Биография Джонс Эрнест “Фрейд. Студент-медик (1873–1881)”

Биография Джонс Эрнест “Фрейд. Студент-медик (1873–1881)”

Неудивительно, что медицинские занятия, начатые столь необычным образом, проходили и в дальнейшем столь же необычно. Впоследствии Фрейд рассказывал, как друзья насмехались над его медлительностью, считая его просто бездельником. Однако для такого промедления были очень веские основания, поскольку не все предметы увлекали его в равной степени.
Фрейд поступил в Венский университет осенью 1873 года в возрасте 17 лет. По его собственному признанию, занимался он «весьма небрежно», так как многие из предметов его мало интересовали, зато с «юношеским рвением» набрасывался на то, что ему было любопытно, но часто не имело прямого отношения к будущей специальности. Именно из-за этого он закончил университет на три года позже положенного срока.
В первом семестре (с октября 1873 по март 1874 года) Фрейд активно занимается (23 часа в неделю) изучением анатомии и химии. Недельный цикл по этим предметам состоял из 12 лекций по анатомии и 6 по химии, а также практических занятий по обоим предметам. Во время второго, летнего, семестра (с конца апреля до конца июля) Фрейд познакомился со знаменитым Брюкке, который позднее сыграл большую роль в его становлении как ученого. Помимо 28 часов в неделю, отводимых им на изучение анатомии, ботаники, химии, микроскопии и минералогии, Фрейд с присущим ему всепоглощающим интересом прослушивает курс «Биология и дарвинизм» у зоолога Клауса, а также и курс Брюкке «Физиология голоса и речи». Так прошел первый год обучения в университете.
Третий, зимний, семестр (1874–1875) характерен новой погоней Фрейда за знаниями, мало относящимися к его будущей специальности. Занимаясь по 28 часов в неделю анатомией, физикой, физиологией (у Брюкке) и зоологией для студентов-медиков (у Клауса), Фрейд находит время, чтобы раз в неделю выбраться на семинар по философии, который вел Брентано[20] (трехгодичный курс философии для студентов-медиков Венского университета был обязательным начиная с 1804 года, но лишь до 1872-го).
Первые попытки Фрейда, предпринятые им ранее относительно свободного выбора изучаемых предметов и часов, отводимых на их посещение, в четвертом семестре (лето 1875 года) приводят его к мысли о независимой линии в обучении. Он посещает полный курс лекций по зоологии (15 часов еженедельно), а не сокращенный — «Зоология для студентов-медиков». Он проходит два курса физики вместо одного, предписанного учебным планом, и продолжает посещать семинары по философии, добавив к ним еще один брентановский курс — по Аристотелевой логике. 11 часов в неделю отводились им на посещение лекций по физиологии, читаемых Брюкке.
В следующем семестре у Фрейда появляется особый интерес к биологии. Он по 10 часов в неделю проводит в лаборатории профессора Клауса, отодвинув на второй план занятия анатомией и физиологией. Кроме этого он все еще раз в неделю посещает брентановский семинар.
В марте 1876 года, после 2,5 лет обучения в университете, Фрейд приступает к первому своему самостоятельному исследованию, тема которого была предложена ему профессором Клаусом. Карл Клаус, директор Института сравнительной анатомии, был приглашен двумя годами ранее в Вену из Гёттингена для проведения реорганизации на отделении зоологии. Он особенно интересовался морскими животными, и в 1875 году ему было разрешено основать в Триесте Зоологическую опытную станцию, одну из первых такого типа в мире. Ему были выделены значительные средства, позволявшие не только вести научную работу, но и дважды в год на несколько недель посылать нескольких студентов на стажировку в Триест. Одним из первых студентов, которым была предоставлена такая возможность в марте 1876 года, был молодой Фрейд. Из этого следует, что профессор Клаус крайне высоко ценил его способности. Поездка в Триест стала первым знакомством Фрейда с южной культурой, так же как и его первой попыткой самостоятельной научной работы.
