражении гнева.
Терапевтическая регрессия
Развитие у Брауна трансфера, подобного психотическому, и его сохранение из
сессии в сессию указывало на присутствие терапевтической регрессии. Я ждал и
помогал ему выйти из этого регресса, ожидая, что на этот раз, вместо отделения
своей грандиозной особости от своей униженной части, он сможет свести их вое
дино, развить связную самость и пойти дальше по лестнице развития. Я заметил,
что началась некоторая интеграция психического представления его отца. Браун
с удивлением вспоминал, как однажды, когда он был молодым врачом, работав
шим в медицинском комплексе отца, он видел, что отец плакал из-за того, что
после долгой болезни умер его старший брат. В конце концов, в нем было что-то
человеческое.
Признание способности отца выражать человеческие эмоции и трансферное
следствие, что и я не настолько плохой, вызвало дальнейшую терапевтическую
регрессию. Я чувствовал, что Браун пытается вернуться к материнской груди. Он
ощущал, что его рот полон маленьких шариков, и когда он об этом думал, его руки
и ноги на кушетке начинали вытягиваться; я наблюдал классический феномен
Исаковера (Isakower 1938), при котором пациент «заново переживает» взаимо
действие с материнской грудыо. Чтобы помочь ему оставаться в этой терапевти
ческой регрессии, я в основном молчал, лишь изредка мягко произносил: «Хм…
хм… продолжайте».
Он описывал эти маленькие шарики, они были разной формы и разного цве
та. Против некоторых он не возражал, а другие ему не нравились. Мне показалось,
что некоторые шарики были для него плохими, а некоторые хорошими. Я помнил,
что как-то сказал ему, что у него есть выбор, какие из моих образов взять, если
они полезны, а какие отбросить, если они не нужны. Но я оставил это наблюде
ние при себе. «Интерпретации» могли помешать его переживанию терапевтичес
кой регрессии, которое я считал основой его будущего прогресса в терапии. По
разительно было наблюдать за тем, как он переживает такую глубину регрессии
на моей кушетке; я продолжал издавать звуки типа «хм… хм…», чтобы дать понять,
что я с ним, и то, что он испытывает, является частью аналитического процесса.
Временами цвет и форма хороших шариков становились «расплывчатыми», и
тогда он оставался только с плохими шариками. Тогда Браун становился «пара
ноидным», боялся задохнуться, а я становился темной теневой фигурой, напоми
навшей Брауну о его детской боязни теней.
Именно в такие моменты аналитик может чувствовать «особость» своей про
фессии; наблюдение за реактивацией самых ранних младенческих переживаний,
имеющих терапевтический смысл, для других профессионалов в области здоро
вья целью не является. Во время терапии Брауна я был еще начинающим психо
аналитиком, и когда он достиг точки терапевтической регрессии, я чувствовал
явное удовлетворение от того, что я психоаналитик. Молодым аналитикам сле
дует быть осторожными и не вмешиваться в терапевтическую регрессию своих
анализантов из продиктованного тревожностью соображения, что это приведет к
дезинтеграции пациента.
В течение нескольких сессий связанные с шариками переживания уходили и
возвращались. Когда это закончилось, он снова заговорил о том, что его мать ела
много кукурузы и набрала вес перед его рождением. Теперь он понимал, что, ког
да его семья покинула дом в кукурузных полях и мать забеременела братом, он
мог чувствовать себя отвергнутым и униженным. Теперь, когда он приходил на
сессии, он несколько минут колебался, прежде чем лечь на кушетку. Когда я об
ратил на это его внимание, он осознал, что чувствует, что теряет меня, поскольку
не видит меня, когда лежит на кушетке. На сессиях он стал возвращаться к «утра
те» матери. Когда он обрел уверенность в том, что я не исчезну и в начале следу
ющей сессии он снова увидит, что я здесь и ожидаю его, он начал улыбаться, и я
почувствовал, что я ему нравлюсь.
К началу третьего года Браун на месяц прервал анализ, чтобы посетить про
фессиональный семинар, необходимый ему для дальнейшей карьеры. Что инте
ресно, на этом семинаре он должен был взаимодействовать с людьми и изучать
аспект медицины, связанный с человеческими отношениями. Он хорошо себя чув
ствовал до расставания со мной, но у него в голове крутилась фраза «слишком
много хорошего», предполагавшая наличие у него тревожности, что он не сможет
удержать это ощущение комфорта. Перед уходом он обсуждал установившуюся
в то время засуху и фантазировал о том, что и он высушен и нуждается в живи
тельной «хорошей» воде, которую я могу ему дать. Обильное молоко поедавшей
кукурузу матери относилось к понятию «слишком много хорошего», и сепарация
со мной лишала его этого. Он думал о том, что мать, возможно, резко отняла его
от груди после года кормления, когда забеременела вторым ребенком.
Теперь он был уверен, что всегда помнил о «щедрой матери», у которой было
«слишком много хорошего». После такого избытка среднее количество оральной
подпитки представляет собой депривацию, и это объясняет его страх иссохнуть
вдали от матери-аналитика. Мы согласились с этой реконструкцией, опираясь на
воспоминания о ряде аспектов его отношений с матерыо в детстве. Хотя она была
холодной, она давала ему превосходную пищу, а также «кормила» его образом зна
менитого предка колониальной эпохи; кроме того, совместный ужин был ядром
межличностной активности семьи.
