Статья. Ален де Мижолла “НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИИ ПСИХОАНАЛИЗА ВО ФРАНЦИИ”

Статья. Ален де Мижолла “НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИИ ПСИХОАНАЛИЗА ВО ФРАНЦИИ”

Mijolla A. de (2004) Quelgues particularites de L’histore de la psychanalese en France (inedit).

Перевод с французского и научная редакция П. В. Качалова.

История проникновения — можно было бы даже сказать, «вторжения»¹ — и развития психоаналитической теории и практики в различных странах своего укоре­нения всегда характеризовалась феноменами более или менее регулярного чередования отвержения и усвоения. Внешне часто похожие [эти феномены]², тем не менее, обнаруживают весьма тонкие различия, если рассматривать их в контексте социокультурных и исторических особенностей каждой страны.

Франция представляет собой древнюю и, следовательно, богатую традициями нацию, порой слишком кичащуюся своей историей и тем влиянием, которое она могла оказывать на протяжении прошедших столетий в области политики, науки и искусства, чтобы не удивляться одновременно и живительным, и смертонос­ным чертам той судьбы, которую она уготовила психоанализу (Mijolla alain de, 1982; Roudinesco Elisabeth, 1982, 1986). Эксгибиционистские тенденции француз­ской нации усложняют написание истории психоанализа [во Франции], [исто­рии], не ограничивающейся внешней шумихой, самыми поверхностными анекдо­тами (несмотря на претензии [этих анекдотов] на гипотетические достоинства интерпретаций) или описанием жестикуляции тех, кого переменчивая мода последовательно выводила на первый план либо сцены, либо телеэкрана, прежде чем их оттуда смести, порой — навсегда.

Это означает, что нельзя забывать о пристрастии французов к харизматическим личностям, умеющим соблазнять либо своим словом, либо окружающей рос­кошью, либо героическими идентификациями, которые они вызывают, будь то Жанна д’Арк [Jeanne d’Arc], Король-Солнце [le Roi-Solei] Людовик XIV, Импе­ратор Наполеон [L’Empereur Napoleon], Генерал де Голль [Le General de Gaulle], либо фокусники типа Калиостро [Cagliostro] и Робера Удена [Robert Houdin], либо же, в нашей более скромной и не столь древней профессии, — Жан-Мартен Шарко [Jean-Martin Charcot], Гаэтан Гасиан де Клерамбо [Gaetan Gatian

¹ Международная ассоциация истории психоанализа (А.1.Н.Р.), кстати, посвятила свой IV Международный Конгресс в сентябре 1992 года в Брюсселе теме «Сравнительная ис­тория начала психоанализа и Европе (1900-1945)».

² В квадратных скобках везде – текст, добавленный научным редактором П. В. Качаловым.

de Clerambault] или Жак Лакан [Jacques Lacan]. Признавать роль этого подчас гипнотического влияния вовсе не предполагает в свой черед подпасть под него, но означает лишь признать за ним ту роль, которую оно в свое время и на своем месте сыграло с наибольшим эффектом и пользой: роль движущей силы и для научных исследований, и для лечебной практики, которые начинаются и развива­ются одновременно с этими влияниями, но в других местах, вдохновляемые, вызываемые и увлекаемые отголосками [этого харизматического] праздника, но держась, впрочем, от этого [праздника] на дистанции.

Психоаналитикам не надо напоминать, что амбивалентность — универсальна и что манихейство возвращает нас к самым архаическим методам суждения: «Это — Хорошо, это я оставлю… Это — плохо, это я сплюну…». Чего ж удивляться, что французы и одновременно, и попеременно обнаруживали такого типа реакции на ту психоаналитическую пилюлю, которую заставила их проглотить эволюция мира и мышления XX века? Как можно считать, что в 1900 году они должны были Легче других [народов] принять ту «нарциссическую рану», которую Фройд [Freud!]¹ сознательно нанес своим современникам, и как можно упрекать их, что Они не встретили его идеи восторженными воплями? Потому-то двадцать лет спустя, в период между двумя мировыми войнами, пионеры психоаналитической авантюры [во Франции] были вынуждены отказываться не только от своих психиатрических колебаний, но — одновременно — и от своих психиатрических халатов.