Во время летнего семестра между двумя поездками в Триест Фрейд сконцентрировал свое внимание на изучении биологии. Он посещает 15 лекций в неделю по зоологии и лишь 11 — по другим предметам (правда, кроме того, были три еженедельные лекции Брентано, посвященные Аристотелю). При изучении физиологии он впервые соприкоснулся с ассистентами Э.Брюкке, Экснером и Фляйшлем, важными для него впоследствии фигурами, а также прослушал несколько лекций по спектральному анализу и физиологии растений.
Поставленная перед ним задача имела отношение к проблеме, которая продолжала оставаться запутанной еще со времен Аристотеля. Никогда прежде не удавалось выявить гонадическую систему угря. Фрейд писал: «Никто еще не обнаруживал ни одного зрелого самца угря — никто еще не видел яичек угря, несмотря на бесчисленные попытки, предпринимаемые столетиями». Трудность такого выяснения связывалась, как правило, с необычной миграцией угря перед брачным периодом. В 1874 году доктор Сирский описал маленький дольчатый орган угря и предположил, что он представляет собой недостающие яички. Это было открытие, которое явно требовало проверки, и именно это и поручили сделать Фрейду. Фрейд проанатомировал около 400 угрей, обнаружив у многих из них орган Сирского. Микроскопические исследования гистологической структуры данного органа подтвердили вероятность, но не абсолютную достоверность того, что найденный орган является незрелым семенником. Тем не менее работа Фрейда была первой в серии подобных исследований, которые подтвердили предположение Сирского.
От только начинающего свой путь в науке человека трудно было ожидать больших результатов. Его учитель был вполне удовлетворен работой Фрейда, чего нельзя было сказать о нем самом. Честолюбивый юноша надеялся на то, что ему будет предложено продолжить исследование, в ходе которого ему удастся сделать поразительное и необычайное открытие[21].
Позднее Фрейд написал по поводу первых лет обучения в университете[22] следующее: «После трех лет обучения в университете я наконец понял, что своеобразие и ограниченность моих дарований лишают меня возможности достичь какого-либо успеха во многих областях науки, на которые я набрасывался с юношеским рвением. Так я познал истинность предостережения Мефистофеля:

Большой ли пользы истиной достигнешь,
Что, скажем, выше лба не перепрыгнешь?[23]

В физиологической лаборатории Эрнста Брюкке я наконец обрел покой и удовлетворение, а также людей, которых я мог уважать и с которых мог брать пример», — великого Брюкке и его ассистентов — Зигмунда Экснера и Эрнста фон Фляйшля-Марксоу.
На протяжении всей жизни Фрейд говорил о своем уважении и восхищении неоспоримым авторитетом Брюкке и даже о благоговении перед ним. Много лет спустя Фрейд по-прежнему вспоминал замечание Брюкке, сделанное ему однажды по поводу его непунктуальности, причем «ужасающим» данное замечание было главным образом из-за «ужасных голубых глаз» Брюкке. Эти стальные голубые глаза Фрейду суждено будет видеть перед собой каждый раз на протяжении всей жизни, когда его будет одолевать искушение пренебречь собственным долгом.
До конца своих дней Фрейд сохранял несокрушимую верность представлению о науке как об идеале интеллектуальной безупречности — служении истине. Так он ее понимал. С соблюдением другого требования науки — педантичной точности — дела обстояли не столь хорошо. Ощущать себя связанным аккуратностью и точными измерениями было не в его натуре. Напротив, это находилось в противоречии с присущими ему определенными революционными наклонностями, которые угрожали разорвать в будущем цепи условностей и принятых ограничений, — что и случилось в один прекрасный день. Однако в течение последующих десяти лет Фрейд при помощи «научной дисциплины» старался держать в узде те порывы, которые он в себе подспудно ощущал. Он прилежно учился, проводил необходимые научные исследования; однако в течение нескольких лет он приносил в жертву дисциплине свою природную смелость и воображение.
Сам Брюкке являлся идеальным примером дисциплинированного ученого, с которого, как считал Фрейд, ему следовало брать пример. Начнем с того, что Брюкке был немцем, а не австрийцем, и его аккуратность была прямо противоположной чертой венской Schlamperei[24], с которой Фрейд уже давно был хорошо знаком и на которую он взирал с добродушным презрением, возможно, смешанным с легкой, тайной симпатией.

