Биография Эрнест Джонс “Фрейд. Годы зрелости (1901–1919)”

Биография Эрнест Джонс “Фрейд. Годы зрелости (1901–1919)”

В течение нескольких лет — сам он говорил, что в течение десяти, — Фрейд страдал от интеллектуального одиночества, которое лишь частично смягчалось теплыми отношениями в семье и общественной жизнью. Не было никого, с кем он мог бы обсудить свои новые открытия, кроме, до некоторой степени, его свояченицы Минны Бернайс и Флисса, с которым он переписывался и время от времени встречался. Это были годы, которые он позднее называл годами «гордого одиночества».
Преимуществами этого периода, по мнению Фрейда, являлась полная свобода от какого-либо влияния или «плохо осведомленных противников», а также то, что у него не было никакой надобности в чтении или сопоставлении обширной литературы, как это было в те годы, когда он занимался неврологией, так как в той новой области, которую он открывал, абсолютно ничего не было открыто. В своем описании он явно идеализировал это время. «Когда я, среди смут и тяжести настоящего, взираю на те одинокие годы, мне кажется, что это было прекрасное героическое время». Его страдания и трудности были уже позади, как мы это видели из его переписки с Флиссом, и теперь они явно забывались или представлялись в розовом свете. Возможно, главным результатом болезненных переживаний в это десятилетие явилось то, что Фрейд развил или укрепил такой склад ума, который стал одной из его самых характерных черт: независимость от мнения других людей.

Когда завершилось это десятилетие? Как и большинство событий в жизни Фрейда, выход из изоляции был постепенным процессом. В психиатрических журналах все чаще стали появляться ссылки на его работы, и к концу первого десятилетия XX века это вылилось в поток обширных обзоров, иногда длиной в сотни страниц. Признаки интереса к его методам лечения существовали с самого начала главным образом в англосаксонских странах, но, по всей вероятности, большинство из них прошли для него незамеченными.
Не очень просто осветить начало того, чему позднее суждено было стать Венским психоаналитическим объединением, породившим впоследствии множество себе подобных. Среди тех, кто слушал в начале столетия в университете лекции Фрейда по психологии неврозов, были двое врачей, крайне заинтересованных этими вопросами, — Макс Кахане и Рудольф Рейтлер. Последний стал первым человеком после Фрейда, практикующим психоанализ. Кахане работал в санатории для психоневротиков, но ограничил свою деятельность использованием электричества и других общепринятых методов лечения (он оставил объединение в 1907 году). В 1901 году Кахане упомянул имя Фрейда Вильгельму Штекелю, говоря о нем как о неврологе, который изобрел радикальный метод лечения невротических заболеваний. Штекель сам написал в 1895 году работу по коитусу в детстве, но тогда он еще не слышал о Фрейде. Штекель страдал в то время невротическим заболеванием, природу которого мне нет нужды здесь упоминать, и обратился к Фрейду за помощью. Ему была оказана помощь, и очень успешная. Штекель говорил, что его анализ продолжался всего лишь восемь сеансов, но это выглядит очень неправдоподобно, и от разговоров с Фрейдом у меня сложилось впечатление, что период анализа был намного более продолжительным. Штекель начал практиковать психоанализ в 1903 году и был единственным членом общества, кто, обращаясь к Фрейду, называл его по фамилии вместо «герр профессор». Четвертым из этих самых первых последователей был Альфред Адлер, также венский врач.
Осенью 1902 года Фрейд адресовал этим четырем людям — Кахане, Рейтлеру, Штекелю и Адлеру — открытку, предлагая им встретиться в его доме для обсуждения его работы. Штекель говорил, что именно он первым высказал такое предложение Фрейду, и это подкрепляется замечанием Фрейда о том, что «толчок к этому дал один коллега, испытавший на самом себе действие аналитической терапии». Поэтому Штекелю вместе с Фрейдом может быть приписана заслуга основания первого психоаналитического общества. Во всяком случае, с этих пор у них вошло в привычку собираться каждую среду для ведения дискуссий в приемной Фрейда, которая была снабжейа для этой цели удобным длинным столом. Эти собрания носили скромное наименование «Психологическое общество по средам». Штекель имел обыкновение каждую неделю посылать отчет об этих дискуссиях в воскресный выпуск «Neues Wiener Tagblatt».
В следующую пару лет в этот кружок входили другие люди, но часто на очень непродолжительное время. До сего времени в памяти остались лишь Макс Граф, Гуго Геллер, будущий издатель работ Фрейда, и Альфред Мейзль. Затем появились более знакомые имена: в 1903 году — Пауль Федерн; в 1905 году — Эдуард Хичман, которого представил Федерн, его старый школьный друг; в 1906 году — Отто Ранк, который представил себя Фрейду рекомендательным письмом от Адлера и рукописным экземпляром своей небольшой книги «Искусство и художник», и Исидор Задгер; в 1907 году — Гвидо Брехер, Максимилиан Штейнер и Фриц Виттельс[107], который был представлен своим дядей, Задгером; в 1908 году — Шандор Ференци, Оскар Рие и Рудольф Урбанчич; в 1909 году — Дж. К. Фридъюнг и Виктор Тауск; в 1910 году — Людвиг Йекельс, Ганс Захс, Герберт Зильберер и Альфред фон Винтерштейн.
Первыми гостями этого общества были: Макс Эйтингон — 30 января 1907 года; К.Г.Юнг и Л. Бинсвангер — 6 марта 1907 года; Карл Абрахам — 8 декабря 1907 года, А. А. Брилл и я — 6 мая 1908 года; А. Мусманн — 10 февраля 1909 года; М. Карпас из Нью-Йорка — 4 апреля 1909 года; Л. Йекельс — 3 ноября 1909 года; Л. Карпинска — 15 декабря 1909 года.
Весной 1908 года это маленькое общество начало собирать библиотеку. Эта библиотека приняла внушительные размеры к тому времени, когда в 1938 году пришли нацисты, чтобы ее уничтожить. В то же самое время (15апреля 1908 года) общество приобрело более формальное название — «Венское психоаналитическое объединение», которое и носит по сегодняшний день.
В то время вечера общества устраивались перед Рождеством. Позднее они были заменены роскошной трапезой летом, сначала в верхнем зале сторожевой башни, расположенной вблизи Вены, а затем на холме Константина в Пратере.
У этого общества была одна особенность, возможно, уникальная, отражающая в полной мере деликатность и внимательность Фрейда. В качестве иллюстрации я полностью процитирую его циркулярное письмо, в котором он высказал это положение; письмо было послано из Рима 22 сентября 1907 года.