Но мере своего медленного знакомства с Фройдовскими теориями — посколь­ку не следует забывать отсутствие [французских] переводов Фройда вплоть до 1920 года — французы гордились своей всемирно известной медицинской арис­тократией, особенно в области психопатологии, в которой Фройд всё перевернул вверх дном. Французы в равной степени гордились интеллектуальной элитой, богатой своим прошлым, столь же готовой как критиковать, так и восхвалять до небес любое новшество, появлявшееся в области философии и литературы. Они были твердо убеждены, что обладают солидными знаниями в тех трех областях, которые Фройд обозначил в своем определении психоанализа²: глубинная психо­логия, метод терапии [неврозов] и способ понимания культурных явлений. Фран­цузы не видели никаких оснований, чтобы принимать как «истинные» в своей совокупности (а именно на этом настаивал тогда Фройд) те гипотезы, которые должны были повергнуть в прах их традиционные знания. Тем более что эти [ги­потезы] пришли к ним на немецком языке, этом языке победителей двух Наполеонов, «варваров» войны 1870 года, оккупантов Эльзаса-Лотарингии [из страны], где множатся авторы обширных медицинских и психиатрических монографий, на языке, несущем, впрочем, культуру, которая по своему богатству была способна противостоять той [культуре], которой так славились французы.

Империя Шарко рухнула со смертью Мэтра; и вот работы его ученика Пьера Жане [Pierre Janet] были выдвинуты на первый план в противостоянии Фройду

¹ Традиционная русская транслитерация его немецкого имени — Фройд; мы же здесь и далее предпочитаем фонетическую транслитерацию — Фройд. — Примеч. П. В. Качалова, ²Согласно определению, данному им и 1923 году для Encyclopedia Britannica.

57

с его шокирующими «пансексуалистскими» теориями. Зачем искать за границей то, что было еще лучше объяснено здесь, у нас, дома, и к тому же избавлено от суждений, расцениваемых и сторонниками экспериментального метода Клода Бернара [Claude Bertrand¹], и картезианского рационализма, и любителями игри­вых намеков то как суждения порнографические, то как чисто спекулятивные, то как почти мистические? На протяжении нескольких десятилетий Фройду возра­жали так: «Ваши теории глупы и шокируют» или — прямо противоположное — «Мы это уже открыли до вас», в то время как «опасности переноса» и «поругание детской невинности» оставались предметами постоянного осуждения.

После первой, со множеством оговорок, презентации «психоанализа», сделанной Эмманюелем Режисом [Emmanuel Ragis] и Анжело Эснаром [Angelo Hesnard] в монографии 1913 года, тогда, когда пушки Первой мировой войны заставля­ли считать во Франции смертоносным всё, что могло исходить от Германии и ее союзников, пришлось немного подождать, чтобы молодые врачи-психиат­ры узнали о существовании фройдовских теорий и о том интересе, который эти теории представляют: и для их повседневной практики, и для понимания ими загадочных психических расстройств. Их интерес возник в атмосфере 1920-х годов, когда последствия войны 1914-1918 годов подорвали прежние соци­альные и нравственные устои и открыли перед молодежью и женщинами не­мыслимые доселе перспективы, ибо опустели места миллионов мужчин, погибших на фронте во имя нравственных идеалов, отныне подвергаемых открытому со­мнению.

То была эпоха, когда, вслед за Евгенией Сокольницкой [Eugenie Sokolnicka]¹, бывшей пациенткой Фройда и Ферёнци [Ferenczi], журналистские и литератур­ные круги, увлекаемые Андре Жидом [Andre Gide] и авторами Nouvelle Revue Francaise, вытолкнули под свет прожекторов актуальность открытия ими скандальных пикантностей психоанализа; [и в этом] за ними вскоре последовали и, пожалуй, превзошли Андре Бретон [Andre Breton] и [другие] буйные смутьяны сюрреализма. «Интерес к психоанализу во Франции породили литераторы», — писал Фройд в 1925 году (Freud, Sigmund, 1925 (1 [1924]) не без некоторой горечи, которую с тех пор [многие] любили подчеркнуть. Сильно упрощая ситуацию, на нее, тем не менее, можно взглянуть иначе, различая в [социальных] структурах, в которых вплоть до наших дней проявлялся этот интерес [к психоанализу], два уровня [интереса] — различных, но в постоянном взаимодействии [друг с дру­гом], каждый из которых и влечет за собой [повышение социального интереса к психоанализу] и запускает [повышение] другого [уровня этого интереса].

С одной стороны — показуха, мода, увлечение тех, кто воображает найти в психоанализе волшебный ключ [к решению] своих проблем, источник новых идей и даже способ привлечь внимание и завоевать аудиторию, известность или деньги. В большинстве случаев, знакомство с психоаналитической практикой у них недолгое, и, быстро разочаровавшись, они немедля устремляются к новой и более удобовари­мой культурной игрушке. Но при этом часто именно они являются теми, кто пер­выми публично провозглашают имя Фройда, хвастаясь тем, что, как им кажется,

1 Оба написаны имени Е. С., родившейся и выросшей в русской Польше, но эмигрировавшей в 1921 году во Францию, — аутентичны. — Примеч. П. В. Качалова.