Мой анализант увидел подобную ситуацию в своих отношениях с женой, ко
торая не удовлетворяла его своей холодностью, но удерживала тем, что давала хо
рошую пищу вместо того, чтобы давать ему образ превосходства для ассимиля
ции. За его восхвалениями одиночества крылись интенсивные отношения с дру
гими людьми, но из-за страха отвержения он не мог признать, что любит их или
нуждается в них. Он понял это перед тем, как отправился в эту поездку на месяц.
Когда он вернулся с этого семинара, его отношения с коллегами существенно
улучшились. Год назад его работа была под угрозой, но сейчас он получил повы
шение. До начала анализа у него не было друзей, теперь они появились. Его отно
шения с родителями также улучшились, и он стал хорошим отцом своим детям.
В течение некоторого времени после возвращения с семинара он, казалось, прояв
лял дружелюбие к своей жене. Похоже, он исследовал свою ответственность за то,
что он держит людей на расстоянии, и за свой способ провоцировать отвержение,
чтобы доказать, что его прославленное одиночество обеспечивает ему лучшую бе
зопасность: например, ситуации, когда он пытался подойти к жене с сексуальными
целями в такое неприемлемое время, что отвержение было гарантировано.
Он смог исследовать страх vagina dentata и вывести из вытеснения некоторые
воспоминания первичной сцены. В детстве он видел своего отца обнаженным пос
ле занятия сексом и сделал вывод, что царапины на бедрах и груди отца нанесла
мать во время полового акта. Это проливало определенный свет на его подрост
ковую привычку обвязывать веревку вокруг бедер во время мастурбации и на его
связь с Элен, у которой было много шрамов после хирургических вмешательств.
Она на внешнем уровне представляла собой изувеченного отца и кастрированного
Брауна. Он чувствовал себя с ней в безопасности; если он был уже кастрирован и
его кастрированная фигура была экстернализована, опасности не было. Но основ
ная причина, по которой Браун завел роман с дочерыо судьи сразу после рожде
ния «несовершенного» сына, заключалась в том, чтобы удовлетворить его нарцис
сизм при помощи превосходства, которое он ощущал благодаря ее многочислен
ным социальным и физическим недостаткам: у нее была удалена злокачественная
опухоль, она была клептоманкой. По сравнению с ней он был просто суперменом.
Терапевтическая регрессия Брауна, его возросшая любознательность в отно
шении своего внутреннего мира, его новые инсайты и изменения в его отноше
ниях с внешним миром радовали меня. Однако я также понимал, что, несмотря
на все эти изменения, он по-прежнему быстро возвращается в свое царство оди
ночества в железном шаре и держит меня за его пределами. Время от времени он
предавался своим мечтам на кушетке, а также на работе или дома. После периода
терапевтической регрессии мы смогли вместе исследовать явный смысл и функ
ции конкретных фантазий. Лишь после этого он прекратил за них цепляться и ухо
дить в свой железный шар.
Переходные фантазии
Когда годом ранее я отметил «зависимость» Брауна от специфических фанта
зий, я пришел к выводу, что он использует их как переходные объекты. Я назвал
их переходными фантазиями (Volkan 1973), хотя они относились к разным уров
ням конденсации и к разным сексуальным и агрессивным конфликтам и защи
там от них. Дети устанавливают абсолютный контроль над своими переходными
объектами, и в случае Брауна это реактивировалось во взрослой жизни. У ребен
ка переходный объект находится, в субъективном смысле, между ним и окружа
ющим миром. При этом он может верить, что и реальность ему тоже подвластна,
и он наслаждается иллюзорным правом признавать или отрицать существование
внешних объектов вследствие давления собственных — связанных с объектными
отношениями — желаний, страхов и тревог. На тот момент, как я проводил тера
пию Брауна, некоторые психоаналитики (Modell 1968; Fintzy 1971) уже писали о
том, что объектные отношения пограничного пациента задерживаются на стадии
переходного объекта.
На третьем году анализа Браун однажды пришел на сессию и рассказал, что
прочел статью о плюшевых мишках и о том, как некоторые взрослые хранят эти
детские сокровища. Статья была посвящена «переходным объектам» и была на
писана репортером газеты. Я знал, что самому Брауну в холодной среде его дет
ства не позволяли завести такой любимый объект. Он был потомком героя коло
ниального периода, и он не должен был играть в «глупые» игрушки. Он должен
быть выше этого. Возможно, из-за этого, подумал я, он делает своими переходны
ми объектами специфические фантазии.
Он выбирал содержание своих излюбленных мечтаний из бесчисленного диа
пазона возможностей и использовал их снова и снова, когда чувствовал в том по
требность. Он мог менять поверхностные детали, но основные темы оставались
неизменными. Он дал им названия и иногда, вместо подробного пересказа, про
сто говорил: «У меня снова такая-то фантазия». Среди его фантазий самыми ча
стыми были «щедрая женщина», «насилуемая девушка», «великолепный бык»,
«лучший игрок в бейсбол» и «железный шар». В фантазии о щедрой женщине его
обожает женщина, удовлетворяющая все его желания, дающая ему еду и секс.
