Перевод выступления Жак-Алена Миллера 2 июня 1996 на коллоквиуме “L’enfant, entre la femme and la mère» («Ребёнок между матерью и женщиной»). Это перевод с английского текста этого выступления из “Psychoanalytical Notebooks: The Child”, переведенного Bogdan Wolf.

Название этого коллоквиума, “Ребёнок между матерью и женщиной”, заверяется IV Семинаром Лакана, столь выделяющимся своим неподходящим названием из серии его семинаров. Собственно, это единственный семинар, в котором Лакан занимается концепцией объектных отношений, формально им не признанной и позаимствованной из ряда доктрин учеников Фрейда, концепцией, которая может быть охарактеризовано как пост-фрейдистская вульгата. ¹

Название коллоквиума затрагивает саму суть работы Лакана на том Семинаре — вопрос о том, что в психоанализе объект обретает своё место лишь в связи с функцией кастрации. Это его измерение так и осталось незамеченным для пост-фрейдистской вульгаты, например, в регистре отношений матери и ребёнка.

Три скандирования

На том Семинаре работа Лакана в отношении того, что объект может найти своё место лишь будучи связанным с функцией кастрации, представлялась в три скандирования.

Во-первых, в случае женской гомосексуальности, когда в ожидании отцовского дара детского объекта как заместителя фаллической нехватки, последствия аффекта обмана доходят до превращения женщины в выбранный субъектом объект, служащий тому, чтобы научить отца чему-то в отношении любви.

Во-вторых, в случае мужской перверсии, когда объект-фетиш представляется как изображенный на экране, скрывая фаллос, которого женщина лишена.

И, в третьих, это случай детской фобии, который был продемонстрирован Фрейдом на примере маленького Ганса.

Первые два примера: замещение фаллоса ребёнком, о котором Фрейд говорил в контексте психогенеза женской гомосексуальности, и идентификация ребёнка мужского пола с воображаемым образом женского желания, — сходятся вместе в третьем.

Урок IV Семинара касается не только функции отца, которая остаётся незаметной, когда вы загипнотизированы дуальными взаимоотношениями матери и ребёнка, создающими впечатление, что мать и ребёнок находятся внутри своего отдельного мира. Несомненно тот эффект, который отец оказывает на желание матери, оказывается необходим для того, чтобы субъект обладал нормализованным доступом к своей сексуальности, но чтобы матери быть “достаточно хорошей” матерью, пользуясь выражением Винникота, ей не достаточно быть лишь носителем Имени-Отца. Что необходимо в её случае, так это чтобы ребёнок не восполнял собой ту нехватку, которая поддерживает её желание.

Мать и женщина

Что же это значит? Мать может быть достаточно хорошей только в том случае, когда она не поглощена материнским образом полностью, и демонстрирует, что несмотря на ту заботу, которой она осыпает ребёнка, она не отказывается желать как женщина. Пользуясь словами Лакана из его статьи “Значение фаллоса” — функции отца недостаточно, также необходимо чтобы женщина не отказывалась искать означающее её желания в теле мужчины.

Отцовская метафора, с помощью которой Лакан истолковал фрейдовский миф об Эдипе, не означает лишь то, что Имя-Отца должно обуздать Желание Матери с помощью Закона. Отцовская метафора указывает на расщепление, следствием чего (на этом уровне желания) является то, что ребёнок не является всем для материнского субъекта (существует условие не-Всего), что желание матери уклоняется в сторону мужчины, и запрашивается им.

Ребёнок, который восполняет или расщепляет

Тут также подразумевается, что отец является мужчиной. Не могу не отказать себе в удовольствии спародировать бессмертные слова мольеровского Тартюфа, я говорю о субъекте высказывания, обманщике, который скрывает свою личную метку в анонимности своих слов: “Да, я — мать, но женщина при этом”, ² — где расщепление желания даёт волю тому, что в своей крайней степени даёт нам акт Медеи.