Институт Брюкке действительно принадлежал к выдающемуся движению в науке, лучше всего известному под названием «школы Гельмгольца в медицине». Поразительная история этого научного движения началась на заре 40-х годов с дружбы Эмиля Дюбуа-Реймона (1818–1896) и Эрнста Брюкке (1819–1892), к которым вскоре присоединились Герман Гельмгольц (1821–1894) и Карл Людвиг (1816–1895). С самого начала деятельность этой группы была пронизана истинным духом борьбы со всем устарелым. В 1842 году Дюбуа писал: «Брюкке и я торжественно поклялись доказать истинность того положения, что в организме не действуют никакие иные силы, кроме обычных физико-химических; что там, где объяснение с их помощью является пока недостаточным, необходимо либо посредством физико-химического метода искать их специфический способ действия, либо предположить наличие новых сил, которые, будучи сходны по значимости с физико-химическими, присущи материи и всегда сводимы только к двум силам — притяжения и отталкивания».
В течение 25–30 лет эта школа оказывала решающее воздействие на образ мышления немецких физиологов и преподавателей медицины, стимулировала дальнейшее развитие естественных наук в других странах и находила окончательное решение целого ряда давнишних проблем науки.
Брюкке, которого в Берлине шутливо называли «наш посланник на Дальнем Востоке», опубликовал в 1874 году свои «Лекции по физиологии». (Приведенные ниже рассуждения о физической физиологии, пленившие студента Фрейда, резюмированы из предисловия к книге.)
«Физиология есть учение об организмах. Организмы отличаются от неживых материальных единиц, находящихся в деятельности, — машин — наличием способности к ассимиляции. Но все они суть явления физического мира: системы атомов, приводимые в движение силами в соответствии с законом сохранения энергии, который был открыт Робертом Майером в 1842 году, затем в течение 20 лет не признавался и наконец стал всеобщим достоянием благодаря Гельмгольцу. Совокупность сил в каждой отдельной системе остается константной. Чем меньше нам известно об этих силах, тем большее число различных их видов мы должны выделять: механическую, электрическую, магнитную, свет, теплоту. Прогресс в науке свел их к двум силам — притяжения и отталкивания. Все это в равной степени относится к организму человека»[25].
Затем в двух томах Брюкке дает подробное описание того, что в его времена было известно о трансформации и взаимосвязи физических сил в живом организме. Дух и содержание этих лекций достаточно тесно перекликаются со словами Фрейда, которые он использовал в 1926 году для характеристики динамической стороны психоанализа: «Прежде всего она сводит все психические процессы… к игре сил, которые помогают или препятствуют одна другой, друг с другом соединяются, вступают в компромиссы и т. д.»
Эволюционистская ориентация Брюкке находится в тесной взаимосвязи с этой динамической стороной его физиологии. Не только организм является частью физического мира, но и сам мир организмов представляет собой единую семью. Его видимое разнообразие есть результат дивергентного развития, которое началось с микроскопических одноклеточных — «элементарных организмов». Эта семья включает в себя растения, низших и высших животных, а также человека — от антропоида до его высшей точки развития в современной западной цивилизации. В этой эволюции жизни совершенно ни при чем никакие духи, сущности или энтелехии, никакие высшие планы или конечные цели. Воздействия осуществляются исключительно — каким-то образом — посредством физических энергий. Дарвин показал, что в недалеком будущем можно будет надеяться постигнуть то, «как» именно все происходило в процессе эволюции. Оптимисты были убеждены: Дарвин сделал нечто большее — то есть в действительности представил уже готовый ответ. Пока скептики и оптимисты спорили друг с другом, исследователи занимались тем, что составляли генеалогию организмов, заполняли пробелы, заново классифицировали таксономические системы растений и животных согласно их генетическому родству, открывали стадии превращения и за мнимым многообразием находили гомологические соответствия.