В фантазии о насилуемой девушке он спасет девушек от изнасилования, и они ста
новятся обожающими его рабынями. Представляя себя великолепным быком, он
видел, как его забрасывают цветами восхищенные женщины, но никогда (или
редко) не встречался с матадором. Как лучший игрок в бейсбол, он великолепно
владеет мячом, всегда один, в блестящем одиночестве. Железный шар — прослав
ленное царство его грандиозной самости.
Он стал осознавать, что иногда он «злоупотребляет» своими специфически
ми мечтами, чрезмерно часто прибегая к ним, как ребенок иногда «заигрывает
ся» своим переходным объектом. Он начинал мечтать о «щедрой женщине», за
вершал фантазию, начинал ее снова с небольшими вариациями по ходу сюжета,
доводил до завершения и затем повторял в других вариациях. Было похоже на то,
что он чувствовал непреодолимое желание тискать и трепать свою игрушку. Он
ценил успокоение, которое этот объект ему приносил, когда он отправлялся спать.
Он брал для своих любимых фантазий любой подручный материал. Их питали
внешние стимулы, например облик интересной женщины, измененный его внут
ренней обработкой. Он находился в любопытной ситуации, когда он мог прини
мать или не принимать объекты внешней реальности как таковые. В одной реаль
ности женщина, которую он увидел, была незнакомкой, а в другой она была его
щедрой женщиной.
По мере того как Браун понимал основную функцию своих любимых фанта
зий, он связывал их между собой и называл их «подушками», которыми он обло
жился. Однажды, когда он снова отнесся ко мне, как к рабу, отбрасывая мои сло
ва как «ничто», я обнаружил, что спонтанно говорю ему, что наши отношения —
это двусторонний контракт, и они могут закончиться, если совместная работа не
будет иметь смысла. Возможно, я на него разозлился. Но почему я сделал такое
сильное заявление именно сейчас — и так спонтанно? Я скоро понял, что Браун
уже готов был справиться с тем фактом, что не все во внешнем мире постоянно
находится иод его контролем и что взрослому человеку не нужно общаться с ре
альными объектами, прячась за подушками. То, что я ему сказал, шокировало его;
угроза сепарации сначала усилила его потребность в любимых мечтах. Это меня
не удивило. У него теперь было множество версий мечтаний, и в них теперь при
сутствовало много разных визуальных образов. В каком-то смысле его любимые
фантазии становились более живыми! Например, когда я сказал ему, что он де
лает посмешище из свободных ассоциаций, то он, вместо ощущения тревожнос
ти, увидел представляющий свободные ассоциации образ — ряд товарных ваго
нов, образующих поезд. Когда я смог пробудить в нем любопытство относитель
но этого феномена, он объяснил, что в этих образах, как и в его подробных
излюбленных фантазиях, он гиперкатексирует все свои восприятия, зрение, обо
няние, вкус, слух, осязание того, что в них присутствует. Каждая фантазия обла
дала для него, в соответствии с описанием переходного объекта ио Винникоту
(Winnicott 1953), своей собственной реальностью.
Временами меня поражала красота его аналогий и его творческое восприятие
образов, относившихся к его чувствам или ощущениям, и я вспоминал, что у пе
реходных объектов тоже есть творческая сторона. Используя их, ребенок в той
или иной степени устраняет реальность, но при этом он также в той или иной
степени создает новую реальность, тем самым делая первый шаг к познанию ло
гики внешнего мира. Я напомнил Брауну о его недавней фрустрации, когда он
писал важный рабочий отчет. Я сказал, что он создает чудесные образы, и попро
сил его подумать о том, как можно использовать творческую энергию более
адаптивным и взрослым образом; я отметил, что, хотя его любимые мечты, не
сомненно, обладали адаптивной ценностью в стерильной среде его детства, во
взрослой жизни они стали буферами (подушками), которые мешали ему узна
вать природу взрослой реальности. Браун хотел гарантий в том, что отказ от лю
бимых фантазий сделает его «совершенством» в реальных отношениях. Он чув
ствовал, что переживание печали и фрустрации в реальной жизни может вер
нуть его к фантазиям, но все же в нем преобладало любопытство: какой будет
жизнь, не искаженная иллюзиями.
Однажды в начале четвертого года анализа, когда Браун на кушетке предавался
одной из своих излюбленных фантазий, я сказал: «Вот и у вас есть свой плюше
вый мишка». Он отреагировал довольно бурно, крикнув: «У меня никогда не было
плюшевого мишки!». Он сравнивал себя с героиновым наркоманом и хотел пре
рвать свою зависимость от любимых фантазий. В каком-то смысле он все еще
держался за своего медвежонка, но начинал интересоваться, чем тот набит и как
устроен.
Например, «начинка» фантазии о насилуемой девушке состояла из элементов
его реальной истории. Одним из аспектов фантазии о насилуемой девушке было
его предположение, что его отец изнасиловал мать; это предположение было ос
новано на том, что он родился спустя ровно девять месяцев после их свадьбы;
более того, он сам «изнасиловал» будущую жену до того, как па ней женился, т. е.
