Статья. Серж Лебовиси “ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ У РЕБЕНКА. Генетическое исследование объектных отношений “

Статья. Серж Лебовиси “ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ У РЕБЕНКА. Генетическое исследование объектных отношений “

Эта глава будет посвящена, прежде всего, попытке реконструкции генетической эволюции. Здесь необходимо обратиться к работам, которые буквально наводнили психоаналитические круги. Тщательное рассмотрение этих работ соответство­вало бы попытке систематизации.

Исключительно из удобства мы решились выделить в эволюции ранних объектных отношений некоторое количество этапов, которые составят последующий предмет описания, обобщенный в таблице, которую мы предлагаем в качестве зак­лючения. Мы увидим наряду с генетическими стадиями, описанными в свете про­дольной эволюции, и стадии, предлагаемые психоаналитиками, работающими со взрослыми, и синхронные функции материнского объекта. Мы также попытаемся систематизировать гипотезы о коммуникации в объектных отношениях.

Нарциссическая стадия

Описание этой стадии обязывает обратиться к состоянию новорожденного. Не было бы оснований помещать это описание в начале исследования объектных отношений, если бы нам не надо было ссылаться на тексты Фройда, посвященные изучению нарциссизма, предшествующего эволюции объектных отношений.

В «Метапсихологии» он противопоставляет нарциссическую стадию объектной стадии:

Представим себя на месте живого существа, почти лишенного поддержки, еще не ориентирующегося в мире, чья нервная субстанция воспринимает некоторые возбуждения. Это существо вскоре будет в состоянии сделать первое различение, на­чать ориентироваться. Оно ощутит, с одной стороны, возбуждения, от которых оно сможет избавиться мускульным действием, и присвоит их внешнему миру. С другой стороны, оно будет воспринимать и другие возбуждения, по отношению к которым подобное действие будет оставаться безрезультатным, и которые будут сохранять, несмотря на это действие, свой постоянный властный характер; эти возбуждения свидетельствуют о существовании внутреннего мира и являются доказательством инстинктивных потребностей. Субстанция живого существа, воспринимающая факт своей мускульной активности, обретает, таким образом, точку опоры, которая позволяет ему отличать «внешнее» от «внутреннего» [19, р. 30-31]…

Я примитивным образом находится в самом начале психической жизни, инстинктивно инвестируемое и частично способное удовлетворять само свои инстинкты. Мы называем это состояние нарциссическим и квалифицируем как аутоэротическую возможность удовлетворения, которая и него включена. В этот период внешний мир, вообще говоря, не инвестирован интересом с точки зрения удовлетворения, он остается индифферентным. В это время Я-субъект смешивается с тем, кто поставляет удовольствие, а внешний мир — с тем, что индифферентно (или же, возможно, с тем, что является неудовольствием в качестве источника возбуждения). Определим сна­чала любовь, сказав, что она — отношение Я с источниками удовольствия; ситуация, и которой Я любит только себя самое и остается индифферентным к внешнему миру, будет тогда первым из контрастных отношений, где мы нашли «любовь». Я не нуж­дается во внешнем мире, когда оно аутоэротично, но вытаскивает из него свои объекты через опыт инстинкта самосохранения и не может, тем не менее, помешать себе в течение некоторого времени испытывать неприятные внутренние возбужде­ния влечения. Под влиянием принципа удовольствия дальнейшая эволюция с того момента осуществляется в нем самом. Оно инкорпорирует в себя предложенные объекты, и если только они конституируют источники удовольствия, то оно их интроецирует, по выражению Ференци, и, с другой стороны, отвергает то, что внутри него самого становится причиной неудовольствия [19, р. 43-44].

В том же тексте можно прочесть и другое важное замечание:

…Да, примитивное нарциссическое состояние никогда бы не смогло эволюционировать, если бы каждый индивид, не будучи в состоянии помочь себе сам, не проходил бы период, где заботы другого ему необходимы… [19, р. 43].

Нарциссическая стадия, таким образом, соответствует первому периоду жизни, где новорожденный живет в состоянии относительного безразличия к внеш­нему миру, от которого он в некотором роде защищен высоким порогом возбуж­дения. Именно от внутреннего возбуждения зависят его потребности, которые выражаются во время его дискомфорта через пробуждение и крики, принимаю­щие ритмичный характер, связанный с первыми набросками развития условных рефлексов. Нет объекта, который мог бы быть дифференцирован. Внешний мир и, в частности, мать не есть объект, хотя она себя чувствует объектом зова перед субъектом, реакции которого начинают индивидуализироваться на ее собствен­ных глазах, поскольку она слышит и понимает его крики. Во всяком случае, в ок­ружающей среде бесформенный объект удовлетворяет ритмические потребности новорожденного.

Нарциссическая инвестиция имеет свою судьбу, которую Фройд впоследствии уточнил. Мы к этому вернемся и увидим, какую роль она играет в выборе объекта у ребенка и взрослого.

В несколько схематичном виде мы допускаем, что Нарциссическая стадия соответствует первым неделям жизни: она продолжается до 8-12 недель.

Для ее определения можно принять термин «недифференцированности» Р. Шпица. Грудной ребенок не отделяет себя от своего окружения и может ощущать ма­теринскую грудь только как часть самого себя. Я не отделяется от не-Я.

В это время, когда всякое восприятие связано с интероцептивными потребностями, реакции ребенка зависят от восприятия потребностей, выражающихся через эту систему, и внешние стимулы воспринимаются настолько, насколько они взламывают барьер спокойствия: они провоцируют

реакции, которые мы едва осмеливаемся квалифицировать как «неудовольствие».

Известно, что Шпиц не признает в качестве прототипа этих реакций неудовольствия знаменитую родовую травму, разработанную и широко применявшую­ся Ранком [38]. Тем не менее, Маргарет Риббл показала, что потребности ново­рожденного в кислороде влекли за собой реакции, которые можно рассматривать как прототипы тревоги [39].

Во всяком случае, если можно говорить о неудовольствии в первые дни жизни, то противоположностью этого аффекта можно было бы назвать спокойствие, Ни этих бинарных физиологических основах может строиться фундамент психологической жизни — сначала на протяжении развития преобъектных отношений, а затем — объектных, как мы это увидим далее.

Реакции новорожденного соответствуют, уже по законам развития условных рефлексов, реакциям окружающей среды. С этой точки зрения, было бы уместным говорить о первых сигналах, происходящих от объекта не как от либидного объекта, а как от объекта, воздействующего на глубинную чувствительность: речь идет о модификациях равновесия, которые исследовал Шпиц [41] вслед эй Хетцером, работу которого он цитирует [26]:

Например, когда после первой недели ребенка берут из кроватки и помещают его в позицию, в которой он получает материнское молоко, то есть в горизонтальную, ребенок поворачивает голову к груди человека, держащего его в этом положении, будь то жен­щина или мужчина. Наоборот, если поднимают того же ребенка из кроватки в верти­кальную позицию, он не повернет головы в сторону данного человека [26, р. 14-15].