они смогли понять из [его] теорий; [теорий], которые они же могут столь же шум­но подвергнуть иронической или ядовитой критике (Mijolla, Alain de, 1984). Они пребывают в царстве иллюзий; [они] открывают путь гуру, всегда готовым очаро­вать наивных [людей], объектов всех [социальных] манипуляций; [и они же при­влекают] еще более многочисленных [людей] разочарованных, которые не упу­стят [случай] упрекнуть психоанализ в неисполнении обещаний всемогущества, которое они сами же ему и приписали. Тем не менее, иллюзия бывает [и социально] позитивной — [когда иллюзия] оказывается двигателем и многих начинаний, и многих открытий. Сходным образом, шумливые обожатели или поносители Фрой­да не преминули привлечь к своей аудитории внимание и врачей, и [других] уни­верситетских ученых, благодаря которым психоанализ, [хоть] и не без труда, [но] укоренился и развился во Франции — и в клинической практике, и в теоретичес­ких разработках.

Впечатляющее излечение многочисленных «нервных» расстройств служит наилучшей рекомендацией для психоанализа в глазах молодых французских психиатров, которых приводит в отчаяние бессилие традиционных методов [лечения]. Но весь ансамбль основных теорий психоанализа для них не столь же убедителен; который, впрочем, в эту эпоху находится в становлении, посколь­ку Фройд только что изложил свои соображения насчет смертного влечения и предложил [новое] изображение психического аппарата как Я-Это (Оно)¹-Сверх-Я. Эти французские психиатры даже основывают в 1925 году [одноимен­ные] общество и журнал L’Evolution psychiatrique, которые до наших дней отра­жают во Франции психодинамическое направление в психиатрии и в медицине, однако они не проявляют готовности ко сколько-нибудь радикальной поддержке какой бы то ни было школы, особенно если она [эта школа] — иностранного про­исхождения.

Описывая историю психоанализа во Франции, некоторые [историографы) в презрительном тоне трактуют первые моменты этого проникновения [психо­анализа] и любят подчеркнуть непонимание молодых врачей, как коротки и осто­рожны были их [первые] шаги. [Такая трактовка] обнаруживает анахроничное a priori, согласно которому дебютанты двадцатых годов могли бы читать и прони­каться Фройдовскими идеями вровень с теми, кто семьдесят лет спустя напишет о них. [Эта трактовка] свидетельствует о квазирелигиозной иллюзии, которая, постепенно развиваясь, привела в восьмидесятые годы к созданию в средствах массовой информации ложного образа французского психоанализа, якобы надув­шегося в самодостаточности и все более и более оторванного от повседневной и скромной действительности своей практики.

Первые же работы [пионеров психоанализа] и вызванные ими дискуссии обнаруживают живую и страстную, внутренне конфликтную [социальную] среду, которая

¹ М.Н. Вульф в 1922 году перевел немецкое Es у Фройда на русский как Оно. Наш перевод – Это – основывается на собственном выборе Фройда: в переписке 30-х годов меж двух латинизирующих переводов его термина-местоимения — Illuid (Оно), предложенного фран­цузом Эдуаром Пишоном, и Id (Это), предложенного англичанином Джеймсом Стрэчи, -Фройд выбрал второе. — Примеч. П. В. Качалова.

59

и позволяет психоанализу проникнуть во Францию. Наряду с верными [учениками] венского учителя, такими как Мари Бонапарт [Marie Bonaparte] (Mijolla, Alain de, 1988 Ь) или Рудольф Лёвенштайн [Rudolf Lowenstein], которые отста­ивают сексуальную этиологию [неврозов], смертное влечение, только что полу­чившее теоретическое обоснование, учебный анализ [как необходимое условие для каждого, кто хочет стать аналитиком], признание не-врачей [как психоаналитиков] и распространение психоаналитических подходов на другие области куль­туры; [наряду с ними —] врачи, такие как Эдуар Пишон [Edouard Pichon], Рене Алланди [Rene Allendy], Анжело Эснар или Рене Лафорг [Rene Lagargue], несмот­ря па (свою] маргинальность [в медицинском мире], которая [и] подтолкнула их к психоаналитической авантюре, настаивают на различении достоинств «фройдовского метода [лечения]» от мрачноватостей «[его] доктрины».

Несмотря на постоянное сохранение угрозы раскола, в недрах Парижского психоаналитического общества, основанного в ноябре 1926 года, продолжается медленная работа, в нескольких общесоматических больницах открываются [психоаналитические] консультации, прежде всего, развивается детский психоанализ, критика и нападки вызывают ответы, свидетельствующие о стремлении [психо­аналитиков] к углублению [своих] знаний. На фоне того, что на страницах газет Фройд спорадически предстает то как славный старик, немножко — гуру, то как психолог, скорее неприличный, [и] даже, в июне 1938 года, как жертва, пригово­ренная Гитлером к изгнанию, проникновение психоанализа в медицинскую и в философскую мысль прогрессирует. Приходит время второго поколения [пси­хоаналитиков], с Сашей Наштом [Sacha Nacht] — в клинической психиатрии, с Даниелем Лагашем [Daniel Lagache], учеником Высшей Нормальной Шко­лы, предназначенным к блестящей университетской карьере, и с Жаком Лака-ном, тоже психиатром, но зачарованным гегелевской философией и играми сюр­реалистического остроумия.