образ плохой матери сливался с образом его жены. В фантазии о насилуемой де
вушке эта девушка/мать/жена должна быть под его контролем. Более того, «она»
была унижена, а он — спаситель-супермен.
Он также использовал Элен в качестве насилуемой девушки, которая должна
была стать обожающей его рабыней. Исследуя сейчас свои отношения с Элен, он
приходил к выводу, что в них было что-то «неясное». Они были реальными и в то
же время фантазийными. Теперь мы могли лучше видеть то, как эти отношения
использовались для оперирования со специфическими конфликтами различных
психосексуальных стадий. Например, дочь судьи представляла собой плохую
мать, а также кастрированного отца и самого Брауна. Его кастрационные страхи
скрывались благодаря шрамам на теле любовницы, а страхи vagina dentata отбра
сывались из-за ее беззубости. В психоанализе есть поразительное понятие кон
денсации — использование одного элемента, одного символа, одного события для
исполнения психологических запросов от нескольких источников.
Браун начал работать над сознательным прекращением своей зависимости от
любимых фантазий, прерывая их всякий раз, как они приходили к нему в голову.
Тем временем в трансфере я чувствовал, что становлюсь его основным переход
ным объектом. Я понимал, что он использует меня как мост к внешним объектам.
Но когда он взаимодействовал с тем, кого или что он встречал, он в некоторой
степени смешивал меня с этими объектами.
Я решил, что на этой фазе его анализа я должен ввести новую техническую
стратегию намеренной сепарации меня от других; выстраивание этой границы
вокруг меня было на пользу Брауну. Я надеялся, что это «научит» его тому, что
я — полноправный индивид во внешнем мире, и когда Браун сможет восприни
мать меня как такового, он сможет воспринимать других людей и предметы как
отдельные, полноправно существующие во внешнем мире. Браун не страдал от
психоза и мог тестировать реальность в каждодневной жизни. Он был вполне
успешным ученым. Но у него размывалась реальность близких отношений, кото
рые в его психике отражали желания и страхи его детства. Например, однажды
на рабочей встрече он познакомился с психиатром. На следующий день на кушет
ке он говорил об этом человеке так, словно тот был моим продолжением и у нас
были одни и те же взгляды по разным вопросам. В реальности я знал этого чело
века, хотя и отдаленно. Когда я заметил, что Браун «смешивает» меня с этим пси
хиатром, я громко сказал: «Нет, я выше, чем доктор Ксавьер, и у меня есть усы, а
у него нет. Он работает консультантом в государственной системе тюрем, а я —
психоаналитик». Браун знал, что я делаю. Мы возвращались к самому началу его
анализа, когда он смешивал меня с женщиной, говорившей по-английски с акцен
том, с которой он занимался сексом. Я предположил, что ему как взрослому уже
не нужен контролируемый им буфер между ним и другими людьми, с которыми
он вступал в прямое взаимодействие.
Во время и после этой фазы его анализа он стал вовлекаться в фрустрирую-
щие инциденты с коллегами по лаборатории; думаю, он делал это намеренно, что
бы узнавать жизнь и не прятаться за железным занавесом. Я ничего не говорил о
его попытках. Там нечего было интерпретировать. Он узнавал новые функции эго.
Он продолжал далее упражняться в установлении связей с реальностью, а я ин
терпретировал его частые фразы «мне кажется» или «могу предположить» как ос
татки его отстраненности от реального мира, его попытки сохранять свои объек
ты в качестве переходных.
Например, после того как Браун позвонил в ресторан и зарезервировал столик
для себя и жены, он сказал мне на кушетке: «Я полагаю, ресторан называется “У Бо
ба”». Я объяснил ему, что фразой «я полагаю» он делал предстоящий ужин в ре
сторане реальным и нереальным одновременно. В ответ он объяснил, что раньше
он верил на каком-то уровне, что его любимые мечты могут воплотиться в реаль
ность. Теперь он уверен, что его мечты запускаются внешними стимулами, напри
мер, вид красивой женщины с большой грудью вызывает мечту о щедрой женщи
не. Соответственно, теперь он может прекратить развивать эти фантазии.
На пути к выздоровлению
После того как мечты и связанные с ними образы постепенно теряли свою ма
гию, Браун смог испытывать раскаяние и сожаление. Он смог по-настоящему иг
рать со своими детьми. В начале анализа он носил серые и светло-коричневые
костюмы. Теперь он стал носить более яркую одежду, стал более активным в
гражданских делах, поддерживал политические движения, которые он считал
более гуманными и демократическими. Он сказал, что до начала анализа он всю
ду чувствовал себя посторонним, но сейчас он ощущал свою включенность. Его
профессиональная репутация укрепилась. Он начал также воспринимать меня
как другое человеческое существо (не обесцененное) и стал интересоваться моей
личностью. Вспоминая карикатуры Олифанта, он сказал: «Эти маленькие фи
гурки на полях очень важны, важнее даже основного рисунка. Я держал вас [ана
литика] за рамками, но где-то в глубине я всегда находился в интенсивных отно
шениях с вами».