Этот акт верно (хоть и ужасным образом) показывает нам, что материнская любовь не поддерживается лишь чистым уважением закона желания, или что она может терпеть его лишь в том случае, когда женщина в матери остаётся объектом желания мужчины. Когда Ясон покидает Медею, она лишается этого положения.

Этот акцент на ценности ребёнка как заместителя фаллоса, или же, пользуясь словами Фрейда, на его Эрзац ценности, оказывается заблуждением, если он приводит к утверждению, в одностороннем порядке, восполняющей функции [fonction comblante] ребёнка и способствует тому, чтобы мы забыли, что, в случае женских субъектов взявших на себя материнскую функцию, ребёнок также отделяет мать от женщины.

Детский объект не только восполняет, но также и расщепляет. Существенно важно, что мать желает по ту сторону ребёнка. Если ребёнок не вносит этого расщепления, он либо оказывается в ловушке отрицания родительской пары, либо же вступает с матерью в дуальные отношения, которые подстрекают его, по словам Лакана, к материнскому фантазму.

Симптом ребёнка

Клинические последствия этого расщепления очевидны. Так, в своей “Заметке о ребёнке” для Женни Обри Лакан говорит о двух основных симптомах у ребёнка: о тех, которые истинно отражают семейную пару, и о тех, которые, главным образом, связанны с дуальными отношениями матери и ребёнка.

Если симптом происходит из отношений семейной пары, если он транслирует их симптоматическую связь, то оказывается более сложным, но, ввиду этого, он также оказывается более открытым для той диалектики, которую может привнести аналитическое вмешательство. Когда детским симптом происходит из артикуляции пары матери и отца, то он уже оказывается полностью выраженным в отношении отцовской метафоры, он уже участвует в замещении, и потому аналитическое вмешательство может расширить цепь и позволить этим замещениям продолжаться.

Напротив, если же симптом берёт начало в материнском фантазме, то он оказывается более простым, но в то же время и барьером [blocal], тем, что в конечном итоге репрезентирует себя как реальное, которое остаётся безразличным к любым попыткам мобилизовать его с помощью символического. Таким образом, то, о чём идёт речь в материнско-субъектном желании, может быть без труда прочитано.

В этой заметке Лакан обращается к примеру соматического симптома, чтобы продемонстрировать, во-первых, что соматический симптом ребёнка питает невротический мотив вины у матери, во-вторых, что перверсивность, которой может быть отмечено её желание, транслируется в фетишизацию детского симптома, и, в-третьих, в случае материнского психоза, мы можем увидеть, что детский симптом воплощает в себе её форклюзию.

Ребёнок-фетиш

Чем больше ребёнок восполняет мать, тем большую тревогу он в ней вызывает, в соответствии с той формулой, что тревогу вызывает нехватка нехватки. Тревожная мать — это, в первую очередь, та мать, которая, как женщина, более не желает или же желает мало, или плохо.

Обычно предпочитают не говорить о перверсии у женщин, поскольку эта проблематика закреплена за мужчинами и отчуждением их желания или же воплощением его причины в объекте-фетише. Такой взгляд обычно упускает, что перверсия, в известном смысле, нормальна для женщин: одной из граней материнской любви является фетишизация детского объекта. Что вполне согласуется со структурой, так как ребёнок, будучи любовным объектом, уже ожидает принятия на себя функции сокрытия того ничто, которым, в случае женщины, является нехватка фаллоса.

Но даже будучи фетишизированным ребёнок всё равно не совпадает с объектом малое а в том фантазме, которым он само-воодушевляется, поскольку объект а — это объект, главным образом, неодушевленный. Выражение “игрушка моей матери”, которое постоянно мелькало в жалобах невротических женщин в анализе, указывает нам на то, что одушевленность [animation] ребёнка способна уживаться с его фетишизацией, так как именно потому, что она была для своей матери своего рода фетиш-объектом, эта женщина страдает до сих пор, спустя так много лет.