Сигналы становятся все более специфическими, но до начала 2-го месяца грудной ребенок узнает пищу, только когда голоден.

К концу 2-го месяца в окружении ребенка начинает занимать свое место человеческое существо: оно воспринимается, начиная с этого момента, визуально, а нарциссическая стадия уступает место следующей фазе: если взрослый подходит к кричащему и стонущему младенцу, когда пришло время кормления, то младенец успокаивается и тянет ротик. Но такая реакция возникает, только если он хочет есть. Исключительно в этом смысле и должно интерпретироваться, как это показали Ажюриагерра¹ и его со­трудники [3], исчезновение основного орально-языкового рефлекса Андре Тома в случае переполнения желудка. Главное обстоятельство состоит в том, что «он (младенец) в этот период реагирует на внешний стимул в соответствии с иитероцептивным восприятием, в соответствии с восприятием ненасытного влечения» [41, р. 16].

Аналитическая стадия

Это стадия преобъектных отношений, когда объект еще не узнается как таковой. По выражению Шпица, он является предвестником и выстраивается вокруг первых организаторов. Мы взяли термин аналитических отношений из Фройдовской терминологии, чтобы показать, что отношения грудного ребенка — это пока еще отношения нужды [33].

По Шпицу, эта стадия характеризуется специфической реакцией грудного ребенка на человеческое лицо — улыбкой. Напомним эксперименты этого автора, оказавшего, что реакция-улыбка возникает при условии, что взрослый смотрит на него в упор, так, чтобы были видны его глаза и чтобы он не был неподвижным. Речь пока идет о сигнале, связанным с «гештальтом», который играет привилегированную роль в формировании объекта.

Так, первое восприятие ребенка не связано с грудью матери или с бутылочкой молока. Чаще всего оно имеет место во время кормления, но возникает через «пре-восприятие» человеческого лица¹.

Итак, в первой воспринятой реальности связь устанавливается между грудью и человеческим лицом.

Первое восприятие возникает только в момент этой активности, запущенной интероцептивным путем, когда грудной ребенок голоден и особенно когда хочет пить. Сосание молока, устраняющее дискомфорт, и человеческое лицо определяют направленную орально-языковую активность, сопровождающуюся, как правило, ладонно-пальцевой активностью. Здесь можно вспомнить о совпадении двух архаических рефлексах хватания — орально-языковом и ладонном. Первое восприя­тие является одновременно визуальным (человеческое лицо) и оральным (пре­обладание движений сосания и глотания). Первый нечеткий гештальт соединяет лицо матери и оральный контакт с ней.

Первое восприятие от контакта с орально-визуальным «гештальтом» пре-объекта связано с потребностью, то есть с аффектом, в связи с которым можно было бы говорить об отсутствии спокойствия и даже о неудовольствии. С уменьшением напряжения возможности восприятия затушевываются.

Мы увидим, почему грудь является первым объектом в реальном смысле слова. Он воссоздается в первых фантазмах ребенка как опора удовлетворения или неудовлетворения. Но он не является первым воспринятым объектом. Первое кон­тактное восприятие дается посредством трех органов:

1. рука, являющаяся активной во время кормления грудью и координирующаяся по мере инвестиции этой части тела;
2. внутренняя часть уха, если вспомнить основные рефлексы предыдущей фазы,
   на нарциссической стадии. В момент изменения положения можно предположить, что ребенок испытывает связанные между собой вестибулярное и слуховое возбуждения интероцептивного, смутного, шумного и тревожащего ха­рактера;
3. внешний кожный покров, если принять, что грудной ребенок обретает в своей кроватке кожную защиту, которая во время беременности поддерживалась за счет амниотической жидкости; контакт с воздухом должен создавать состояние возбуждения, также нагруженное для него аффектом.

¹ Эти взгляды изложены в работе Рене Шпица «Примитивная полость» [42]. Он исхо­дит из исследования генетического значения феномена Левина (белое сновидение) и фе­номена Исаковера (мучительные и неприятные модификации телесного образа в момент засыпания или болезни).

Итак, возможно, что эти три органа соединены неразрывным образом в момент потребности, чтобы представить собой момент удовлетворения, в частности через пищу.

Опыт кормления задействует различные активности, которые будут координироваться друг с другом и обретать смысл:

1. физиологические факторы в большей степени, чем психологические, связаны с неприятным напряжением и с его уменьшением во время кормления;
2. моторные факторы, которые будут организовываться направленно и психологически, начиная с нескоординированной и диффузной активности, характеризующей этот период;
3. перцептивные факторы опыта кормления (сосание молока и глотание), которые определяют запуск проприоцептивных органов оральной полости;
4. сенсорный опыт руки и комплекса кожного покрова, развивающихся синхронно;
5. синхронный опыт интероцептивного характера, который должен быть запущен через возбуждение внутренней части уха.

Этот комплекс факторов, организующихся начиная с аффекта, запущенного потребностью, определяет непосредственное восприятие в момент опыта кормления, На этой базе закладывается дистанцированное восприятие, лежащее в основе ког­нитивных процессов. Первые рецептивные элементы, как мы видим, — диффузные и базируются на проприоцептивных элементах: поэтому пальцево-ладонные реф­лексы не соответствуют скоординированным движениям, а реализуют настоящий разгул рук во время сосания молока. Оральная полость и руки составляют единое целое — «примитивную полость», которая способна создавать перцептивный эле­мент во время сосания, то есть в момент, когда устанавливается круговорот потреб­ностей и их удовлетворения. Визуальный опыт в это время слит полностью с опы­том кормления, и ребенок, конечно, не способен различить, что для него является внутренним, а что — внешним. В процессе созревания он начинает понимать, что означает для него ожидание пищи. Лицо матери, которое он теперь узнает, означает (и он это знает) подачу-пищи-в-рот. Дистанцированно воспринятой реальностью становятся, и лицо матери, и пища, которую она приносит. В то же время ребенок обретает, может быть, смутное осознание своей оральной и ручной активности.

В развитие этого перцептивного модуса вмешиваются:

а) восприятие того, что является внешним и что опосредовано нашей сенсорной системой;

6) интеро- и проприоцептивное восприятие.

Существенным является то, что инстинктивное удовлетворение связано с этими типами восприятий: именно наличие аффекта придает им ценность опыта.