К концу четвертого года анализа Браун стал говорить о его завершении. Вспо
миная о своей цели «триумфального психоанализа», он с грустыо заявлял, что
«совершенным суперменом» он не стал, но с удовольствием будет «совершенно
обычным человеком» — позже из этого определения он убрал слово «совершен
но» — и будет наслаждаться жизнью человека не с самых верхов и не из самых
низов, в жизни которого есть и печаль, и радость. Он добавил, что теперь он мо
жет получать удовольствие от игр ради общения, вне зависимости от того, выиг
рает он или нет.
Он стал интересоваться ремонтом и благоустройством своего дома. Я подумал,
что эта деятельность символизировала внутренние структурные изменения Бра
уна. Я также заметил, что это было с его стороны физической попыткой доказать
себе, что он преодолел фобию лестниц-стремянок. Браун озаботился наведением
порядка на балконе; я интерпретировал это как его желание сделать материнскую
грудь «хорошей». Приняв эту интерпретацию, он продолжал получать удоволь
ствие от своей деятельности, и я подумал, что Браун стал способен на сублима
цию. В этот период он позвонил своей матери и расспросил ее о том, как она кор
мила его грудыо. Это был типичный «повторный взгляд» (Novey 1968): после
проработки внутренних проблем и конфликтов в анализе некоторые пациенты
возвращаются в места своего детства и/или говорят с теми родственниками, кто
помнит их детство, собирая информацию, подтверждающую обретенные ими ин-
сайты и изменения.
До разговора с матерыо Браун твердо верил, что она кормила его грудью, ко
торая была полна молока благодаря ее «кукурузной диете». Он также верил и убе
дил меня, что эта история была рассказана ему в детстве. Браун с удивлением уз
нал, что на самом деле мать пыталась кормить его грудыо в течение нескольких
недель, но ей казалось, что ее молоко для него «плохое», и она перевела его на
бутылочное кормление. Теперь Браун вспомнил, что, когда во время регрессив
ных переживаний цветные шарики появлялись у него во рту и затем исчезали
(феномен Исаковера), у него также был образ линии горизонта, и он понял, что
«горизонт» состоял из стоящих в ряд бутылочек.
Я хотел бы еще раз предупредить всех аналитиков, что иногда истории, кото
рые анализант нам рассказывает, меняются на протяжении нескольких лет ана
лиза. Важна «психическая реальность», относящаяся к событию. Говоря о своем
переживании кормления, Браун провел ассоциацию с персонажем карикатуры,
который мог душить людей своим «водяным лицом»; теперь он верил, что его мать
психологически душила его в процессе кормления. Он ощущал, что его «потреб
ность» верить, что он особенный, восходит к самым ранним дням его жизни. Если
у его матери были сложности с кормлением младенца, она скорее всего продол
жала «отвергать» его в младенчестве, а потом помогала ему развить ощущение
превосходства над другими, чтобы она не чувствовала себя плохой.
К началу пятого года анализа рассказы о сновидениях практически заменили
рассказы о его излюбленных мечтах, которым он все еще периодически предавал
ся. Мечты утратили свою магическую власть и уже не удовлетворяли его. Его сно
видения, полагаю, относились к воспроизведению его эдипальной борьбы и его
желания найти хорошего эдипального отца. В одном из сновидений отец, неис
каженный реальный образ, позволил ему потеряться в аэропорту, но аналитик,
тоже реальный образ, указал ему правильный путь.
Он спрашивал меня, как произносится мое турецкое имя: он хотел бы после
окончания анализа перейти на дружеские отношения со мной, и тогда мы будем
называть друг друга по именам. Я не дал ответа, но звуками показал, что прини
маю его интерес ко мне как к «новому» человеку, не зависящему от контамина
ции с ранее налагавшимися на меня образами. Всякий аналитический процесс
имеет основания в реальности: аналитики не являются родителями, родственни
ками, друзьями анализантов. Они получают деньги за свою работу. В аналитичес
ком процессе, когда пациенты находятся в напряженном трансферном пережи
вании, аналитики представляют собой их архаические объекты. Но после завер
шения анализа опять становится важна реальность. Аналитики не дружат с быв
шими пациентами. Есть одно исключение: если анализант после тренингового
анализа начинает преподавать в психоаналитическом институте, иногда годы
спустя, то он/она может работать рядом с бывшим аналитиком.
Генрих VIII
Браун принес в анализ совершенно новую фантазию, которая сигнализирова
ла развитие у него связного представления самости. Прежде чем он рассказал мне
об этой фантазии, она несколько раз появлялась у него на протяжении недели.
Сначала он забеспокоился, что это возвращается его старая привычка предавать
ся мечтам. Затем он понял, что содержание этой новой фантазии существенно от
личалось от содержания предыдущих. Итак, он рассказал: «Я в Англии, при короле
Генрихе VIII. Я возглавляю только что сформированную под эгидой иностранной
власти демократическую колонию; она принесет в Англию свободный демократи
ческий стиль жизни. Я захватываю в плен и сажаю в темницу Генриха VIII; я удов
летворяюсь осознанием того факта, что могу убить короля, но в этом нет необхо
димости, поскольку в темнице он безопасен и не может причинить вреда».