Вторая мировая война и оккупация Франции немецкими войсками резко затормозили это развитие. Психоанализу, «еврейской науке», остается только вы­живать в тени, что впоследствии придаст ему пьянящую ауру «Сопротивления нацизму» — синоним «Освобождения». Попытки Рене Лафорга создать француз­ское отделение Германского психотерапевтического общества, которое под руко­водством Маттиаса Геринга [Matthias Goring]¹ поглощало психоанализ в странах, попавших под нацистский сапог, обречены на провал (Mijolla, Alain de, 1988 а). Са­мым важным их [коллаборационистских попыток] последствием будет дискре­дитация этого пионера психоанализа [Лафорга] по окончании войны и попада­ние его анализантов в трудную ситуацию переноса, каковая [ситуация] будет иметь институциональные последствия в расколе 1953 года, [расколе], в котором они, [анализанты Лафорга], окажутся главными действующими лицами. Уже чувствуются, таким образом, следы «психоаналитической филиации», [следы], которые будут лишь усиливаться от поколения к поколению и от одной [психо­аналитической] кушетки к другой.

¹ Немецкий психиатр, племянник рейхсмаршала Германа Геринга. — Примеч. П. В. Ка­чалова.

С окончанием войны во Франции, как и повсюду в мире, психоанализ возрож­дается сильно изменившимся по сравнению с предшествующими десятилетиями, Фройд умер, а с ним и верховный судия того, кто и что достойно или недостойно признаваться психоаналитиком или психоаналитическим. Отныне эта роль дол­жна перейти к институтам, чья образовательная деятельность станет источником конфликтов, отодвигая на второй план чисто теоретические споры. «[Большие] дебаты» в Англии между Анной Фройд [Anna Freud] и Мелани Кляйн [Melanie Klein] ознаменовали рубеж между двумя эпохами.

Впрочем, эмиграция большинства европейских психоаналитиков-евреев в Аме­рику перемещает резиденцию верховной светской власти в Соединенные Штаты и придает Международной психоаналитической ассоциации все более и более важную функцию арбитра, [а] затем — судьи. Но тот, кто в ту пору говорит «Аме­рика», одновременно говорит «империализм», [не только] для советского блока, сплоченного холодной войной, [но] и, подчиняясь указаниям из доклада Жданова Коминтерну, для некоторого числа психиатров, сплотившихся во времена Со­противления под знаменами Французской коммунистической партии.

Это противостояние порождает у публики противоположные образы психоанализа; в соответствии с опасениями Фройда, говорившего о [контексте] Weltanschauung¹, [психоанализ] с одной стороны обзывают «буржуазной и реак­ционной идеологией», и это оскорбление, среди прочих других, еще более ярост­ных, будут повторять коммунисты — интеллигенция и врачи — с 1949 по 1965 год. По прошествии этого времени, новые теории Жака Лакана, признаваемые более «научными» из-за связи с лингвистикой, произведут настоящий переворот. Точно так же, в то же самое время, вследствие [новой политики] открытости папы Пия XII, [к психоанализу] обратятся католики, которые доселе яростно отвергали «материалистические» теории Фройда.

итак, игра идет в двух регистрах: о психоанализе говорят все больше и больше, сначала, главным образом, плохо и иронично, в газетах, фильмах и романах. В свою очередь радио начинает его популяризировать. Для большинства психо­анализ кажется раскрашенным в цвета «американской мечты», импортированной с голливудскими фильмами в послевоенной эйфории, когда солнце свободы, казалось, блистает на Западе. При этом, в то же время психоаналитическое движе­ние реорганизуется на новых основах: молодые психиатры все больше интере­суются [психо]динамическим подходом к психическим расстройствам; за ними не коре следуют студенты, вставшие на путь [изучения] «психологии», специфи­ки которой [как отдельной университетской дисциплины] организуется под эги­дой Даниёля Лагаша с учреждением в 1947 году диплома высшего образования («лиценциата») по психологии.