Личность Брюкке как нельзя лучше подходила к бескомпромиссным идеалистическим и почти аскетическим воззрениям, характерным для школы Гельмгольца. Он был невысоким человеком с большой и интересной головой, ровной осанкой и со спокойными, сдержанными движениями, с тонкими губами и знаменитыми «ужасными голубыми глазами». Он был застенчив, угрюм и в высшей степени замкнут. Протестант, со своим прусским произношением, он должен был казаться чужеродным телом в беззаботной католической Вене, посланцем из другого и более серьезного мира — каким он и был на самом деле. Добросовестный и неутомимый труженик науки, он предъявлял те же требования к своим ассистентам и ученикам. Приведенная ниже история вполне для него характерна. В одной из своих работ студент написал: «Поверхностные наблюдения показывают…» Брюкке перечеркнул это предложение и, написав на полях: «Нельзя наблюдать поверхностно», вернул работу. Он был одним из самых строгих экзаменаторов. Если студент не мог ответить на первый вопрос, молчаливый и непреклонный Брюкке безучастно сидел последние 10 или 12 минут предписанного экзаменационного времени, оставаясь глухим к мольбам студента и декана, который также должен был при сем присутствовать. В общественном мнении он слыл человеком холодным и предельно рассудочным. Даже потеряв в 1873 году любимого сына, он совершает неимоверное усилие над собой и своими чувствами, чтобы сохранить привычный облик. Он запретил своей семье и друзьям упоминать имя умершего сына, убрал все его фотографии и работал еще напряженнее, чем прежде. Этот человек был крайне далек от тщеславия, интриг и стремления к власти. Для способного студента он оказывался самым благосклонным отцом, помогая словом и делом, причем не только в научных делах. Он с уважением относился к оригинальным идеям своих студентов, побуждал их к самостоятельной работе и покровительствовал талантам, даже если их суждения не совпадали с его собственным мнением. Говорят, что его никогда не предал ни один из его учеников или друзей.
Нередко утверждается, что психологические теории Фрейда восходят ко времени его совместной работы с Шарко или Брейером. Напротив, можно доказать, что те принципы, на которых он строил свои теории, были им выработаны в студенческие годы под влиянием Брюкке. Освобождение от этого влияния заключалось не в отречении от самих принципов, а в достижении способности применять их эмпирически к психическим процессам, отказываясь в то же самое время от какой-либо анатомической основы. Это стоило ему тяжелой борьбы, но его истинный гений проявил себя именно в том, что на всем протяжении жизни из подобной борьбы он всегда выходил победителем.
Однако Брюкке был бы, мягко говоря, изумлен, если бы ему довелось узнать, что один из его любимейших учеников, явно обращенный в строгую веру, позднее в своей знаменитой теории исполнения желаний снова возвратил в науку понятия «стремления», «намерения» и «цели», которые незадолго до этого были повсеместно устранены. Мы знаем, однако, что когда Фрейд на самом деле вернул эти понятия в науку, он оказался способен примирить их с теми принципами, на которых его воспитали; он никогда не отказывался от детерминизма в угоду телеологии.
Осенью 1876 года, после своего второго пребывания в Триесте, когда его все еще интересовали зоологические исследования, он получает должность стипендиата-исследователя в Институте физиологии. Помещение, в котором располагался этот знаменитый институт, ни в коей мере не соответствовало ни его высоким целям, ни великолепным научным достижениям. Институт располагался на первом этаже и в темном, пропахшем плесенью, подвале бывшей оружейной фабрики. Больших комнат было всего три: лекционный зал, служивший одновременно и хранилищем для микроскопов, и две комнаты поменьше, одна из которых являлась кабинетом Брюкке. Помимо трех больших комнат было несколько маленьких комнатушек, частью без окон, переоборудованных в химические, электрофизиологические и оптические лаборатории. Там не было водопровода, газа и, конечно, электричества. Для подогрева использовали спиртовую горелку, а воду приходилось носить из колодца. Во дворе института находился маленький сарайчик, где в ужасной тесноте располагались подопытные животные. Тем не менее этот институт, посещаемый огромным количеством известных ученых и студентов со всего мира, являлся гордостью медицинского факультета.