Попытаемся уточнить различные уровни перцептивной и когнитивной интеграции, которых может достичь трехмесячный грудной ребенок: уже можно говорить об образном мышлении. В основе лежит кинестетическая организация, характери­зующаяся восприятием в целом, опосредованная кинестетической системой и интеро- и проприоцептивными рецепторами. В три месяца грудной ребенок дей­ствительно способен на диакритическое дистанцированное восприятие на основе визуальных образов, в то время как последние, на наш взгляд, оставляют мнезические недолговечные следы.

Определившееся таким образом рудиментарное 51 названо Шпицем коренной центральной организацией, позволяющей ребенку координировать свои первые преднамеренные действия в целях защиты и обретения мастерства. Барьер защиты от внешних стимулов становится для ребенка бесполезным: действительно, он выходит из состояния интероцептивной рецептивности и начинает воспринимать. Аффекты определяют следы памяти и разрядку активности. Само действие спо­собствует развитию Я.

Как реальность, воспринимаемая в вербальном и экстравербальном модусе, объект должен рассматриваться в контексте Фройдовской теории: он является опорой влечений; не будучи осознаваем как объект, он, скорее, заслуживает названия пре-объекта, к которому направляются либидные и агрессивные вле­чения; пре-объект, который удовлетворяет потребности или отказывает в их удовлетворении, не заслуживает названия либидного объекта. Он обретает свою ценность только в связи с инвестицией, привязанной к аффекту влечения, то есть является только функциональным. Но это разъятие влечений, связанное с развитием условных рефлексов, ритмически организованных во времени посред­ством внутренней потребности, объясняет образование фантазмов парциального объекта, обнаруженных в психоаналитических наблюдениях, проводимых на ма­леньких детях Мелани Кляйн [28], и в генезис которых мы вместе с Рене Дяткиным попытались проникнуть.

Объект в своем постоянстве будет выделен из окружающей среды, только когда:

1. поступательное созревание ребенка позволит ему его осознать;
2. влечения смогут направиться на него.

Понятно, что часть аффектов будет десексуализирована. Хартманн, Крис и Левенштайн [25] предпочитают говорить о нейтрализации — процессе, очень важном для развития Я, когнитивные, то есть автономные, функции которого дезинвестируются от конфликта, который привносят с собой влечения, определяющие состо­яние потребности. Этот процесс, как мы увидим, нельзя путать с более поздним — сублимацией.

Несмотря на сложность действующих процессов (хотя грудной ребенок более не является тотально пассивным и вопреки исчезновению архаичных рефлексов и протопатических реакций), поле восприятия грудного ребенка остается достаточно ограниченным, поскольку оно не выражается, разумеется, в чисто вербаль­ной форме — единственной эффективно действующей у взрослого. Между либидным пре-объектом и ребенком устанавливается обмен — вербальный и экстравербальный со стороны матери и инфравербальный со стороны ребенка. Мы плохо знаем реальность этих процессов, но этологические наблюдения за­ставляют нас догадываться об их богатстве.

И все-таки в своем исследовании «Психоанализ и нейробиология» Ажюриагорра, Дяткин и Бадаракко [3] достаточно основательно изучили этапы созрева­ния и развитие первых зачатков Я. Эти авторы указывают на то, что возможности восприятия и выражения у грудного ребенка в данный период имеют свои огра­ничения: визуальное перцептивное поле ребенка сведено, по крайней мере в на­шей культуре, к редуцированной порции пространства, поскольку он постоянно лежит в своей кроватке.

 С другой стороны, он еще опит большую часть дня и не способен на хватание. Однако вполне возможно, что некоторые шумы, образующиеся от глотания или отрыгивания, предоставляют ему возможность инфравербального выражения.

Беспомощность грудного ребенка — это центральный факт пре-объектной фазы, Воздействие на окружение, несмотря на возможности, которые можно будет на­звать пре-коммуникацией, характеризуется, по существу, простой диффузной «разрядкой»: крики, плач, беспокойство. Тем не менее, грудной ребенок организу­ет объект через улыбку специфического значения.

Шпиц описывает этот период как период переходных отношений между ребенком и его матерью [41], желая сказать, что эти переходы — непрерывные и зача­стую очень бурные. Мы добавим, что они являются транзитивными, потому что не опосредованы. Только с развитием речи и сигналов они становятся интранзитивными, непереходными. При этих переходных отношениях невозможно об­ратиться к опыту взрослого, чтобы понять, в каком мире живет грудной ребенок: если он сопротивляется некоторым возбуждениям лишения, которые были бы не­выносимы для взрослого, то не менее верно, что он сильно зависит от среды — он совсем готов вступить в период, где отсутствие и лишение вкладов будут пережи­ваться как потеря объекта, который отныне является чем-то другим, нежели опо­рой влечений. Но перед лицом объекта Я стремится выйти из Самости: оно будет структурироваться как раз по причине снижения порога восприятия, которое де­лает необходимым контроль стимулов.

Объектная стадия

Ажюриагерра, Дяткин и Бадаракко описывают в своей работе [3] поступательное созревание грудного ребенка: теперь он может садиться, и его перцептивное поле значительно расширяется, в то время как возможности его воздействия на мир будут увеличиваться благодаря развитию функций моторики и хватания.

Понятно, что материнский объект теперь осуществляет свое воздействие не только во время кормления и ухода. Он (материнский объект) входит в перцептивный мир ребенка, и ребенок может воздействовать на него посредством пре-речи: криками, лепетом, отрыгивающими звуками и т. д.

Именно в этом периоде, который длится все второе полугодие первого года жизни, Шпиц располагает «второй организатор», устанавливающийся вокруг аффекта неудовольствия, провоцирующегося отсутствием матери. Это тревога 8-го месяца.

Вот краткое изложение взглядов этого автора: аффекты удовольствия провоцируют специфическую реакцию социальной улыбки к трехмесячному возрасту. Аффекты неудовольствия начинают играть все более отчетливую роль после шести месяцев и так же необходимы, как и первые, для формирования Я. В этот период ребенок реагирует на дружеское присутствие матери и по-другому чувствует незнакомца, поскольку прячется, плачет или остается заторможенным. Именно на этом различении и его следствиях Шпиц базирует описание тревоги 8-го месяца. В генезисе этой реакции он рассматривает три последовательные стадии, которые ведут от неудовольствия к тревоге, проходя через страх. Состояния напряжения — прототипы неудовольствия — организуются на нарциссической стадии вне зависимости от того, принимаем мы или пет существование родовой травмы.

