Статья. Лакан “Бог лукав, но при этом честен”
Понятие дискурса является основополагающим. Даже для того, что мы зовем объективной реальностью, для мира, превращенного наукой в объект, дискурс принципиально важен, так как мир науки, о чем часто забывают, это прежде всего мир сообщающийся, мир, воплощенный в научных коммуникациях. Сколь бы сенсационные результаты вы на опыте ни получили, толку в этом не будет, пока по вашим сообщениям об этом опыте его не сумеет воспроизвести кто-то другой. В этом критерий научного признания и со стоит.
Нарисовав на доске таблицу из трех рубрик, я локализовал различные отношения, в которых мы можем анализировать дискурс страдающего бредом больного. Схема эта не является схемой мира – перед нами лишь фундаментальное условие любого соотношения. По вертикали расположены регистр субъекта, регистр речи, и регистр инаковости как таковой, то есть Другого. Стержнем функции речи является субъективность Другого – тот факт, иными слова ми, что Другой является, по сути своей, тем, кто способен, подобно самому субъекту, убеждать и обманывать. Когда я сказал вам, что в Другом обязательно должен быть сектор объектов совершенно реальных, ясно было, что это введение в Другого некой реальности всегда является функцией речи. Дабы что бы то ни было имеющее отношение к субъекту и Другому могло иметь основу в реальном, необходимо наличие где-то чего-то такого, что никогда не обманывает. Диалектическим коррелятом основоположной структуры, которая делает речь одного субъекта к другому речью-об- манщицей, является существование чего-то такого, что не обманывает.
Функция эта, обратите внимание, выполняется очень по-разному, в зависимости от культурных ареалов, в которых вечная функция речи свою роль исполняет. Вы ошибаетесь, если думаете, будто эту роль всегда исполняют те же самые и одинаковым образом описываемые элементы.
Возьмем Аристотеля. Хотя все, что он говорит нам, мы отлично понимаем, элемент, который не обманывает, занимает у него и у нас совершенно разное положение. Где находится этот элемент у нас?
Что бы ни полагали на сей счет умы, мыслящие поверхностно, как это свойственно среди вас, в первую очередь, тем, чье мужественное и позитивистское мышление путы религиозных представлений полностью с себя сбросило, тот факт, что ваша жизнь приходится в эволюции человече ского мышления именно на этот момент, не означает еще, будто к вам не относится то, что недвусмысленно и строго сформулировал в одном из своих Размышлений Декарт, го воря о Боге, который не может нас обмануть.
Это настолько верно, что даже такой ясный ум, как Эйнштейн, высказал, когда речь зашла об использовании символического регистра, в котором он сам работал, ту же самую мысль: Бог, сказал он, лукав, но при этом честен. Представление, согласно которому реальное, как бы тонко оно для понимания ни было, не может сыграть с нами злую шутку, не станет нас откровенно дурачить, является для мира науки, хотя никто об этом особенно не задумывается, краеугольным камнем.
При всем том я готов, конечно, признать, что ссылаясь на Бога, который не обманывает, как на единственный не оспоримый принцип, мы опираемся на результаты, достигнутые наукой. И в самом деле, нет никаких свидетельств о том, будто в сердцевине природы кроется некий демон-обманщик. Но несмотря на все это, нельзя отрицать: для того, чтобы наука могла сделать первые шаги и экспериментальные науки могли сложиться, необходим был акт веры. Для нас очевидно, что материя не жульничает, что злостно фальсифицировать наши опыты и ломать приборы она не станет. Если такое случается, значит мы где-то ошибаемся сами – о том, чтобы она нас нарочно сбивала с толку, не может быть речи. Но это представление отнюдь не с неба свалилось – понадобилась вся иудео-христианская традиция, чтобы безоговорочно его принять.
Если наука со свойственной ей цепкостью, упрямством и смелостью возникла именно в этой традиции, то это про изошло в силу того, что не только в основу вселенной, но и в основу закона, эта традиция положила единый принцип. Ведь сотворена ex nihilo, согласно ей, не только вселенная – сам закон тоже сотворен из ничто. Именно вокруг этого и шли, да и по сей день идут в Богословии споры между рационалистами и волюнтаристами. Могут ли критерии добра и зла определяться лишь своего рода капризом Господа Бога?
Именно радикальность иудео-христианской мысли в этом вопросе и позволила сделать решительный шаг, вполне заслуживающий названия акта веры – уверенность в том, что существует нечто такое, в чем нет абсолютно ни какой лжи. То, что шаг этот представляет собой именно акт, принадлежит самой сути дела. Представьте только себе, что было бы, если бы мы, подвигаясь вперед в нынешнем темпе, вдруг обнаружили, что наряду с протоном, мезоном, и им подобным, в атомной механике присутствует еще один, добавочный элемент, с которым мы не считались и который нас водит за нос? Нам, поверьте, было бы не до смеха.
Аристотелю все представлялось совершенно иначе. Что же в природе действительно убеждало его в том, что Другой, как реальный, действительно не обманывает? То, что вновь и вновь возвращается на прежнее место – небесные сферы. Представление о небесных сферах как о чем-то нерушимом, принадлежащем иной, божественной природе, было унаследовано у античной мысли христианской средневековой традицией и долго оставалось достоянием христианской мысли. Речь идет не только о схоластической традиции как таковой (подобные представления для человека, можно сказать, естественны) – если нас с вами то, что про исходит в небесных сферах, больше не занимает, то в этом, скорее, наше своеобразие. До самого последнего времени придавать происходящему в небесных сферах особенное значение было свойственно всем культурам, в том числе тем, чей уровень астрономических знаний свидетельствует о многовековой традиции раздумий и наблюдений. С тех пор, как наша культура решилась, наконец, понять и при нять иудео-христианскую традицию буквально, она стала исключением из общего правила. До сих пор отделить мысль философов, как и богословов, а значит, и физиков, от представления о высшей природе небесных сфер, не представлялось возможным. Сам строй их является – это уже наши слова – материализованным тому свидетельством: где строй и мера, там нет обмана.
И только для нашей культуры характерна черта, общая для вас всех, кроме разве некоторых, кто специально интересуется астрономией: ни о регулярном возвращении звезд и планет на прежнее место, ни о затмениях мы особенно не задумываемся. Для нас это не имеет значения: мы знаем, что иначе и быть не может. Между так называемой ментальностью (словечко, которое я терпеть не могу) людей вроде нас, для которых гарантией законов природы является про стая уверенность в том, что обмануть нас она не может, что существует где-то нечто такое, что гарантирует истинность реальности и что Декарт и называет как раз Богом, который не лжет, с одной стороны, и нормальным, естественным, разделяемым большинством культур убеждением, что га рантом реальности является, как бы его себе ни представляли, небо, с другой, лежит пропасть. Семинар “Психозы”