На протяжении этого периода, с 1945 по 1953 год, [все] эти модификации происходят без излишнего шума в средствах массовой информации. Французские психоаналитики заняты больше реорганизацией, чем новыми открытиями, и, пе­ред лицом растущего спроса на учебный анализ, озабочены главным образом ус­ловиями [психоаналитического] образования. Создание парижского Института

¹ Мировоззрение, по-немецки и тексте. — Примеч. II. В. Качалова,

61

психоанализа провоцирует, впрочем, в июне 1953 года первый раскол во французском психоаналитическом движении (Mijolla, Alain de, 1996). В результате только Парижское психоаналитическое общество, во главе с Сашей Наштом, признается «обучающим» [обществом] Международной психоаналитической ассоциацией, в то время как раскольники, увлекаемые Франсуазой Дольто [Francoise Dolto], Жюльеттой Фаве-Бутонье [Juliette Favez-Boutohier], Жаком Лаканом и Даниёлем Лагашем к созданию Французской психоаналитической ассоциации, будут десять лет бороться, чтобы добиться своей реинтеграции в мировое [психоаналитическое] сообщество, ценой, впрочем, исключения из спис­ка обучающих аналитиков Жака Лакана и Франсуазы Дольто, чья практика была сочтена несовместимой с образовательными требованиями Международной психоаналитической Ассоциацией. Новый раскол последовал в 1963 году (Mijolla, Alain de, 1995).

Эти десять лет конфликта, даже если они поначалу вызывают мало откликов за пределами заинтересованных профессиональных кругов, где ведутся эти жаркие баталии, станут решающими [годами] для французского психоаналитического движения, придав ему такой творческий порыв, какого он не знал никогда ранее. Необходимость для каждого из двух соперничающих обществ навязать и медицинским, и университетским кругам себя как самого лучшего, если не единствен­ного, хранителя «Психоанализа», множит творчество и публикации, причем оба [общества] — надменно игнорируют в своих библиографиях работы соперников. Курация больных с психозами, психоанализ детей и подростков, психосомати­ческая медицина, лечение токсикомании, институциональный психоанализ — ни одну из областей [применения психоанализа] не обходят соперники вниманием. Глубина экспансии психоаналитической практики и [психоаналитической] мысли в ткань медико-социальной и университетской [жизни] страны непрерывно нарастала. Имена Дидье Анзьё [Didier Anzieu], Пьеры Оланье [Piera Aulagnier], Мориса Бувё [Maurice Bouvet], Жанины Шассге-Смиржелъ [Janine Chasseguet-Smirgel], Рене Дяткина [Rene Diatkine], Мишеля Фэна [Michel Fain], Владимира Гранова [Vladimir Granoff], Андре Грина [Andre Green], Бела Грюнберже [Bela Grunberger], Жана Лапланша [Jean Laplanche], Сержа Лебовиси [Serge Lebovici], Сержа Леклера [Serge Leclaire], Джойс МакДугалл [Joyce McDougall], Мод Маннони [Maud Mannoni], Пьера Марти [Rierre Marty], Мишеля де М’Юзана [Michel de M’Uzan], Жан-Бертрана Понталиса [Jean-Bertrand Pontalis], Виктора Смирнова [Victor Smirnoff], Конрада Стена [Conrad Stein], Жан-Поля Валабрега [Jean-Paul Valabrega], Сержа Видермана [Serge Viderman], а также многих других [психоаналитиков] становятся всё более знакомы тем, кто работает в общественном здравоохранении или занимается психологическими исследованиями, так же как вес чаще появляются они на прилавках специализированных книжных мага­зинов. Психоанализ во Франции, по выходе из мини-бури раскола 1953 года, ка­жется, огромными скачками меняет ход истории, отмечая его упорным и триумфальным завоеванием традиционных бастионов клиники и университета. Такое развитие, за [всеми] институциональными разногласиями, позволяет ему заставить услышать свой голос в международном концерте, при полном тогда засилье англоязычных авторов: британцев, из кругов Мелани Кляйн, Дональда Винникотта [Donald Winnicott] или Вильфреда Биона [Wilfred Bion] или американцев,

объединенных в продвижении Эго-психологии, из круга Хайнца Хартманна [Heinz Hartman], Эрнста Криса [Ernst Kris] и Рудольфа Лёвенштайна.

Но социокультуральный феномен, совершенно непредвиденный сам по себе, который запускает в шестидесятые-семидесятые годы харизматическая личность Жака Лакана и его животворное мышление, превзойдут [своими] последствиями всё, что [только] можно было вообразить насчет постепенного, но относительно спокойного приживления [психоанализа]. Его дерзость, его вкус к провокациям, как в лучшем, так и в худшем смысле, особенно его философская культура, которая так отличает его от «среднего врача», делают его личность общеизвестной. Он привлекает все большую и большую часть французских интеллектуальных элит и, водя свой особый дискурс с переднего плана [интеллектуальной] сцены, навязывает такой образ психоанализа, который постепенно становится чрезмерным, даже если на заднем плане, подчеркнем это, сами его крайности заставляют весь ансамбль французского психоаналитического сообщества усомниться в себе.