Состояние неудовольствия определяется постепенно, но отношению к некоторым возбуждени­ям и провоцирует все более и более экспрессивные проявления, все тоньше и тоньше воспринимаемые матерью.

На аналитической стадии можно было бы говорить о страхе перед некоторым неприятным опытом: напряжение и неудовольствие соответствовали сначала внут­реннему неравновесию; страх возникает по случаю изменения окружения, оду­шевленного или неодушевленного. Новое восприятие провоцирует бегство перед опасностью, то есть страх в том смысле, в котором Фройд его противопоставлял тре­вожности [20].

Теперь ребенок реагирует больше не на объект, который происходит из неприятного опыта; он осознает постороннего, незнакомца, вызывающего боязнь, особенно в отсутствие матери. По Шпицу, ребенок разочарован незнакомцем, потому что спосо­бен осознавать материнский объект, но он его не обнаруживает: тревожность связа­на, по-видимому, с внутренним напряжением, вызванным желанием. Эта реакция, которая обретает, вероятно, полную отчетливость к 8-му месяцу и которая является архаичным прототипом тревоги, свидетельствует о том, что грудной ребенок отли­чает свою мать от других, так как он осознает себя, потому что знает ее: объект суще­ствует в перцептивной области; но он является либидным объектом. И теперь можно говорить о собственно объектных отношениях.

Следует, конечно, более детально остановиться на основных аспектах созревания, которые позволяют осознание объекта, и на следствиях, которые эта ситуа­ция имеет для формирования Я. Перцептивное поле, как мы об этом уже сказали, значительно возросло, в то время как моторные и выразительные возможности находятся в состоянии развития в соответствии с интеграцией нервных функций.

Можно предположить, что накапливающиеся мнезические следы позволяют различным системам разрядки координироваться в русле направленного действия. Именно сейчас уже можно говорить о некотором Я, понимаемом в качестве приходящего в равновесие аппарата, который позволяет не только удовлетворе­ние потребностей, но и образование системы вторичных процессов посредством ряда обменов акциями между Я и объектом. До сих пор были только Самость (801) и мир, объятый слиянием или расколом. Теперь Я (Moi) приходит в рав­новесие как с окружающим миром через индивидов и вещи, с одной стороны, так и с возбуждениями внутреннего происхождения — с другой. Именно здесь кроется происхождение защитных механизмов, описанных систематизированным образом Анной Фройд [15]. Образование вторичных систем разрядки позволяет дезинвестицию энергии влечений, которая частично нейтрализуется после рас­смотренного нами ранее периода объектного слияния либидо и агрессивности, от­куда и возникает эффективность секторов Я, называемых автономными [25].

Вместе с Дяткиным мы попытались показать формирующую роль этих так называемых тревожных проявлений [32]. Они позволяют ребенку приобрести настоящее управление объектом, которое выражается в некоторых игровых мани­пуляциях ритуализированного порядка. Классический пример, приведенный Фройдом, — игра, где ребенок роняет предмет из своей кроватки, чтобы заставить взрослого поднять его, и таким образом он манипулирует взрослым: то, что исчезает, может возвратиться.

Также можно отнести к атому периоду зачатки фантазматической жизни. Когда объект отсутствует, ребенок может его «галлюцинировать», Это галлюцинаторное удовлетворение свидетельствует о том, что ребенок знает о постоянстве объекта. Так он закладывает фундамент его телесного образа. Можно также пред­ставить, что постоянно переживаемый опыт «отсутствия или присутствия целост­ного объекта» пробуждает следы травмы от расчлененного объекта, дающего удовлетворение и отказывающего в нем, и объясняет генезис фантазмов отноше­ний с парциальным объектом.

Таким образом, ребенок, осознавая, что объект существует не только в моменты нужды в нем, осознает себя существующим в мире. Через осознание другого он осознает, что сам имеет собственное существование и непрерывность.

В своей монографии [41] Шпиц детально останавливается на этапах развития, связанных с этой второй организационной фазой: понимание приказов и запретов, участие в первых социальных играх, постижение инструментария, свой­ственного только человеку, закладка защитных механизмов, в частности таких, как идентификация с агрессором или, скорее, с фрустратором, зачатки подража­ния взрослому (идентификация через жест).

Стадия дифференцированных объектных отношений

На втором году жизни ребенок расширяет свои средства восприятия и действия с удивительной быстротой. Он ходит, берет предметы, он понимает речь взрослых и начинает говорить. Дяткин [4], например, показал необыкновенный прогресс, который символизирует первая фраза, где глагол свидетельствует о дей­ствии, могущем быть направленным на два объекта — подлежащее и дополнение, Со своей стороны Шпиц в монографии [40] показывает связь «Нет» с жестом отрицания — его семантификация свидетельствует о новой организации (стадия третьего организатора). Ребенок переходит от действия к коммуникации.

Под названием переходного объекта Д. Винникотт [43] описал предметы, инвестированные в течение второго года жизни, которые воспроизводят человече­ский образ рудиментарным способом. Известен продолжительный интерес малень­ких детей к плюшевым мишкам или к другим подобным животным, которыми дети манипулируют и с которыми очень часто спят. Эти предметы являются опорой проекций, в которых экстериоризируются первые защитные механизмы:

• идентификация с фрустратором;
• проективная идентификация;
• или же идентификация с агрессором.

Объект сначала является материнским или, во всяком случае, матернизированным: если объект действительно дифференцирован, то есть является иденти­фикационным элементом, то отчетливого различения между ролью отца и матери еще нет. Вместе с Дяткиным мы обсуждали фантазмы «эдипофикации», кото­рые характеризуют этот период. В основе идентификации этого периода в дей­ствительности лежат примитивные механизмы интроекции и инкорпорации. В это время ребенок не может не воображать, что его отец желает и добивается от матери того, чего он сам не может добиться никогда: фузионной и деструктивной инкорпорации объекта.

Он приходит к постижению того, что он фрустрируется в своих желаниях отцом, существование которого он постепенно на­чинает ощущать.

Такая фрустрация отцовского происхождения приобретает все свое эдипово значение только при треугольнике объектных отношений, который определяет более точно роль протагонистов драмы, переживаемой ребенком в результате самого своего развития. Он может сказать в конце второго года жизни: «Я хочу», утверждая, таким образом, свою относительную самостоятельность. Этой стадии соответствует уже достаточно продвинутое развитие Я, которое подтверждает описание психоаналитической топики. Я теперь полностью дифференцировано от Оно, то есть от комплекса влечений, выражение которых оно контролирует, и от Сверх-Я, которое структурируется через процесс идентификации, позволя­ющий преодолеть эдипов конфликт.