Брюкке поощрял самостоятельную исследовательскую работу своих студентов, для тех же, кто, в силу своей неопытности или недостаточного кругозора, не мог самостоятельно выбрать тему исследования, Брюкке определял ее сам. Именно по причине неопытности Фрейда он сам посоветовал ему выполнить работу по гистологии нервных клеток.
В это время многие ученые умы, в том числе и коллеги Брюкке, ломали себе головы над вопросом о сходстве и различии элементов, являющихся «строительным материалом» для нервной системы у высших и низших животных. Данный вопрос был крайне спорным. Вероятность его воздействия на философскую и религиозную сферы сильно волновала ученых. Не заключаются ли различия в разуме низших и высших животных лишь в степени сложности? А тогда, быть может, человеческий мозг отличается от мозга какого-либо моллюска не по сути, а по количеству нервных клеток и сложности их волокон? Ученые искали ответы на подобные вопросы в надежде получить достоверные сведения о природе человека, существовании Бога и смысле жизни.
К этой обширной и волнующей области исследования принадлежала та скромная проблема, которую Брюкке поставил перед Фрейдом. В спинном мозге Amoecetes (Реtromyzon)[26], относящейся к низшим позвоночным животным Cyclostomatae[27], Рейснер обнаружил своеобразные крупные клетки. Повторные исследования природы этих клеток и их связи с системой спинного мозга результатов не дали. Брюкке поручил Фрейду прояснить гистологию этих клеток. Благодаря усовершенствованию техники препарирования Фрейд окончательно установил, что клетки Рейснера являются «не чем иным, как спинальными ганглиозными клетками, остающимися внутри спинного мозга у тех низших позвоночных животных, у которых перемещение эмбриональной трубки центральной нервной системы к периферии еще не завершено. Эти разбросанные клетки отмечают путь, проделанный клетками спинальных ганглиев в ходе всего филогенетического развития». Данное решение проблемы Рейснера было триумфом точного наблюдения и генетической интерпретации, маленьким звеном в длинной цепи результатов исследований, которые в конечном счете убедили ученых в эволюционном единстве всех организмов.

Принципиально же новым была демонстрация того, что клетки нервной системы низших животных обнаружили их неразрывную эволюционную связь с клетками высших животных и что предполагавшееся ранее резкое различие между ними на самом деле не существует.
Изучая речную миногу, Фрейд совершил важное открытие: «Клетки спинальных ганглиев водных примитивных животных давно уже были известны как биполярные, в то время как подобные клетки высших позвоночных считались однополярными». Фрейд закрыл брешь между низшими и высшими животными. «Нервные клетки речной миноги показывают всевозможные переходы от однополярности к биполярности, с Т-образным разветвлением волокон». Данная работа по своему изложению и выводам выходила далеко за рамки студенческого исследования; любой зоолог мог бы гордиться таким открытием. 18 июля 1878 года Брюкке представил отчет объемом в 86 страниц Академии; он был опубликован в «Бюллетене» Академии в следующем месяце.
Темой второго исследования, проводимого Фрейдом в летние месяцы 1879 и 1881 годов, было строение нервной системы речного рака. На этот раз Фрейд работал по собственной инициативе и полностью самостоятельно. Он исследовал живые ткани под микроскопом, используя линзы Харнака № 8 (то есть прибегнув к методу, в те времена малоизвестному и сложному с технической точки зрения), и пришел к окончательному выводу о том, что все без исключения аксональные цилиндры нервных волокон являются по своей структуре фибриллярными. Фрейд был первым, кто экспериментально доказал эту фундаментальную особенность нервных клеток. Он пришел к заключению, что ганглий состоит из двух субстанций, в одной из которых, сетеподобной, берет начало нервный отросток. В этих ранних исследовательских работах Фрейд строго ограничил себя анатомической точкой зрения, хотя и подчеркнул, что его исследования проводились с надеждой проникнуть в тайну нервной деятельности. Только однажды, в 1882 или 1883 году, в одном из разделов доклада «О структуре элементов нервной системы», подводившем итоги проделанной работы, он осмелился выйти за пределы гистологии, сказав следующее: «Если мы предположим, что фибриллы нервных волокон имеют значение изолированных путей проводимости, тогда мы должны сказать, что пути, существующие в нерве раздельно, в нервной клетке сливаются; тогда нервная клетка становится „началом“ всех нервных волокон, связанных с ней анатомически. Я преступил бы очерченные мною границы, если бы стал приводить имевшиеся тогда в моем распоряжении доводы в пользу законности этого предположения; к тому же я знаю, что имеющийся материал является недостаточным для решения столь важной для физиологии проблемы. Если бы это предположение можно было доказать, мы бы далеко продвинулись в вопросе физиологии нервных клеток; мы смогли бы тогда полагать, что раздражитель определенной силы способен прорывать изоляцию фибриллов таким образом, что нервное волокно в целом становится проводником возбуждения» — и так далее.