Среди психоаналитиков, даже тех, с которыми он расстался в 1953 году, или тех, кто расстанется с ним через десять лет ради вступления в Международную Психоаналитическую Ассоциацию, очень немногие избегнут вопросов, которые поднимались как его практикой, так и его теорией. Очень немногие смогут заявить, что на них не повлияло ни то, как он говорил о Фройде или о психоаналитическом образовании, ни те вольности, которые он позволил себе, выступив против международного единогласия в дискурсе, предлагая [такой] неоФройдизм, который будут называть [не иначе] как [психоанализ] «по-французски» и кото­рый он навяжет как внутри [своей] страны, так и за ее пределами, вопреки или благодаря [тем] насмешкам и противостоянию, которые вызывают его соблазнительные методы.

Это период лозунгов: «возвращение к Фройду», «излечение как перерастание», «аналитик авторизует себя сам», среди прочих находок, передававшихся из уст в уста. Это период теоретических внушений, изрекаемых достаточно туманно, чтобы [целое] поколение молодых психиатров и психологов посвятило себя попытке их понять, так же как они сочтут своим долгом открыть для себя ту литературную и философскую культуру, которой был насыщен дискурс Мэтра. Вскоре настанет период «ленты Мёбиуса», которую каждый вырезает и клеит, «графов»¹, «борромеевых узлов». Как и сам Жак Лакан, никто из услышавших его не может остаться в покое.

Повторим: этот феномен в истории психоанализа — уникален. Живой человек становиться популярной личностью, представляющей французский психоанализ в глазах всего мира, как все еще рисуют за границей среднего француза в баскском берете и с хлебным багетом. И в первый раз его личность и судьба Парижской фройдовской школы, которую он основывает в 1964 году, синтезируют на следующие двадцать лет те два уровня [восприятия психоанализа], которые, как мы подчеркивали, ранее бывали лишь [взаимо]дополнительны.

Но Жак Лакан — не только персонаж, о капризах, причудах, дерзости и вычурности которого широкая публика узнает из прессы, [не только] персонаж достаточно

¹ Не путать эллинистический неологизм «граф» [graphe] Лакана с немецким и русским дворянским титулом. – Примеч. П. В. Качалова.

63

модный, чтобы публикация в 1966 году его «Сочинений» [Ecrits], книги толстой и теоретической, особо трудной для чтения, стала событием для средств массовой информации, затем последовал успех [ее] продаж, достойный романов-бестселлеров. У него [у Жака Лакана] — культурная булимия, он страстно увлечен философскими размышлениями, он — ненасытный исследователь, который, с недели на неделю, анонсирует на [свой] ближайший семинар откровение, кото­рое, словно Мессия, никогда не придет, но пришествия которого каждый наде­ется увидеть. Все более и более привлекая интеллектуалов такого уровня, как Жан Ипполит [Jean Hyppolite] и Морис Мерло-Понти [Maurice Merleau-Ponty], вовлеченный в торжествующее в то время движение [философского] структура­лизма, он обязывает своих слушателей читать часто малоизвестных авторов, ко­торых он любит цитировать, и таким образом принудит целое поколение психи­атров пропитаться культурой, к которой ни их медицинское образование, ни социальная среда довольно часто их совершенно не подготовили. В этом также его влияние на французскую психоаналитическую мысль станет преобладающим, поскольку само собой, что не-лаканисты, не желая оказаться отставшими, в свою очередь принялись за такое прочтение и такое осмысление психоанализа, кото­рые с тех пор [и] являют собой особую утонченность его [французского психоанализа] действительности, [утонченность, которую] за пределами Франции вскоре ста­нут все более и более считать слишком интеллектуальной.

Годы с 1953 по 1980 были наиболее плодотворными в истории французского психоаналитического движения из-за яростного соперничества, в котором противостояли психоаналитические организации, принадлежащие к Международной психоаналитической ассоциации (как Парижское психоаналитическое общество и Французская психоаналитическая ассоциация), и [не принадлежащие к МПА] Па­рижская Фройдовская школа и IV Группа ОРLF¹, вышедшая в 1969 году из лакановской группы.

Всё рассыплется в январе 1980 года, после того как Жак Лакан, состарившийся и больной, решит распустить ту [самую] Парижскую Фройдовскую школу, [все] перипетии которой так занимали французскую публику. Это объявление [о роспуске Школы] произведет эффект [разорвавшейся] бомбы, эхо которой повторяют ведущие газеты, а 9 сентября 1981 года они же [газеты] сообщат на первых страницах, как о событии национального масштаба, о смерти Жака Лакана. С этой кончиной в действительности завершается и важнейшая глава истории психоанализа во Франции, [ибо за ней] следует раздробление лаканистов на более или менее лабильные группы, каждая из которых убеждена в пра­ве быть истинной наследницей мышления Учителя, – но одновременно они объединены часто не столько этой претензией на верность, сколько своим отвержением и противостоянием со Школой Фройдовского дела [Ecole de la Cause Freudienne]. Во имя Лакана, а затем, все более и более, — от собственного имени, весьма искусно узаконенного, — Жак-Ален Миллер [Jacques-Alain Miller]² придаст

 оной [Школе] размах в первое время не столь национальный, сколь международный, [когда] многие психоаналитики Южной Америки сменят свои кляйнианские предпочтения на эти новые [лакановские] теории, которые в их глазах имели еще и преимущество [быть предметом] борьбы и гонения со стороны североамериканского психоанализа.