Только что сделанное краткое описание первых стадий объектных отношений, разумеется, схематично. Индивидуализация некоторых стадий очень удобна для уточнения их генезиса. Как мы это видели, Шпиц ввел понятие организаторов, чтобы показать эмбриологию их структурирующего характера.

Однако было бы неуместно представлять себе процессы развития статически. Объектные отношения — это отношения взаимные, находящиеся в постоянной эволюции. Прогрессу созревания, который позволяет различать прерывные стадии только потому, что постоянное развитие и последовательные интеграции дают впечатление платформ и новых форм, соответствует изменение отношений, где объект инвестируется, затем воспринимается и через это структурируется: эти новые формы вырисовываются на прерывном фоне развития.

Шпиц, напоминая, что отношение мать-дитя развивается у нас на глазах, пишет так: «…это отношение, имея особенностью развиваться на наших глазах, представляет нам пункт, в котором оно еще не существует в качестве отношения, и ведет нас к точке, где полностью представлено социальное отношение. С другой стороны, это также переход от физиологического к психологическому: так как на физиологической стадии, в утробе, отношения являют собой полный паразитизм ребенка; в течение пер­вого года жизни ребенок пройдет через симбиоз с матерью и подойдет к стадии, где развиваются иерархические отношения. Другой, не менее оригинальный аспект от­ношения мать-дитя — это коренная разница между психической структурой мате­ри и ребенка. Можно сказать, что нигде во всей социологии не существует такого большого разногласия между двумя существами, так тесно связанными друг с дру­гом, если только не рассматривать отношения человека с домашним животным. Один социолог, Георг Зиммель, привлек внимание к перспективам социологических исследований в группе мать—дитя, которую он назвал диадой, и подчеркнул, что именно здесь можно будет найти зародыш любого дальнейшего развития социальных отношений…» [41, р. 5].

Эту концепцию генезиса объектных отношений, которая является концепцией психоаналитиков, называемых генетическими, в особенности американских, так же как и детских психоаналитиков Парижской школы, можно вкратце сфор­мулировать следующим образом: ребенок осознает объект по мере своего созрева­ния в данной культуре; но осознание объекта само, в свою очередь, является фак­тором, способствующим созреванию.

Такая концепция ограничивает место механизмов влечения, и Рене Дяткии выражается по этому поводу достаточно ясно [9];

…На протяжении первого месяца жизни человеческое существо имеет инстинктивное поведение, сопоставимое с поведением животных, описанным этологами. Эта активность характеризуется нижеследующим:

1. Своей четкой биологической целесообразностью, во всяком случае, тем фактом,
   что соответствует уровням определенного гуморального равновесия. Состояние не­
   удовлетворения — это реальное состояние потребности.
2. Внешние же стимулы, наоборот, имеют особенное значение. Они являются малодифференцированными…, они имеют влияние только во время состояния нужды… Речь идет о стимулах недифференцированного и прерывного порядка. Такая прерывность и такая недифференцированность активности обнаруживаются и в пове­дении животных…

…Начиная с восьмого месяца, установление объектных отношений заключает и себе фундаментальное структурное изменение, и совершенно справедливо Шпиц рассматривает комплекс феноменов, разворачивающихся в это время, в качестве «вто­рого организатора» психической жизни. В самом деле, мы можем определить воз­никновение объектных отношений как факт того, что в любых обстоятельствах ребенок реагирует способностью восприятия или не-восприятия привилегирован­ного и всегда идентифицируемого гештальта (лицо матери или ее заместителя), Когда ребенок видит лицо матери, он подает знаки удовлетворения, которые есть продолжение проявлений спокойствия, запущенных приемом пищи; отсутствие или уход матери может включить поведение, сравнимое с тем, какое вызывал голод и на­чале жизни. Именно на этом основании было бы уместно говорить об оральной инвестиции материнского объекта. Мы обнаруживаем две оральные стадии, опи­санные Абрахамом, безобъектную и объектную. Но мы не можем говорить о фун­даментальном различии между этими двумя модусами инстинктивной активности, Объектная инвестиция теперь освобождается от всякой биологической целесообраз­ности, она никоим образом не связана с внутренним гуморальным состоянием; ребе­нок проявляет оральное удовлетворение при виде матери, тогда как вовсе не хочет есть, и лицо матери не является сигналом к приему пищи.

Мы думаем, что этот переход от прерывного к непрерывному, от необходимого к бесполезному (разумеется, в витальном плане) является отличительным элементом за­чатков человеческой психической организации, в строгом смысле слова, и мы счита­ем, что именно с этого момента можно говорить об удовольствии — это слово указывает на выход за пределы понятия удовлетворения биологической потребности.

…Такое повышение оценки отдельного гештальта объясняется также и тем фактом, что объект не может никогда быть всеобъемлюще удовлетворяющим, поскольку он никогда не будет иметь реальной пищевой роли. Только в этой мере мы и можем говорить о примитивных объектных отношениях, по сути своей психотических, и о том, что мы видим зарождение фантазмов инкорпорации, первого компромисса между либидным влечением и реальностью… Дифференцированные объектные от­ношения свидетельствуют о новой организации, начиная с которой и можно гово­рить о Я. Инвестированный объект становится тем самым одной из формирующих сил. Я (Moi) структурируется и организуется для обуздания стимулов объектного происхождения, исходящих как извне, так и изнутри.

Генетическое исследование объектных отношений, рассмотренное в не пробиологической перспективе и с точки зрения окружающей среды, требует перейти к проблемам инвестиции объекта. Восприятию предшествует аффект, а инвестиция объекта предшествует восприятию объекта.

Как замечает Шпиц, в диадной системе мать-дитя эмоциональный климат играет более важную роль, чем вся череда более или менее травмирующих событий, к тому же с трудом поддающихся различению.

Этот климат, состоящий из процессов, интенций и, конечно же, из аффективного восприятия, опережает в некотором смысле развитие Я.

Процессы объектных отношений предшествуют на первом году жизни воспри­ятию объектов в смысле «вещи», «предмета». Если мы допускаем, что улыбка-реакция на гештальт человеческого лица является первым организатором, то вспомним, что это лицо, ассоциирующееся с опытом кормления, узнается раньше бутылочки с соской, которой ребенок, тем не менее, манипулирует множество раз в день.

С развитием речи, гораздо более исследованного средства коммуникации, семантические сигналы приобретают всю полноту значения и обедняют значение знаков положения тела.