Это, несомненно, нормальный фетиш. Отношения материнской любви, хоть и отмечены иллюзиями, которые быстро стают поводом для шуток в её близком окружении, они тем не менее характеризуются той стабильностью, которая свойственна, строго говоря, воображаемым колебаниям перверсии. Но ребёнок является “нормальным” (в кавычках) фетишем только в том случае, когда материнское желание отвечает его мужской норме [norm mâle], которая в данном случае не отличается от структуры соответствующей женской сексуации, определяемой Лаканом как “не-Вся”. Ребёнок-фетиш нормален лишь в том случае, когда ребёнок является не всем для желания матери.

Достаточно лишь обратиться к той последовательной структуре, которую порождает это “не-Вся”, чтобы понять ту фундаментальную причину, которая приводит к столь случайному или же проблематичному характеру положения единственного ребёнка в семье. Для того, чтобы как-то умалить это положение уникальности [unicité], отец в отношениях со своей женой часто также занимает роль ребёнка.

Тем не менее, положение единственного ребёнка, вероятно, является менее проблематичным, чем положение ребёнка, который был выделен среди остальных как объект материнской любви. То субъективное опустошение, к которому это приводит, оставляет по себе намного больше шума, чем невнимательность женщины, которая уходит на работу. В отношении же ситуации с неверностью женщины, то правилом является то, что симптом семейной пары отражается на ребёнке мужского пола, тогда как девочка справляется с этим легче.

Метафора фаллоса

Лакан начал с определения позиции ребёнка через его место в отношении к фаллосу, который на этом Семинаре всё ещё считается объектом (Лакан лишь позже определит его означающим желания). Ничто не останавливает нас от того, чтобы истолковать фрейдовское соответствие между ребёнком и фаллосом в качестве метафоры, и, напротив, всё побуждает нас к этому. Инфантильная метафора фаллоса может быть записана как следствие отцовской метафоры.

Эта инфантильная метафора фаллоса угрожает, во-первых, сведением желания фаллоса до незначительного или же не ценного для женской стороны, и, во-вторых, зафиксировать субъекта в фаллической идентификации до той степени, которая позволила Лакану определить желание быть фаллосом как основную формулу невротического желания.

Эта инфантильная метафора фаллоса (факт того, что ребёнок равноценен фаллосу, или же что детское желание замещает Wunsch обладания пенисом) достигает своей цели лишь с помощью неудачи. Она преуспевает лишь в том случае, когда не скрепляет субъекта с фаллической идентификацией, и, напротив, предоставляет ему доступ к фаллическому означиванию в форме символической кастрации, что неизбежно влечет за собой сохранение не-Всего в женском желании.

Не-всё женского желания

Признания Имени-Отца недостаточно. Также необходимо и сохранение не-всего женского желания, чтобы инфантильная метафора не вытесняла в матери её бытие как женщины.

В известной статье “Значение фаллоса”, в которой толкуется фрейдовское учение о любви, Лакан определяет мужскую сторону расхождением любви и желания, а женскую — их схождением. Но также он отмечает, что женское схождение соответствует раздвоению [dédoublement] объекта, расщеплению мужского существа, которое она несёт в себе будучи phallophore, возбуждая или же требуя любви. Что приводит к нехватке в мужчине, поскольку она требует от него чего-то такого, чем он не обладает.

Внутри того, что в ином случае было бы схождением женского желания, где Лакан, тем не менее, отмечает некую форму внутреннего расщепления мужской позиции, разве мы не можем внести расщепление, которое создаётся любовью мужчины, когда он использует появление ребёнка в супружеской паре как оправдание?

Необходимо завершить сказанное Лаканом в “Значении фаллоса” продумыванием ребёнка как причины грубого расщепления женского желания. Именно это порой и приводит к тревоге у отца, но уже в соответствии с той формулой, которая соотносит этот аффект с возникновением желания Другого как загадки бытия. Порой именно рождение ребёнка рождает тревогу в отце: “Чего она от меня хочет, то есть что я для неё значу?”