В последующие годы за неимением нового харизматического лидера увлече­ние французской публики психоанализом начнет спадать; но в национальном масштабе некоторые из первых анализантов лакановского движения, пройдя че­рез кушетку Мэтра, старея, уже [сами] знаменитые, пришли к занятию ключевых постов в самых разных отраслях государственного и частного сектора политиче­ской, экономической и культурной жизни Франции. Благодаря своим дружес­ким связям в области книгоиздания, в прессе и в различных секторах аудиовизуальной Индустрии они станут содействовать некоторой нетленности в распространении лакановского мифа; конечно, [все это] уже не сравнимо с мощным шумом былых времен.

Именно так и сформировались с тех пор и на протяжении этих десятилетий два «психоанализа», категории которых сохраняются и в наши 2000-е годы. С одной стороны, блистает психоанализ, который умно и элегантно обращается с языком И его играми, [психоанализ], всегда готовый выступить публично, открыться широкой общественности в радио- и телетрюках, даже в фильмах, несколько на аме­риканский манер. С другой стороны, существуют группы и ассоциации, число которых с годами растет и членов [которых] объединяет сродство теории и прак­тики. Многие из них продолжают более скромную работу на поприще практиче­ского здравоохранения, равно как и [работу] по возможному теоретическому и практическому развитию гипотез Фройда, Кляйн, Ференци или Лакана — называя лишь некоторые направления развития постфройдовского психоанализа. Помнились новые имена: Поль-Лоран Ассун [Paul-Laurent Assoun], Бернар Брюссе [Bernard Brusset], Катрин Шабер [Catherine Chabert], Поль Дени [Paul Denis], Пьер Федида [Pierre Fedida], Бернар Голье [Bernard Golse], Жюлия Кристева[Julia Kristeva], Софи де Мижолла-Меллор [Sophie de Mijolla-Mellor], Бенно Розенберг [Benno Rosenberg], Рене Руссийон [Rene Roussilion], среди многих дру­гих, о долговечности и важности работ которых, как и [о работах] их предшественников, сможет рассудить только время.

Множественность и разнообразие практик, используемых толпами тех, кто вышел из лакановских движений, или тех, кто ощутил себя изгоем некоего мальтузианства устоявшихся обществ, придали, тем не менее, всё возрастающую важ­ность тому, что будет ранжировано под термином «психотерапия», этикеткой, под которой объединятся сторонники разнородных методов, предположительно лег­ко и быстро «исцеляющих» психические расстройства. В мире, где нарастают требования счастья, одновременно, впрочем, с общим ускорением ритма жизни и растущей конкурентной борьбы в профессиональной жизни, классический «курс психоанализа» с его требованиями [затрат] времени и инвестиций, как аффективных, так и действительных, постепенно утратил ту исключительную важность, которую он имел в течение первых восьмидесяти лет своего существования. «Короткие сеансы», введенные Жаком Лаканом, и в лучшем случае падение их частоты с четырех до одного разя и неделю, положение «лицом к лицу» все

65

более и более приходящее на смену использованию кушетки, которую Фройд, кстати, считал необходимой (главным образом как средство избегания взгляда), целая серия переделок «рамок [психоанализа]», [в том виде], как он их опреде­лил в 1904 году, способствовали созданию некоей пропитанной психоанализом психотерапии, где преобладают расплывчатые «символические» истолкования [— как техника] и устранение симптома [— как цель]. Когнитивизм, бихевиоризм, гипноз и развитие психофармакотерапии, сопровождавшее успехи неврологии, — сколько различных методов терапии, один за другим, в так способствующей рос­ту продаж атмосфере конфликта, предлагаются публике как конкурирующие и, главным образом, как «более эффективные», чем метод психоанализа, в то время как на самом деле их место — по соседству, [а] иногда даже — дополнительное [к психоанализу] в широком ассортименте возможностей, которыми [мы] в насто­ящее время располагаем в области [охраны] психического здоровья. Во имя чего отказывать кому-то в счастье почувствовать себя «исцеленным» «магнетиче­скими пассами», [святой] водой из Лурда [Lourdes]¹ или зарезанным цыплен-ком²? Однако — при редко соблюдаемом условии ясно и публично уточнять, кто и что делает, какими средствами и с какими глубокими целями.