Именно с этого момента исследование коммуникации в развитии объектных отношений находит свое законное место. Но, несмотря на удобство и широкую распространенность теории коммуникации, не следует прибегать к переформулированию ее в терминах генезиса объектных отношений. Проявляемая нами на­стойчивость объясняется вот чем: объектные отношения сначала изучались по стадиям развития аналитиками, работающими со взрослыми; объект сначала рас­сматривался как внутренняя реальность и был прежде всего характеристикой типологических структур. В генезисе объектных отношений мы уже видели, что инвестиция объекта предшествовала его восприятию и осознанию; в свою оче­редь, это восприятие структурирует Я ребенка. Это значит, что объектные отно­шения не могут исследоваться в одном направлении. В рамках диады мать—дитя непрерывным образом развивается ряд циркулярных процессов, которые выра­жают акции и реакции двух членов изучаемой пары. Много исследовалось влия­ние матери на развитие ребенка. Меньше стремились понять, как младенец воздей­ствует на свою мать, которая, в свою очередь, может изменить свое аффективное отношение в соответствии со способом переживания ею этих отношений, уста­новленных на основе, которая задействует ее нарциссические энергии.

Теория коммуникации, которая пользуется в основном терминологией, употребляющейся в математике, в главе информации, позволяет использовать удоб­ные термины для показа реальности взаимных и циркулярных процессов между матерью и ребенком.

Мы подчеркиваем неуместность отождествления бесконечно тонких и одновременно сложных фактов и схематических данных, которые принадлежат мате­матическим гипотезам. Речь не идет о том, чтобы удовольствоваться достаточными для ума приближениями: чтобы не оказаться перед лицом еще одной фикции, чего должно избегать любое полное и драматическое описание. Но нам показа­лось, что формулировка некоторых феноменов, наблюдаемых в развитии объектных отношений, в терминах, используемых в теории коммуникации, позволяет более глубокое проникновение в суть дела. Обращаясь именно к этой теории, скажем, что некоторые образы имеют «символическое»

значение, которое очаровывает и свидетельствует о некоторых «соответствиях» между объясняющими системами, Тогда и возникает феномен настоящего резонанса, который приходит к интеграции новых данных, полезных для конкретного понимания явлений, которые структурируют диадные отношения между матерью и ребенком.

Несколько примеров покажут важность такого исследования, Первый относится к широко известному факту:  в первые дни жизни ребенок выражает чувство дискомфорта и свои потребности криками. Речь идет о проявлениях, которые гораздо поз­же примут для него значение сигналов. Однако мать воспринимает их как знаки, она узнает крик своего ребенка и придает ему значение зова. Таким образом, незнаковые для ребенка манифестации являются, наоборот, таковыми для его матери.

В том, что касается продольных исследований развития ребенка, Марианна Крис [30] показывает в своей работе, посвященной ошибкам предсказания, как некоторые грубые факты способны воздействовать на отношение-поведение матери и изменить прогноз, который можно было бы сделать, основываясь на изучении ее личности. Например, от некоторых ригидных, обсессивных и перфекционистских матерей сле­довало бы ожидать патогенного отношения-поведения во время сфинктерной прак­тики. Тем не менее, известно, что качество аппетита зависит от системы жизнеобеспе­чения. Плохой едок часто приводит в отчаяние мать, тогда как ребенок, пожирающий пищу, кажется ей в прекрасном здравии и разряжает ее. Еще один грубый факт: ка­жется, что вес при рождении имеет некоторую корреляцию с качеством аппетит. Так же и крупные дети, являющиеся хорошими едоками, способны разряжать тре­вожных и перфекционистских матерей. Обычно от этих матерей ожидают ригид­ного отношения-поведения, но нарциссические вклады, которым способствует бы­стро отправляемая ко взаимному удовлетворению пища, могут изменить некоторые аспекты отношений.

То же самое наблюдается и при изучении личности матерей психотических детей. Кажется неоспоримым, что большинство таких матерей патогенны из-за их тревоги и их трудностей по внесению в устанавливаемые отношения пригодного с сенсорной и аффективной точек зрения опыта. Но как не учитывать и обратную психотизирующую роль энцефалопатии, некоторых дисгармоний развития, которые наносят глубо­кие нарциссические раны матерям, чувствительным уже по структуре их личности?¹

Таким образом, углубленное изучение ранних объектных отношений подводит нас к описанию некоторых клинических типов, индивидуализацию которых попытался сделать Рене Шпиц. Мы к этому вернемся, но сразу же отметим, что эти описания, ведущие к психосоматической клинике, сосредоточиваются на вариа­циях материнского отношения-поведения. Следовательно, описание взаимных объектных отношений еще предстоит сделать.

Фройд предчувствовал важность этого, и Шпиц, безусловно, прав, указывая на «Очерк по научной психологии» (1895) [21]: «Этот путь разрядки приобретает впоследствии чрезвычайно важную вторичную функцию коммуникации». В этом предваряющем замечании Фройд показывает, что вся проблема коммуникации располагается в пробеле, который отделяет первичные процессы (мгновенной разрядки) от вторичных процессов, где располагается, в частности, семантификация, свойственная человеческому животному.

Теория коммуникации в своем биологическом приложении зиждется на очевидной и фундаментальной констатации: следует отличать организм от среды, в кото­рой он живет. Взаимные условия существования этих двух единиц — изменяемы. Среда, в некоторых пределах, может воздействовать на организм и управлять его поведением. Стимулы должны иметь некоторую организацию, чтобы воздейство­вать. В вербальной коммуникации они являются семантическими знаками, сло­вами. Эти стимулы, присущие человеку, должны тоже быть организованы, чтобы иметь коммуникативное значение. Эффективность стимула проверяется ответом организма, что можно уподобить «компенсации»¹.

В конечном счете, коммуникация характеризуется фактом: информация передается из одной точки в другую.

В системе, где информация передается через канал или цепь, составляющие (источник и место назначения) должны быть разнесены в пространстве и времени. Передатчик и приемник совершают постоянную работу кодирования и декоди­рования, которая предполагает, очевидно, как гетерогенность двух составляющих системы, так и их возможный резонанс.

Особенно важно указать на прогрессию проявлений, передаваемых источником информации. Они следуют в такой прогрессии:

а) Индекс (восприятие естественно связано с опытом объекта или ситуации);

б) Знак (связан с опытом восприятия и его заменяет);
и) Сигнал (восприятие связано с неким опытом);

г) Символ (знак, уполномоченный представлять объект).

Исходя из этих очень общих определений, мы должны допустить существование системы коммуникации между матерью и ребенком, с одной стороны, и ре­бенком и матерью — с другой.