Браун сказал, что незадолго до появления этой фантазии он начал читать био
графию этого короля, всемогущего тирана. Он вспомнил, что однажды, возмож
но, год назад, я назвал его «маленьким королем-тираном», когда он описывал, как
ведет себя дома с семьей. Он полагал, что чтение биографии Генриха VIII на опре
деленном уровне было возвращением к его прежней грандиозной самости. Он
сказал, что, поскольку у его предка колониальных времен были английские кор
ни, неудивительно, что он выбрал именно английского короля для представления
своей собственной грандиозности в этой новой фантазии. Согласно Брауну, Ген
рих VIII был тучен, «поскольку мог есть все, что пожелает». Он также ассоции
ровал «тучного короля» со своей «тучной матерыо» после поедания кукурузы. Ин
тересно, что в книге, которую он читал, он заметил примечание о турках (анали
тик по происхождению турок), в котором говорится об их влиянии в то время и
описывается их стремительная атака у ворот Вены. Он сразу понял, что добро
желательная иностранная власть представляла собой меня; он обращается за по
мощью не к агрессивным туркам, а к доброжелательной иностранной власти (ана
литик как «новый объект»). Он ассоциировал примечание в книге с маленькими
фигурками на нолях карикатур Олифанта.
Когда Браун упомянул эту новую фантазию, мне вспомнился один из самых
известных портретов Генриха VIII, который написал Ганс Гольбейн в 1536 г.
Я вспомнил, что, когда впервые увидел Брауна, мне подумалось, что своим застыв
шим выражением лица он напоминает какого-то принца с портрета. Теперь я по
нял, что он мне напомнил именно Генриха VIII, хотя гот был толстым, а Браун
нет. Генрих VIII появляется как персонаж во многих фильмах. Мой любимый —
черно-белый фильм, в котором короля играет Чарльз Лоутон, был снят в 1933 г.
и называется «Частная жизнь Генриха VIII». Я кое-что знал о Генрихе VIII, мне
была известна его роль реформатора, отделившего англиканскую церковь от рим
ской иерархии. Его портреты можно увидеть не только в исторических, но и в ре
лигиозных книгах. Браун и я помнили, что жизнь Генриха VIII была полна дра
матических и трагических историй. Король был шесть раз женат. С одной женой
он развелся, две были обезглавлены, одна сама умерла, а последняя пережила его.
У короля были грандиозные титулы; а еще он имел любовниц.
Оставаясь с этой фантазией в течение нескольких сессий, мы с Брауном обна
ружили семь смыслов, связанных с Генрихом VIII. Как я описывал выше, Браун
вербализовал некоторые из них, рассказывая о своих первых ассоциациях к этой
фантазии. Вот этот список:
1. У Генриха VIII было много величественных титулов; он был «самым пер
вым». Он представлял грандиозную самость Брауна;
- Генрих VIII был крупным и тучным. Он представлял воображаемую идеа
лизированную мать Брауна, которая набрала вес после его рождения и у которой
было для него много молока. Он был «хорошей» матерыо; - Генрих VIII также выступал в роли «плохой» матери. В воображении Бра
уна Генрих VIII был матерыо, которая отвергла его (убила его душу) после рож
дения его брата (Браун лишь недавно узнал, что его грудное кормление продол
жалось всего несколько недель), как король убивал или отвергал одну из жен и
находил себе следующую; - Генрих VIII был тираном и представлял собой агрессию маленького Брау
на. Он позволил обезглавить двух своих жен. Он был «убийцей». Браун осозна
вал, что в детстве он тоже бессознательно хотел стать убийцей и убить свою «пло
хую» мать. Как читатель, возможно, помнит, он также пытался избавиться от сво
его брата; Генрих VIII был для Брауна символом переживания «решающей стыков
ки». Он сводил воедино его идеализированную мать и соответствующую гранди
озность Брауна и «плохую» мать и соответствующую ярость Брауна, воплощая
все это в одном теле. Противоположные образы и связанные с ними противопо
ложные аффекты теперь соприкасались. Это символизировало начало интегра
ции его внутреннего мира. Это понимание было самым важным и самым захва
тывающим для Брауна;- Генрих VIII был реформатором; он «спас» Англию от католического гнета.
Он представлял собой новую функцию эго Брауна; теперь он мог освободиться
от груза своей нарциссической личностной организации и перейти к новому «лег
кому демократическому стилю жизни» с помощью аналитика-иностранца; - Генрих VIII был посажен в тюрьму, его обезопасили, но не убили. Этот факт
представляет способность Брауна вытеснять и укрощать свою агрессию.
Вскоре я начал замечать результаты интеграции внутреннего мира Брауна.
