Статья. Перевод Вячеслава Юшина Уилфред Бион. “Цитируя Фрейда” (1976)

Статья. Перевод Вячеслава Юшина Уилфред Бион. “Цитируя Фрейда” (1976)

«Существует гораздо больше преемственности между внутриутробной жизнью, чем впечатляющая цезура акта рождения, позволяет нам верить». Я не знаю, верно ли я интерпретирую эту цитату, но я думаю, что Фрейд не считает, что «впечатляющая цезура … заставила бы нас верить», как если бы это была цезура, которая управляла нами. Это напоминает мне раннее гомеровское описание, из которого складывается впечатление, что френы – это действительно начало человеческих мыслей и идей – очень разумный научный вывод, потому что очевидно, что когда человек выражает себя, диафрагма его ходит ходуном, вверх и вниз. Диафрагма, цезура – важная вещь; это источник мышления.

Пикассо нарисовал картину на стекле, чтобы ее можно было увидеть с обеих сторон. Я полагаю, что, то же самое можно сказать и о цезуре: все зависит от того, как вы на это смотрите, каким образом вы движетесь. Психосоматические расстройства или сома-психотические, можете сделать свой собственный выбор, но картина должна быть одинаково узнаваема, смотрите ли вы на нее из психосоматического положения или из сома-психотической позиции.

Я хочу, чтобы вы присоединились ко мне и попытались достичь той же глубины невежества, которой я сумел достичь, чтобы вернуться к разуму, который достаточно сильно развращен преконцепциями, теориями и т.д. То, что я прошу, – это в действительности что-то вроде умственного акробатического подвига. Я смогу это оценить; людям, хорошо разбирающимся в анатомии, физиологии, психоанализе и психиатрии, нелегко вернуться к состоянию первичного невежества.

Я хочу сказать нечто, что прозвучит просто как что-то, что сказано просто так, ради самой возможности сказать это; и, возможно, это так и есть. «Грёбаная пи*да» (Bloody cunt). «Грёбаная (кровавая?) вагина». Первая фраза, я подозреваю, является частью универсального ругательства. Это не сексуально и не является чем-то физиологическим, анатомическим или медицинским; это совсем другое. Но «грёбаная (кровавая?) вагина» может быть тем, о чем говорят врачи, возможно, акушеры или гинекологи. А вот что насчет другого выражения?

Я не собираюсь даже пытаться дать ответ, и не потому, что надеюсь, что лекарство от этого – невежество, а во всяком случае, лишь временно, я буду рассматривать ответ как своего рода болезнь вопроса. (Доктор Андре Грин однажды обратил мое внимание на цитату из Мориса Бланшо, «La reponse est le malheur de la question».) Я хочу обратить внимание на произнесение этого – грёбаная пида. Как я уже сказал, «пида» не является анатомической или физиологической фразой. Что это такое я не знаю. В действительности, я открываю эту фразу для вас, потому что, если вы исследуете этот вопрос, вы можете обнаружить, что это очень примитивный и архаичный язык. «Грёбаный (кровавый)» тут не имеет большой связи с белыми или красными кровяными тельцами и т. д. Это, по сути, сокращенный способ сказать: «Клянусь Божьей Матерью» (By Our Lady). Так что это действительно неотъемлемая часть того, что в более сложных терминах мы считаем, как нечто священное.

Это очень своеобразно – «пида», и священный термин путается с ним. Священный аспект этого, вероятно, будет гораздо более значим для людей, знакомых с римско-католической религией. Но я думаю, что можно было бы найти подобный священный элемент без того, чтобы он обязательно имел христианскую версию. Это просто способ введения, чтобы попытаться привлечь внимание к актуальному произнесению, фактическому звуку «грёбаная пида» и любых его аналогов. Я, например, не знаю, в какой степени эта фраза может быть переведена или распознана, скажем так, на китайском или русском языке. Во всяком случае, китайцы могут обнаружить разницу в мышечных движениях лиц друг друга, которые значат не то же самое среди россиян, как у них между собой. Преимущество встречи такого рода заключается в том, что для решения этих вопросов можно использовать много различных видов опыта.