Ведь всем должно хватить места под солнцем, которое не заменишь только прожекторами, направленными на изменчивую сиюминутность. Не следует, следо­вательно, недооценивать специфику психоаналитического образования, которое, вне поля зрения средств массовой информации, никогда не переставало ставить под вопрос само себя, даже если двусмысленности критериев образования в Па­рижской Фройдовской школе могли позволить сотням самопровозглашенных те­рапевтов восхвалять [в глазах] легко вводимой в заблуждение публики свою [якобы] компетентность, которую другие достигли лишь в ходе долгого и трудного ученичества.

В сменяющих друг друга волнах, столь характерных для истории французско­го психоаналитического движения, с регулярно произносимыми заявлениями об упадке, и даже о смерти психоанализа во Франции, можно констатировать, что достаточно [только] одного события — как недавно, государственных поползновений на регламентацию «психотерапии», — чтобы вся преемственность пере­дачи психоанализа в самом строгом смысле слова вышла наружу, демонстри­руя вспышками возрождающегося по таким поводам общественного интереса, что психоанализ в различных его формах имплантировался довольно прочно. И что сохраняется требование строгости [психоанализа]; [несмотря на] сектантские, эзотерические и магические миражи по соседству, или [несмотря на] телесно-ориентированную и сексуальную разнузданность, которую некоторые провозгла­шают универсальной панацеей, [несмотря на все эти] методы, древние, как мир, (методы], которые никакой декрет никогда не отменит.

Тем не менее, превратности французского психоанализа нельзя представлять как модель [для подражания]. Прежде всего, потому, что не может быть

¹ Самое известное из мест явления Девы Марии во Франции, место паломничества и чудесных исцелений. — Примеч. П. В. Качалова.

² Ритуалы, занесенные во Францию выходцами с Антильских островов. — Примеч. II. В. Качалова.

никакой общей модели в столь сложной области, где каждый должен найти свой оригинальный путь развития, но также потому, что она [французская модель] проявила себя, во всех ее противоречиях и особенностях, слишком связанной со своей [французской] социокультурной историей, а также с личностями и событиями, которые и определили ее маршрут. [Французский психоанализ], долгое время остававшийся несколько маргинальным в международном [психоаналитическом] движении, в инстанциях которого преобладало англосаксонское большинство, за исключением тех постов, которые Серж Лебовиси, Даниель Видлёшер [Daniel Widlocher] и Ален Жибо [Alain Gibeault] занимали в рамках Международной психоаналитической ассоциации или в Европейской федера­ции психоанализа, в настоящее время находит все большее и большее признание своего вклада в теорию [психоанализа]. Более того, [именно] к его [французского психоанализа] изучению с некоторых пор стремятся многие страны, политическая и научная эволюция которых открывает [их навстречу] наследию Фройда.

Но нужно извлечь уроки из его [французского психоанализа] эволюции, из тех размышлений, которые определили и обогатили восемьдесят лет его существовании, из этого чередования эксгибиционистского соблазнения и спокойной работы в области [лечения] психических болезней, так же как из его [французского психоанализа] тенденций к философствованию, [впрочем], по примеру Фройда, постоянно умеряемых клиническим опытом. Поскольку оный [клинический опыт] всегда действует за кулисами, словно предохранитель от слишком интеллектуалистских спекуляций. «Теория, это не мешает существовать»¹, — любил говорить еще Шарко, и французские психоаналитики не забывают этот урок из их прошлого. Абстрактные дискуссии остаются необходимы [французским психоаналитикам] как гимнастика ума, но [и] в самой их [этих абстрактных дискуссий] сердцевине они [французские психоаналитики] постоянно задаются во­просами о той действительности [объектных] отношений, способной заставить усомниться в любой псевдоопределенности, [о той психической действительно­сти], с которой они сталкиваются [как] в тиши своей частной практики, так [и] в суровой повседневности [психиатрических] больниц или иных лечебных учреждений, где они практикуют. Здесь то, чему они научились у Фройда, — перенос, контрперенос и бессознательные [психические] механизмы — остаются ферментами психоаналитического процесса, сохранившего в беге времени свою ценность и передаваемого по эстафете поколений. [Психоанализ — это и] науки и человеке, открытая для светского шума. Книги, университетские курсы или средства массовой информации предлагают его к использованию всем, кому не лень; [психоанализ — это и] практика терапевтического слушания другого [че­ловека] в тайне отношения двух протагонистов; [и] те перипетии исторического маршрута [психоанализа], которые мы попытались [здесь] кратко набросать, для нас лучше [всего] объясняются именно этим двуединством [социального и науч­ного] лица психоанализа.