Когда у человека развивается связное чувство самости, он начинает вести себя как
индивид с невротической организацией личности. Когда Браун стал реструкту
рировать свою прежнюю нарциссическую внутреннюю «карту», он стал обращать
внимание на свои психосексуальные конфликты. Во время сессий он стал часто
говорить на сексуальные темы. Раньше в своем нарциссизме он считал свой пе
нис огромным и предназначенным для «траха»; теперь же он считал, что его пе
нис более скромных размеров и нужен, чтобы заниматься любовыо. Однажды он
заметил, что одна сторона его мошонки меньше другой, и у него появилась фан
тазия, что меньшее яичко может атрофироваться. Не рассказав мне о своем бес
покойстве, он проконсультировался с врачом, который объяснил ему, что это нор
мально, когда яички отличаются по размеру. Конечно Браун, будучи сам врачом,
знал об этом. После визита к доктору он понял, что его «железный шар» теперь
символизировался его яичком, которое, как ему казалось, может атрофировать
ся. Он терял свой «железный шар». Он также понимал, что хотел быть уверен в
том, что он такой же мужчина, как и другие — средний индивид. Я сказал ему, что
быть «средним» вовсе не плохо.Быть «средним» не означает, что он идентичен
всем и каждому; у него есть своя уникальная идентичность, и у него есть все хо
рошее, что с ним происходит. Просто ему не нужно компульсивно тратить огром
ное количество энергии, сравнивая себя с другими и чувствуя себя униженным,
если он не считает себя «самым первым». Быть средним, сказал я ему, значит ра
доваться жизни, быть гибким, вступать в игру с жизненной несправедливостью,
а не прятаться от нее в «железном шаре».
Завершение анализа
Когда Браун начал говорить о завершении анализа, его очень огорчала пред
стоящая сепарация, что было хорошим прогностическим знаком. Я сказал ему, что
теперь я готов обсуждать его желание завершить терапию и помочь ему устано
вить дату окончания. Браун откликнулся на это предложение лихорадочной ак
тивностью и сновидением, в котором он крадет деньги, прячет их иод куртку и едет
на велосипеде «в сторону заката». Я интерпретировал его устойчивые защиты
против сепарации. Тем же вечером у себя в ванной он «случайно» сломал унитаз.
У него была фантазия, что он полон фекалий, и он опасался оставить мне в пода
рок «хорошенькую кучку огромных размеров» на психоаналитической кушетке,
запачкав ее настолько, что другие пациенты (его брат) уже не смогут ею восполь
зоваться и узурпировать его место. Так он сможет удержать своего аналитика на
всегда. Он хотел выдать совершенные экскременты, хотя говорил, что знает, что
такого не бывает. Когда он понял, что он делает, то рассмеялся; он сказал, что ему
грустно покидать меня, хотя он поггимает, что его терапия подходит к концу, по
скольку с ним произошли такие разительные изменегшя.
Мы обсуждали возможность того, что, если бы я установил дату окончания, он
мог бы воспринять аналитика как отвергающего и захотел бы уйти в свой желез
ный шар. Но если бы я ждал, что он сам назначит дату, в этом он тоже мог уви
деть отвержение, поскольку подумал бы, что я безразличен к его стараниям. На
конец в процессе обсуждения и переживания понятия взаимности Браун и я вме
сте выбрали дату окончания.
Как только мы назначили дату окончания анализа — через три месяца — Бра
ун стал больше интересоваться своим сыном. Следует помнить, что он пережил
удар по своей самооценке, когда понял, что его сын не «совершенен», и за этим
последовала цепь событий, которая и привела его в анализ. Он сказал мне, что его
жена и его мать продолжают считать мальчика хрупким; согласно Брауну, у сына
сложности с индивидуацией. Не советуясь со мной, он проявил инициативу и
показал сына детскому психиатру, хотя прежде его пугала мысль о том, как «разъя
рит» его жену такой шаг. Однако, когда Браун настоял на психиатрическом лече
нии ребенка, он был приятно удивлен тем, что его жена отреагировала на это теп
лым принятием. Тем не менее я ощущал ее тревожность, вызванную тем, что ее
прежде холодные отношения с мужем придется менять, поскольку Браун стал
более уверенным. Я про себя сомневался, сохранится ли этот брак. Несмотря на
изначальное утверждение Брауна, что теперь он чувствует теплоту к жене, я ощу
щал, что его жене сложно реагировать на такие радикальные изменения в ее муже.
Я решил, что Браун сам будет определять будущее своего брака.
До самого окончания анализа Браун продолжал время от времени использо
вать исследование своих фантазий как инструмент аналитической работы, хотя
у него более не было излюбленных мечтаний, служивших ему переходными
объектами. Он о чем-то фантазировал, затем приносил фантазию в анализ, как
если бы это было сновидение, выдавал к ней ассоциации, получал инсайт и дви
гался дальше.
Одна из его фантазий позволила ему поработать над сепарацией со мной. Когда
он вел машину на загородную деловую встречу, у него была фантазия об автока
тастрофе, в которой у него повреждена левая сторона лица. В его фантазии его
везут восстанавливать лицо в больницу, в которой находится мой офис. Про себя
я связал уязвимость левой стороны лица человека, ведущего машину, с уязвимо
стью стороны, которую Браун обращает ко мне, когда лежит на моей кушетке.