Странная вещь в этом «языке» заключается в том, что он, кажется, имеет архаическое качество, которое питает более интеллектуальные и менее живые аспекты своего характерного мышления, хотя и не вырастает до такой степени, когда его можно было бы вербализовать. Например, человек, который очень злится на кого-то другого, может обнаружить, что его интеллектуальное и сердитое выражение питается этими архаическими факторами, которые он не может выразить, но которые делают выражение гнева более живым, если он называет другого человека «грёбаной пи*дой». И это почти наверняка приведет к большой сумятице того или иного рода.

Леонардо в своих тетрадях оставил множество рисунков воды и волос. Мне кажется, это художественное описание той же сумятицы. Когда мы разойдемся в одиночестве в свои кабинеты и офисы, я предполагаю, что это и будет сумятица. Она может проявляться в форме, выраженной в словесном выражении; это может проявляться в форме, которая казалась бы более подходящей к той, что может быть названа «латентной фазой». В конце пятой книги Энеиды Палинур говорит, будто Сомнус думает, что он очень неопытен, если его можно сбить с курса, управляя флотом на спокойной и гладкой поверхности Средиземного моря. Это то, о чем мы не должны забывать; нас не должно вводить в заблуждение поверхностное и красивое спокойствие, которое пронизывает наши кабинеты и институции.

Сейчас я бы хотел заняться некоторыми научными вымыслами. Я не имею в виду, что я серьезно не воспринимаю эту проблему, но я знаю, что никогда не смогу приблизиться к научному высказыванию. Мне кажется, что с очень ранней стадии действует связь между зародышевой плазмой и с окружающей ее средой. Я не понимаю, почему это не должно оставлять какой-то след, даже после «впечатляющей цезуры рождения». В конце концов, если анатомы могут сказать, что они обнаруживают рудиментарный хвост, и если хирурги говорят, что они обнаруживают опухоли, которые происходят из жаберной расщелины, тогда почему не должно быть того, что мы будем называть ментальными остатками или архаичными элементами, которые действуют таким образом, что вызывают тревогу и беспокойство, потому что она прорывается сквозь красивую и спокойную поверхность, которую мы обычно считаем рациональным, разумным поведением?

Ребенок, родившийся вполне удовлетворительно, плакал и кричал при рождении и не мог успокоиться; чем больше мать успокаивала ребенка, тем больше он кричал. Из-за этого, казалось бы, неутомимого вопля матери стало невозможно спать. Я предполагаю, что это было очень давнее событие в истории, но лишь скрытое только из-за «впечатляющей цезуры рождения».

Я не думаю, что когда-либо у нас будет шанс узнать, что думает плод, но – продолжая свою научную фантастику – я полагаю, что нет причин, по которым им что-то не должно ощущаться. Я думаю, было бы очень полезно подумать, что некоторые стадии страха, интенсивного страха, легче визуализируются или воображаются нами, если мы думаем о них как о таламическом страхе или как о каком-то проявлении желез, например, таком, который связан с надпочечниками или тем, что позже оказывается генитальными структурами. Вы можете смотреть на это как вам нравится, скажем, как на следы памяти, но эти же следы памяти также можно рассматривать как тень, которую будущее отбрасывает назад. Я мог бы сказать, что сама эта встреча может рассматриваться как выражение, как пересмотр такого опыта и знаний, которые нам удалось накопить в течение нашей жизни, но ее также можно рассматривать и как проявление тени будущего, которое мы знаем не больше, чем мы знаем прошлое, тень, которую она проецирует или отбрасывает назад. Цезура, которая заставила бы нас поверить; будущее, которое заставило бы нас поверить; или прошлое, которое могло бы заставить нас поверить – это зависит от того, в каком направлении вы движетесь, и что вы видите.