Отцовство

Мужчина становится отцом только когда он соглашается с не-Всем, которым учреждается структура женского желания. Другими словами, в отцовстве, зрелая функция достигается лишь при условии согласия с фактом того, что этот другой является Другим, что он желает вне себя.

Ложное или патогенное отцовство (давайте отталкиваться от примера отца Шребера) воспринимает субъекта в идентификации с Именем-Отца как областью отца, чтобы сделать себя вектором анонимного желания, чтобы воплотить в себе абсолютный и абстрактный порядок.

Уместная функция отцовства, напротив, состоит в медиации между, с одной стороны, абстрактными требованиями порядка, анонимным желанием всеобщего дискурса, и, с другой стороны, с тем, что, в случае ребёнка, следует из особенностей (частностей) желания матери.

Именно это Лакан и называл гуманизацией желания (об этом выражении я говорил и ранее, но не отводил ему должного места). “Необходимо, чтобы отец гуманизировал желание”, — говорит Лакан. Теперь я верю, что смог уловить и развить значение этих слов Лакана, значимость которых в остальном отношении мне была очевидна. Терпя неудачу в признании особенностей желания в Другом поле, отец сокрушает субъекта в ребёнке посредством Другого знания [англ. Other of knowledge]. Таким образом, такой отец, ложный отец, принуждает ребёнка к тому, чтобы он всё чаще обращался к поискам убежища в материнском фантазме, фантазме матери, которой отказано в бытии женщиной.

В завершении

И так, по-первых, это хорошо, что желание будет расщеплено, и что объект не будет уникальным. Можно сколько угодно воспевать глаза Эльзы [les yeux d’Elsa], но лишь бы они не следили за вами прогуливающимися в компании молодых парней ³. Человек создал Бога лишь за тем, чтобы тот лучше кастрировал его, а не чтобы любил.

Во-вторых, желание не может быть помыслено как анонимное или же всеобщее, или чистое, оно также не может быть помыслено ни как наше желание (или Бога, или людей), если субъекту предстоит быть переданным через поколения. Также и желание аналитика, сколь бы нормированным [normé] оно ни было, не может быть рассмотрено как такое анонимное, всеобщее, чистое желание.

Обсуждение

Функция “fort-da”

Jouissance материнских объятий не обязательно связано с удовольствием. Оно также может вызывать и раздражение.

Я приведу вам пример эпизода, в котором присутствует настоящее удовольствие. Как только я приближаюсь к паре, состоящей из мамы и ребенка, где ребенок — моя маленькая дочь, которая, всего лишь двумя месяцами ранее просилась, чтобы её передавали с рук на руки, как она, слегка улыбаясь, частично прячет лицо за плечом матери.

Это обусловлено важными изменениям. Функция fort-da представлена в данном случае в удивительно артикулированной структуре. Ребёнок уже учится принципиальным формам появления и исчезновения. Я подозреваю, что это связано с сексуальным различием.

Конкретизация всеобщего

Лакан пользовался этими словами о “гуманизации желания” (о речи, гуманизирующей желание) в своём эссе об Андре Жиде. После этой статьи он больше не будет пользоваться подобным языком, языком гуманизма. Отец обладает функцией медиации в отношении анонимного желания гуманистской культуры. Чего она желает от нас, или же передаче чего она служит? В ней присутствует давление анонимного Другого, который, если он сваливается на субъекта с неба или же не медиируется, сокрушает субъекта или же обращает его в бегство. Если отец идентифицируется с анонимными требованиями культуры, ребёнок определённо будет искать убежища в фантазме матери или же обнаружит себя сокрушенным этой ношей.

Уместная функция отцовства будет состоять в конкретизации этого всеобщего, разрешение выбирать (брать одно и оставлять другое, держать дистанцию), в чём, собственно, и заключается суть этой конкретизации. Сырое всеобщее, фактически, является сугубо отчуждающим. Оно отчуждает всегда частную истину субъекта. И, в то же время, жить в этом частном невозможно.