   Мне хотелось проинформировать Вас, что я предлагаю в начале этого нового рабочего года распустить наше маленькое общество, которое имело обыкновение собираться каждую среду в моем доме, с тем, чтобы непосредственно вслед за этим снова призвать его к жизни. Короткая записка, посланная до 1 октября нашему секретарю, Отто Ранку, будет достаточной, чтобы обеспечить Ваш выход из общества. Если к этому времени мы ничего более не услышим от Вас, то будем считать, что Вы не желаете вновь вступить в общество. Без преувеличения скажу, что буду рад, если Вы вновь вступите в общество.
Позвольте мне обосновать эту акцию, которая справедливо может казаться Вам ненужной. Мы принимаем во внимание лишь естественные изменения в человеческих отношениях, предполагая, что для того или иного члена нашей группы членство в обществе больше не является тем, чем оно являлось в первые годы, — либо потому, что его интерес к этой теме истощился, либо его свободное время и образ жизни не являются более совместимыми с посещениями нашего общества, либо что личные связи препятствуют его членству в обществе. В таком случае он все еще может оставаться членом общества, опасаясь, что его выход будет рассматриваться как недружелюбная акция. Для таких случаев роспуск и реорганизация общества имеют целью восстановить личную свободу каждого индивида и сделать для него возможным выйти из общества без какого-либо ухудшения его отношений с оставшимися членами общества. Далее, мы должны иметь в виду, что с течением времени взяли на себя финансовые обязанности, такие, например, как назначение секретаря, о чем не было и речи в начале деятельности общества.
Если Вы согласитесь после такого объяснения с желательностью реконструкции общества таким путем, Вы, вероятно, согласитесь с повторением подобных акций через регулярные промежутки времени — скажем, через каждые три года.