Мне кажется, что есть определенные скороспелые и преждевременные события, которые слишком преждевременны и слишком ранящие, чтобы их можно было терпеть. Таким образом, плод, ид, делает все возможное, чтобы разорвать это соединение. На более позднем этапе человек может замкнуться в себе, закрыться. Это случилось с человеком тридцати с лишним лет, который нарисовал жалюзи в своей комнате и, насколько это возможно, изолировал себя от вселенной, в которой он оказался. Он возражал против этой вселенной, и в начале анализа возражал мне достаточно сильно, да так, что приносил револьвер Смита-Вессона на сессии; он демонстративно клал его сбоку, чтобы таким образом иметь доступ к средствам для прекращения интерпретаций. К счастью или, к несчастью, я, будучи инструктором стрелкового оружия, уделял большое внимание этому револьверу. Это скорее отвлекло меня от внимания к тому, что говорил пациент, и я думаю, что для пациента это также было спасением от необходимости уделять слишком много внимания тому, что я говорил.

Другой пациент был очень чувствителен к тому, что видел. Настолько чувствителен, что ему было трудно носить обычную одежду, потому что ее цвета были невыносимыми для него. Для другого пациента было невыносимым слушать оркестр Филармонии в то время, когда он сам был одним из оркестрантов высочайшего уровня, и лишь потому, что, по его словам, и я ему верил – кларнетист играл слишком резко; и проблема заключалась в том, как заткнуть его.

Пациент такого рода часто очень умен, иногда мудр. Я помню одного несчастного бедолагу, который совершил убийство, но его приговор был смягчен, потому что было обнаружено, что он обладал очень низким интеллектом. К несчастью для него, к тому моменту, когда мы с ним свиделись, его интеллект был недостаточно низок, чтобы быть меньше, чем требовалось британскому западному командованию, которое стремилось наказать его, если он не присматривал за своей винтовкой и не мог нести ее на параде. Он сказал мне: «Сэр, я не умею носить оружие. Мне разрешили выйти из тюрьмы, потому что сказали, что я могу быть свободным, если я буду служить своей стране». Это очень сложно сделать, очень трудно, особенно если страна настаивает на том, чтобы выдать ему смертельное оружие, которое, как он знает, он не способен нести.

Продолжая свою научную фантастику, нельзя, конечно, с уверенностью сказать об этом плоде, но я могу представить себе ситуацию, в которой из-за изменения давления в амниотической жидкости он мог видеть свет, который мог быть невыносимо ярким, и слышать звуки, которые могли быть невыносимо громкими. Является ли плод на позднем сроке характером и личностью, или нет? Когда его характер или личность рождаются? И когда этот характер или личность забываются, когда избавляются от него, обходясь без всего, что он постиг в процессе существования в жидкой среде? В этой жидкой среде, по-видимому, возможно, как и для некоторых животных, во всяком случае, достичь своего рода восприятия на расстоянии, быть способным чуять некую вещь; как, например, рыба-собака и скумбрия собираются вокруг какого-то кусочка разлагающегося вещества.

Похоже, что это очень впечатляющее изменение, когда плод меняет среду на газообразную, на воздух, который не является жидким, но является средой. Поэтому и здесь снова возникают колебания и волновые ощущения. Я определенно не понимаю, почему не должно быть переноса чрезвычайно примитивной чувствительности; плод мог быть здоровым или здравомыслящим объектом, и все же он подвергался давлению, которое передавалось еще задолго до того, как мы подумали бы, что существует такая вещь, как личность, и сохранялось еще долго после этого.

Когда я был студентом-медиком, в палисаднике больницы в одно и то же время появлялась маленькая черная кошка. Он «делала свои дела», аккуратно зарывала их и удалялась. Она была известна под прозвищем Мелани Кляйн – Мелани, потому что была черной; Кляйн, потому что была маленькой; и Мелани Кляйн, потому что для нее не существовало никаких запретов. У меня такое чувство, что это повторяется, как бы, на совершенно другом уровне развития спирали человеческого разума – заимствования из молекулярного распределения молекулы ДНК. Мы возвращаемся к этим же вещам, но на несколько ином уровне. Я думаю, что мы пытаемся вернуться на разные уровни, не теряя жизненно важного вклада этих архаизмов.