На нарциссической и анаклитической фазах пре-объектных отношений мы видели, что ребенок научается контакту с чем-то, к чему он прикасается, прежде чем увидит, поскольку он прикасается к пищевому объекту в континууме, который состоит из его оральной полости, из его плохо контролируемых пальцев и из ощу­щений кинестетического порядка: его мать имеет значение для него только тогда, когда он в ней нуждается; за напряжением следует разрядка. Но через несколько недель ребенок видит лицо матери. Материнский «пре-гештальт» — это видимый и тактильный пре-объект, где лицо и грудь находятся в неразрывной связи, при­нимая значение и облик лишь во время опыта кормления.

Примитивно воспринятая реальность структурируется, исходя из первичного опыта-ощущения. В этот момент двигательные разрядки ребенка — чисто экспрессиональные: не знаковые для него, они становятся таковыми для матери и форми­руют основу пре-вербальной коммуникации в направлении грудной ребенок — мать.

Но грудной ребенок тоже и испытывает, и ощущает, как мы об этом упомина­ли, потом воспринимает что-то от матери в момент напряжения, и так — с первых недель своей жизни.

Также и коммуникация в направлении мать-дитя является широко экстравербальной,

Таким образом, пре-вербальная коммуникация, начинающаяся с сигналов грудного ребенка, и экстра-вербальная коммуникация, начинающаяся с восприни­маемого матерью, определяют основы самых ранних объектных отношений. В направлении от грудного ребенка к матери коммуникация основывается на несемантических сигналах. В этот же самый период можно говорить и о коммуника­ции матери в направлении к ребенку, если опираться на понятие закодированно­го индекса, о котором было сказано выше.

Позже семантификация общения в дифференцированных объектных отношениях передается долгим антитезным процессом. С момента, когда грудной ребенок уже способен «галлюцинировать» свою мать, он начинает имитировать ее жесты¹.

Усвоение семантических знаков позволяет ребенку не прибегать больше к выражению только через двигательную разрядку.

В своей монографии, посвященной изучению генезиса объектных отношений, Шпиц [41] делает попытку уточнить природу структурирующих сил в рамках этой коммуникации. Объектные отношения целостны и ставят лицом к лицу две тоталь­ности. Со стороны грудного ребенка испытываемые аффекты создают основу фор­мирующих сил, которые исходят от матери. Ее присутствие является фундамен­тальным фактом, а ее даже наименьшие действия имеют значение информативных стимулов. Мать учит ребенка различать то, что доставляет ему удовольствие. Таким образом, бессознательное отношение-поведение матери может быть самым эффективным. В свою очередь, мать учится узнавать пресигналы своего ребенка,

Интимная природа феноменов, которые соединяют эту первую коммуникацию, остается загадочной: обращаясь к этологическим исследованиям о наживке, мы видим, что у некоторых животных коммуникация зиждется на знаках тела и на структурных конфигурациях. Стимулы запускают двигательное поведение, ко­торое имеет экспрессиональное значение.

Таким образом, можно видеть, что самые ранние формы пре- и экстра-вербальной коммуникации основываются на опыте-ощущении некоторых экстра-вербаль­ных аффектов и выражаются в экспрессиональных пре-вербальных разрядках, Информация, передаваемая ребенком, — это и знак, и сигнал. Информация матери становится сигналом. У ребенка восприятие этих экстравербальных сигналов про­воцирует различные эффекты, действительно кинестетические: ритм, равновесие, кожное тепло и т. д.

В основе коммуникации, повторим еще раз, лежит аффект. Коммуникативный канал функционирует постоянно и моделирует как ребенка, так и мать: через игру циркулярных и взаимных интеракций. У ребенка происходит, по выражению Шпица, «лепка», или «отливка». Таким образом, термин трансакционных отношений оправдан тем, что определяет этот аспект объектных отношений².

Термин трансакционных отношений нам показался удачным тем, что он символизирует (и, как следствие, информирует нас) постоянство иитер-реакций, которые разыгрываются между двумя партнерами объектных отношений в це­лях достижения равновесия, постоянно подвергающегося угрозе. Напомним, что можно их назвать переходными, так как они есть развивающиеся. Они остаются непосредственными, пока они превербальны. Дистанция, которая вводится речью, делает их опосредованными.

Опираясь на теорию условных рефлексов, с одной стороны, и на теорию коммуникации — с другой, Шпиц объясняет роль материнских поведенческих мат­риц в процессе обучения-практики: они передаются посредством предвосхищаю­щей аффективной реакции.

…Именно мать предлагает эти сигналы ребенку в течение первого года. Ребенок отвечает на эти сигналы в течение первого триместра рядом условных рефлексов. Пос­ле третьего месяца начинается специальное обучение-практика, которое я назвал про­цессом человеческого обучения-практики, который развивается у ребенка параллельно с организацией Я. Это обучение-практика связано, с одной стороны, с созреванием перцептивных способностей ребенка и, с другой стороны, с сигналами, которые ему предлагает мать в каждой ситуации удовольствия, неудовольствия, различения. Сигналы, которые исходят из аффективного отношения-поведения матери, хотя и не видные взрослому наблюдателю, вызывают ответ ребенка; иначе говоря, они служат приведению в действие его предвосхищающей аффективной реакции… [41, р. 112].

Непоследовательность материнских сигналов, или их бессвязность, является причиной передачи тревоги ребенку и объясняет особое структурирование множественных Я, что Шпиц описывает в так называемых психотоксических синд­ромах ребенка.

В связи с этим Шпиц говорит даже об идентификации с бессознательными тенденциями матери: отвержение депрессивной матери, например, переживается как потеря объекта и могло бы объяснить копрофагические компенсаторные тенден­ции, наблюдаемые на анальной стадии.

Если теория генезиса объектных отношений, ставшая классической, основывается на гипотезе: инвестиция объекта предшествует его восприятию, то теория нарциссизма ведет к противоположному предположению, которое тоже надо при­нять во внимание: инвестиция Я создает объект. Эти две ситуации в действитель­ности переплетаются в первые дни, когда нарциссическое состояние определяет жизнь новорожденного.

В конце теоретического исследования объектных отношений, являющегося синтезом большого количества работ психоаналитиков, работающих со взрослыми, и генетических аналитиков, нужно оставить место и некоторым авторам, ко­торые, как Фэрбэрн, отрицают гипотезу либидо [10, 11, 12]. Когда мы отмечали

исследование анаболических и катабалических процессов, которые Л. Кюби определяет как основу коммуникации и объектных отношений [31], мы могли бы упомянуть и то, что и этот автор желает обойтись в своей теоретической разработке без этой гипотезы.