Концепция единства нервной клетки и ее отростков — основа будущей нейронной теории — является, по всей видимости, собственным открытием Фрейда, сделанным самостоятельно. В нескольких приведенных выше предложениях присутствуют и смелость мышления, и осторожность в изложении; Фрейд не рискует представить каких-либо собственных утверждений. В этой связи кажутся уместными два следующих комментария. Доклад, в котором Фрейд высказал свои соображения, был прочитан им спустя четыре или пять лет после завершения исследования. Таким образом, Фрейд располагал достаточным количеством времени для размышлений. Можно было ожидать, что малая толика свободного и смелого полета фантазии, которой он столь часто давал разыграться в более поздние годы, заставит его сделать последний шаг вперед, ибо он стоял у самого порога важной нейронной теории — основы современной неврологии. В своем стремлении к «дисциплине» он, очевидно, забыл, что в оригинальном научном исследовании фантазии отводится далеко не последняя роль.
В действительности же важные положения Фрейда остались вне поля зрения ученых, и, таким образом, его имя не упоминается среди пионеров нейронной теории. К наиболее известным из них принадлежат немец Вильгельм Гис с его эмбриологическим исследованием генезиса нервных клеток, швейцарец Опост Форель, наблюдавший перерождение Валлера, возникающее вследствие повреждения или рассечения нервных волокон, и испанец Рамон-и-Кахаль с его чудесными препаратами, изготовляемыми по методу Гольджи[28] посредством пропитывания серебром. Окончательное признание нейронной теории обычно датируется 1891 годом — временем появления исчерпывающей монографии Вальдейера[29], где впервые было употреблено слово «нейрон». Этот случай далеко не единственный, когда молодой Фрейд прямо из рук упускал мировую славу, так как еще не осмеливался довести свои мысли до их логического завершения.
Научный прогресс проистекает обычно от изобретения какого-либо нового метода или инструмента, с помощью которых обнаруживают новые факты. Так, например, астрономия застыла на мертвой точке перед изобретением телескопа, а затем снова двинулась вперед гигантскими шагами. Гистологические исследования также продвинулись далеко вперед благодаря усовершенствованной методике Фрейда, модифицировавшего формулу Рейхерта при получении смеси азотной кислоты и глицерина, с помощью которой он препарировал нервную ткань для микроскопического исследования. Впервые Фрейд воспользовался смесью при изучении спинномозговых клеток речной миноги.
Несколькими годами позже Фрейду удалось сделать еще более важное техническое изобретение, применив метод окраски нервных тканей хлористым золотом. Но оба открытия Фрейда так и не получили широкой огласки, оставаясь собственностью института. Фрейд, несомненно, являлся искусным техником, ибо в своей работе о нервной ткани речного рака он упоминает о специальных исследованиях на материале in vivo[30] — довольно деликатной операции, методике которой обучился у Штриккера. Между прочим, можно упомянуть, что Фрейд сам сделал иллюстрации к своим публикациям по Petromyzon, одну — к первой публикации и четыре ко второй.