Я ничего не сказал и стал ждать. Ассоциации Брауна указывали на то, что он за
тронул очень раннюю патогенную бессознательную фантазию, касающуюся его
попытки справиться с физической сепарацией от матери, реактивированной при
ближающейся сепарацией от аналитика. Он визуализировал левую сторону сво
его лица; она покоилась на материнской груди в ситуации кормления. Он понял,
что месяц назад или ранее у него могло быть похожее сновидение. Теперь он пол
ностью осознавал тот факт, что с тех пор у него появилась привычка, лежа на ку
шетке, слегка массировать свое лицо, особенно левую сторону. Без моей помощи
он продолжил эту тему и сказал, что он пытался установить границы вокруг сво
его лица и отделить свою кожу от кожи матери/аналитика. Когда он говорил о
своей фантазии, он провел аналогию: в анализе он узнавал, где заканчивается кожа
его лица, подобно тому, как глухой учится говорить, ощущая свои голосовые связ
ки. Он вспомнил персонаж карикатур Водяное Лицо и удушающий аспект ран
него взаимодействия со своей матерыо. Теперь в трансфере его страх быть заду
шенным плохой матерыо сменился ощущением индивидуации. Он чувствовал
большое облегчение.
Когда приближался день окончания анализа, вместо фантазии он принес как
инструмент для исследования своего внутреннего мира фильм «Деревня прокля
тых» Вольфа Рилла, который произвел на него сильное впечатление. Странные
дети в этом фильме обладали таинственной силой и могли при помощи взгляда
заставить других людей исполнять свою волю, но, по его мнению, они это делали
ради самозащиты. Он подумал, что в младенчестве, лежа в колыбели, он мог чув
ствовать, что обладает такой силой и использует ее, поскольку ощущает, что дру
гие могут его уничтожить.
Он снова вернулся к вопросам психической сепарации, чтобы бросить на них
последний взгляд. Он полностью осознавал, что в прошлом его близкие отноше
ния были «расплывчатыми», хотя ему было не сложно отделять себя от других в
менее близких отношениях. Он вспомнил, что однажды во время романа с Элен
ему пришла мысль превратить ее в продолжение своего тела.
Дочь судьи была обесцененной самостыо Брауна, и в этой фантазии он хотел
сделать ее своей. Прежде всего, однако, ему было необходимо, чтобы Элен оста
валась «вовне» как внешний резервуар его обесцененной самости. Теперь Браун
говорил мне, что у его новой интегрированной самости есть своя сепарация-ин-
дивидуация, свои определенные границы. Он фокусировался на этой теме на про
тяжении последних шести сессий анализа. Он говорил, что может переживать
близкий контакт на уровне кожи с другим человеком, не сомневаясь при этом в
целостности своей собственной кожи. В самом конце у нас с ним состоялся кон
такт на уровне кожи: мы пожали друг другу руки, улыбнулись, и наши кожные
покровы снова разъединились. И Браун ушел из моего офиса.
Постисследование
Проведение постисследований в психоанализе затруднительно. После того как
пациент ушел из анализа со своей постаналитической идентичностью и оплакал
утрату своей прежней идентичности, а также различных трансферных образов сво
его аналитика, у него нет необходимости снова к аналитику приходить.
Так было и с Брауном. В первый год после того как Браун окончил свой ана
лиз, я несколько раз слышал краткие упоминания о нем от детского психиатра,
который лечил сына Брауна и хотел по некоторым вопросам со мной проконсуль
тироваться. Во время этих консультаций я узнал, что Браун с женой периодиче
ски приходили к этому психиатру в его кабинет. Психиатр считал Брауна прият
ным и уверенным человеком, проявлявшим адекватную заботу о ребенке.
По мнению психиатра, жена Брауна играла важную роль в сложностях ребен
ка с индивидуацией. Он считал, что взросление ребенка вызывает у нее тревож
ность, временами она кажется «приклеенной» к нему. Психиатр почувствовал
желание Брауна уйти из этого брака и желание оставаться рядом на случай, если
он может быть полезен сыну. Больше я от психиатра информации не получал, а
сам ему, чтобы спросить о Брауне, тоже не звонил.
Спустя два года после окончания анализа я на социальной встрече услышал
от кого-то, кто был знаком с Брауном, что его профессиональная репутация су
щественно укрепилась и у него замечательная карьера. Люди сплетничали о том,
что Браун разъехался с женой и ждет развода. Я не участвовал в этих «соци
альных» разговорах и не упоминал о том, что знал Брауна.
Следующая информация о Брауне появилась у меня на шестой год после окон
чания анализа. Я был на общественном мероприятии и стоял в очереди в буфет.
Впереди меня в очереди стояла приятная пара, мужчина и женщина, они игриво
беседовали между собой и нежно держали друг друга за руки. Когда мужчина по
вернулся на что-то взглянуть, я узнал Брауна. Он тоже меня узнал, широко и ис
кренне улыбнулся, пожал мне руку и представил меня своей новой жене. Затем
мы вернулись в очередь. Внезапно Браун подошел ко мне один, взглянул на меня
с шаловливым огоньком в глазах и прошептал: «Теперь у меня лучшая в мире жена,
спасибо вам!» — и подмигнул мне. Я почувствовал теплоту. Позже, вспоминая этот
эпизод, я подумал, что заявление Брауна о «лучшей» жене могло быть проявле
нием остатков его нарциссических проблем; но огонек в его глазах и моя собствен
ная теплая реакция свидетельствовали о другом: Браун давал мне понять, что он
утверждает здоровый нарциссизм и смеется над своей прежней грандиозностью.
Больше у меня не было никаких контактов с моим бывшим анализантом, и я ни
чего не слышал от него или о нем.
Vamik Volcan
Опубликовано:26.06.2018Вячеслав Гриздак