Фэрберн исходит из изучения шизоидных и маниакально-депрессивных пациентов и признает у них важность двух оральных фаз, описанных Абрахамом. У невро­тиков, наоборот, именно оральный конфликт он считает патогенным, а продвинутый эдипов материал лишь передает вторично выработанную защитную генитализацию. Хорошо бы еще заметить, что либидные стадии не описываются в терминах объектных отношений, а рассматриваются как фазы развития либидо. Обычно гово­рят об оральной стадии (фаза развития), а не о стадии груди (объектный термин),

Таким образом, Фэрбэрн предлагает формулировать теорию развития в терминах объектных отношений. Например, нужно было бы сказать, что у взрослого не либидо генитально, а генитальные отношения — либидны, то есть уровень объектных отношений обеспечивает достижение генитальной сексуальности.

Эрогенные зоны репрезентируют не стадии, а модальности фундаментального феномена — инкорпорацию объекта. Его техническое проявление на различных уровнях лежит в основе вариаций объектных отношений.

Развитие объектных отношений характеризуется переходом от отношений зависимости от объекта (идентификация) к отношениям дифференциации с объек­том. Долгая фаза перехода, которая отделяет эти два состояния, соответствует двум анальным и фаллической фазам. Она неизбежно завершается отвержением дихотомического объекта согласно кляйнианской теории.

Отсюда вытекает следующая схема, отодвигающая на второй план либидную эволюцию:

I. Стадия инфантильной зависимости —» Поведение-отношение = брать:

а) ранняя оральность: сосать и инкорпорировать (пре-амбивалентность);

б) поздняя оральность: кусать и инкорпорировать (амбивалентность).

II.    Стадия перехода —> Между инфантильной зависимостью = брать и взрослой зависимостью = давать.

—> Переходный объект.

—> Отвержение инкорпорированного объекта.

III.  Стадия взрослой дифференциации

—> Отношение дара.

—> Экстериоризация дифференцированного объекта.

Из этой теории видно, что развитие организма не связано с принципом удовольствия. «Либидо ищет объект, а не удовольствие». Такова конечная формулировке теории объектных отношений. Далее мы рассмотрим ее клинические следствия; устойчивость хорошего и плохого интернализированных объектов объясняет пси­хопатологические структуры, устанавливаемые на основе псевдоавтоматизма по­вторения. Фройдовский инстинкт смерти может формулироваться в терминах от­ношений с плохими объектами. В психоаналитической технике, впрочем, нельзя отделять влечения от их объектов. Теория развития Я должна быть переформулирована, так как репрессия влечений осуществляется по отношению к плохим объектам — организаторам структур. Первичная структура Я, или «Центральное Я»

2.  Несмотря на разногласия и совпадения в результатах исследовании психоаналитиков, работающих с детьми, взрослыми, и генетических психоаналитиков, следующие гипотезы имеют актуальность.

А. Для прямого наблюдения понимание генезиса целостного объекта через пре-объект и парциальный объект является возможным. Но последовательность оральной и анальной стадий не является очевидной. На пре-объектной стадии нет оральной зоны, а скорее, предварительная организация Я, которую Щпиц определил как «примитивную полость». Первый организатор переводит отношение в пре-гештальт, где рот пре-объекта включен в более сложный комплекс. В не­давних работах Боулби, несмотря на критическое отношение к ним, остается бес­спорным, что этологическая отсылка предлагает нам достаточно расширенную точку зрения на сферу чисто оральных интересов.

Б. Фантазмы отношений парциального объекта реконструируют нарциссический и пре-объектный опыт, переработанный впоследствии. Критика Фэрберном классической концепции стадий справедливо оценила важность эроген­ных зон, подчеркнутую Фройдом. Можно лишь констатировать существование этих фантазмов, но нельзя их понять, следуя за М. Кляйн, забывающей об отно­шениях в угоду инстинктным конфликтам. Парциальный объект предполагает одновременно инкорпорацию и отвержение, иными словами, инвестицию ораль­ной и анальной зон. Таким образом, фантазм парциального объекта действительно соответствует периоду, когда М. Кляйн проводила так называемое раннее психо­аналитическое лечение в направлении к трехлетнему возрасту, и где эрогенность анальной зоны не подлежит сомнению.

В. Психоаналитики, работающие со взрослыми, находят в неврозах и психозах, которые они лечат, генитальный, анальный и оральный материал, часто, но не всегда стратифицируемый. Речь идет о нео-организациях, которые возникают одно­временно из деструктурирования и реструктурирования, что, по общепринятому мнению, называют регрессией. Но нужно подчеркнуть, что «конфликтуализация» каждого этапа фиксации — это клинический факт. Например, анальный матери­ал зачастую может быть понятым только в свете страха генитальной кастрации. А так часто встречающееся богатство орального материала указывает на господство анального объекта: за оро-генитальной непрерывностью нужно уметь обна­ружить анальный материал.

3. В генетической теории объектных отношений обычно обращаются к непсихоаналитическим концепциям среды, коммуникации, этологии, которые мы ис­пользовали в этой работе. Здесь есть опасность приблизительности и эклектики, которую нельзя недооценивать. Стремление к интеграции должно избегать поверхностных обобщений, приемлемых для гипотез общего плана. Многие психоаналитики остерегаются интегрировать специфический психоаналитический материал, принадлежащий к экспериментальному полю общих гипотез, относящихся к бо­лее широкому операционному и гетерогенному сектору.

Обращение к этим теориям, о чем уже было сказано, рискует обесценить энергетическую гипотезу, которая является фундаментом психоанализа. Поверхност­ное чтение сложных текстов Хартманна, Криса и Левенштайна и описаний автономного Я, начиная с десексуализации, или, скорее, нейтрализации,

 чревато такой опасностью.

• Также и изучение развития объектных отношений и Я неотделимо от исследования нарциссической инвестиции этой инстанции. Что касается генезиса, то фундаментальная гипотеза, но которой инвестиция объекта предшествует его восприя­тию, приводит к аксиоме, согласно которой объект создает Я. Но как предположить осознание объекта без существования некоего рудиментарного Я? Откуда вытека­ет необходимость, дабы избежать иллогизма этой позиции, признать важность инвестиций Я, которые и позволяют дифференциацию Я от не-Я и тем самым осознание внешнего мира и предшественников объекта (Фройд, Федерн).
• Теория объектных отношений может привести к новой метапсихологической
  формулировке влечений — понятия двусмысленного и часто критикуемого этологами. Судьба влечений, определенная Фройдом, — это судьба энергетических ин­вестиций в терминах либидо и агрессивности. Инстинктивное поведение — более специфично. Как об этом написал Рене Дяткин, объект создается на мутации инстинктивного поведения: психологический объект создается на пределе, через исчезновение необходимости в инстинктах, которая была с ним связана.