Таким образом, очевидно, что Фрейд довольно рано уяснил, что любой прогресс в науке предполагает появление новых или усовершенствование старых методов. Посредством таких методов открывают новые факты, после чего следует организация вновь открытого с уже известным в единую теорию. Теория может затем вести к размышлениям, «кокетничанью» и «игре в угадайку» с вопросами и ответами, лежащими за гранью имеющихся методов наблюдения. Очень редко случается, чтобы один и тот же человек одинаково успешно работал на всех этих стадиях развития. Достижения Фрейда в области психоанализа свидетельствуют как раз о том, что Фрейд представлял собой редкое исключение. Он изобрел инструмент, использованный им для открытия множества новых фактов, позаботился об организованной теории и отважился на смелые суждения, лежащие за гранью известного.
И все же мы должны заметить, что своеобразием неврологических исследований Фрейда являлась его приверженность анатомическому исследованию. Микроскоп был его первым и практически единственным инструментом. Казалось, что под физиологией он понимал занятие гистологией, предпочитая пассивное наблюдение активному действию. На первый взгляд это могло бы показаться странным для такого активного человека, как Фрейд. Однако, поразмыслив, понимаешь, что подобному поведению есть свое объяснение. Вспомним, что тема для первого в его жизни исследования была выбрана не им самим, а предложена Брюкке из-за тогдашней неопытности Фрейда. Не являлось ли это обстоятельство определенным «тормозом» в его самостоятельной экспериментальной деятельности, заставив на время усомниться в своих силах и возможности поспорить с тремя корифеями в этой области? Именно так и обстояло дело; однако выбранная им позиция в данном вопросе определялась прежде всего его личностными особенностями.
Предпочтение, отдаваемое Фрейдом глазу перед рукой, пассивному наблюдению перед активным действием, имеет две стороны: симпатию к первому и антипатию ко второму. Фрейду были свойственны оба чувства. О симпатии мы поговорим прямо сейчас. Антипатия же находит явное выражение в письме, написанном им в 1878 году своему другу Вильгельму Кнёпфмахеру: «Во время этих каникул я перешел в другую лабораторию и готовлю себя там к моей настоящей профессии — терзать животных или мучить людей, — и я все больше склоняюсь в пользу первого». Он испытывал отвращение к каким бы то ни было формам насилия и жестокости и избегал любой возможности оказывать давлена на других людей или вмешиваться в их дела. К примеру, при работе с невротическими пациентами он отказался от использования электричества в качестве стимулятора — метода, вполне обычного для того времени (и в последнее время вновь вошедшего в моду, правда, в несколько иной форме). Затем он отказался и от использования гипноза, охарактеризовав его как «метод грубого вмешательства». Взамен он предпочел наблюдать и слушать в надежде на то, что ему удастся распознать и действительно понять структуру невроза, а следовательно, и обрести власть над силами, его обусловившими. Французский ученый Пьер Жане, которого ошибочно считали предшественником Фрейда, избрал в 80-х годах альтернативный метод приближения[31]. Он провел несколько великолепных и очень искусных экспериментов, достигнув с их помощью ряда ошеломляющих результатов, однако они не продвинули его ни на шаг ближе к пониманию сил, вызывающих невротические процессы. Успеху сопутствовал именно пассивный метод, а не активный.
В конце лета 1879 года Фрейда призвали на годичную военную службу. В то время она требовала от молодого человека намного меньше усилий, чем теперь. Особенно не испытывали никаких тягот новобранцы-медики, которым предписывалось жить дома, а в качестве военной обязанности ходить по госпиталям. Все было бы прекрасно, если бы не страшная скука, послужившая, возможно, причиной вышедшего несколько лет спустя предписания обязать студентов-медиков заниматься непосредственно общей воинской подготовкой. Незадолго до окончания срока службы Фрейд попал под арест за то, что несколько дней отсутствовал без увольнительной. Это произошло 6 мая 1880 года, в день его рождения. Пятью годами позже на званом вечере он познакомился с генералом Подратски, которому был обязан своим арестом, но уже не испытывал к нему какой-либо неприязни, поскольку должен был сознаться, что действительно нарушил дисциплину.

Итак, первые полгода новобранец Фрейд, как и многие его друзья, боролся со скукой, посвящая свое свободное время переводу сочинения английского философа и экономиста Джона Стюарта Милля, первой из пяти больших книг, которые он впоследствии перевел. Это было подходящим занятием, поскольку Фрейд обладал особым даром переводчика. Вместо утомительной расшифровки с чужого языка идиом и всего прочего он читал отрывок, закрывал книгу и обдумывал, как бы смог выразить те же самые мысли немецкий писатель, — метод, не очень распространенный среди переводчиков. Он переводил быстро и вместе с тем гладко. Книга Милля была единственной из всех опубликованных им оригинальных или переведенных работ, которая не имела отношения к сфере его научных интересов. Этот выбор, вероятно, был обусловлен интересом Фрейда к ее содержанию, но главным мотивом, несомненно, являлась потребность убить время и, между прочим, заработать немного денег.
Три эссе Милля касались социальных проблем: рабочего вопроса, эмансипации и социализма. В предисловии Милль отмечал, что основную их часть составляет труд его жены. Четвертое эссе, принадлежащее перу Милля, посвящалось работе Гроте «Платон»[32]. Много лет спустя (в 1933 году) Фрейд признался в своем весьма фрагментарном знании философии Платона; возможно, эти отрывочные знания, которыми он располагал, были почерпнуты именно из эссе Милля. Фрейд, однако, добавил, что изложенная Миллем в позитивном ключе теория припоминания Платона произвела на него очень сильное впечатление и одно время он долго раздумывал над ней. Много лет спустя Фрейд использовал некоторые идеи Платона в своей работе «По ту сторону принципа удовольствия»[33].
Упомянутые исследования заняли в конечном счете лишь малую толику его времени, основную часть которого он посвятил изучению медицинских дисциплин. Здесь у Фрейда было много выдающихся учителей. Ряд из них — такие, как хирург Бильрот, дерматолог Гебра и офтальмолог Арльт, — являлись всемирно известными учеными, привлекавшими в Вену толпы восторженных студентов. Они давали больше, чем общепринятые знания по современной медицине; каждый в своей области, они были блестящими новаторами и будили в студентах тягу к медицинской науке. Несмотря на это, Фрейд оставался к ним равнодушен, за исключением Бильрота, восхищение которым он сохранил на протяжении всей жизни. Единственными лекциями, вызывавшими его интерес — и то лишь отчасти, — были лекции Мейнерта по психиатрии — области, представлявшейся человеку, всецело преданному лабораторным исследованиям, совершенно неизведанной.
30 марта 1881 года Фрейд сдал на отлично последние медицинские экзамены. Этому, по словам самого Фрейда, он был целиком обязан только своей фотографической памяти, которая оказывала ему с детства неоценимые услуги. Он не использовал длительных каникул для подготовки. Но «перед последним экзаменом на степень доктора пришлось поднапрячься и прибегнуть к остаткам этой способности, ибо по определенным предметам я давал экзаменаторам явно автоматические ответы, которые были точным воспроизведением текста того учебника, который я лишь раз бегло и в сильнейшей спешке прочитал». Присуждение ученой степени состоялось (31 марта 1881 года) в прекрасном актовом зале старого университета. На этом торжестве присутствовала семья не только Фрейда, но и Рихарда Флюса.
Присвоение Фрейду степени доктора медицины не стало поворотным пунктом в его жизни и даже не явилось для него большим событием. Оно принадлежало к разряду тех вещей, которые необходимо когда-нибудь сделать, — к тому же Фрейду надоело ходить в «бездельниках» и выслушивать насмешки по этому поводу. Он сразу продолжил работу в Институте Брюкке, следуя по пути, который, возможно, когда-нибудь привел бы его на кафедру физиологии. Однако оптимистичные мечты о будущем подобного рода скоро (буквально через год) развеялись.

Опубликовано:03.10.2020Вячеслав Гриздак
Подпишитесь на ежедневные обновления новостей - новые книги и видео, статьи, семинары, лекции, анонсы по теме психоанализа, психиатрии и психотерапии. Для подписки 1 на странице справа ввести в поле «подписаться на блог» ваш адрес почты 2 подтвердить подписку в полученном на почту письме


.