Такой деликатный способ возможности выхода из общества действительно был осуществлен еще раз в 1910 году, но впоследствии не повторялся. Однако он использовался в более поздние годы другими обществами подобного типа, например швейцарским и английским, когда оказалось желательным ограничить членство в обществе людьми, серьезно изучающими психоанализ.
Рассматриваемые нами годы были очень продуктивными в отношении всех сторон деятельности Фрейда. Он постоянно совершенствовал, делал более утонченной свою технику, и, таким образом, достигал все более полного и совершенного владения психоаналитическим методом. Кроме написания пяти ценных статей, в основном разъяснительного характера, в 1905–1906 годах он опубликовал не менее четырех книг, одна из которых по значению уступает лишь книге «Толкование сновидений» и «Психопатология обыденной жизни», опубликованная в 1904 году, является, вероятно, самой известной из книг Фрейда для широкой публики.
1905 год был одним из пиков плодотворности Фрейда, которые, как он однажды полушутя сказал, происходят каждые семь лет. В этот год появились четыре статьи и две книги, одна из них имеет выдающуюся ценность.
Первая из этих двух книг называется «Остроумие и его отношение к бессознательному», на которую обычно ссылаются, не вполне корректно, как на работу Фрейда по остроумию. В этой книге с ее довольно удивляющим заглавием мы имеем дело с психологическими механизмами и значением остроумия и юмора, проиллюстрированными на примере шуток. Из всех книг Фрейда эту читали меньше всего, возможно, потому, что ее крайне трудно понять правильным образом. Но именно в ней содержатся некоторые из его самых тонких наблюдений. Одновременно с ней были написаны «Три очерка по теории сексуальности». Рукописи лежали на двух столах, и Фрейд писал то за одним, то за другим столом, по настроению. Насколько я знаю, это единственный случай, когда Фрейд так тесно совмещал написание двух книг в одно и то же время, и это показывает, насколько близкими, по его мнению, являлись эти две темы.
Второй книге суждено было вызвать сенсацию и почти повсеместное осуждение Фрейда. «Три очерка…» стали одной из самых важных работ, когда-либо написанных Фрейдом. В ней он впервые соединил все то, что почерпнул из анализа своих пациентов и других источников, все, что он знал о развитии сексуального влечения с его самых ранних проявлений в детстве. Эта книга определенно вызвала по отношению к нему больше ненависти, чем любая другая из его работ. К «Толкованию сновидений» относились как к фантастической и смешной книге, но «Три очерка…» были шокирующе безнравственными. Фрейд предстает перед публикой человеком с дурным и грязным рассудком. Естественно, основной поток ругательств пал на его утверждение, что дети рождаются с сексуальными влечениями, которые претерпевают сложные изменения до того, как дети достигнут взрослой стадии развития, и что их первыми сексуальными объектами являются родители. Такое оскорбление девственной невинности детства было непростительным. Однако, несмотря на фурор и оскорбления, которые продолжались примерно в течение двадцати лет, время оказывало свое влияние на отношение к этой проблеме, и предсказание Фрейда о том, что выводы этой книги рано или поздно будут приниматься как должное, постепенно сбывалось. Сегодня всякого, кто отрицает существование сексуальности у детей, ожидает опасность того, что на него будут смотреть просто как на невежду.
Примерно в то же самое время Фрейд окончательно покрыл себя позором в глазах медицинской общественности своим решением после четырех лет колебаний опубликовать историю заболевания, на которую обычно ссылаются как на «анализ Доры». Это замечательное применение анализа сновидений вплоть до разъяснения непонятного случая истерии является побочным продуктом книги «Толкование сновидений». Но его коллеги не могли простить публикацию столь интимных деталей о пациентке без ее разрешения и тем паче приписывания этой молодой девушке склонности к отталкивающим сексуальным проявлениям.

В 1906 году по случаю пятидесятилетия Фрейда небольшая группа приверженцев его учения в Вене преподнесла ему медальон, выполненный хорошо известным скульптором Карлом Мариа Швердтнером, на лицевой стороне которого был изображен его барельефный портрет, а на обратной стороне — греческая композиция об Эдипе, отвечающем Сфинкс. Эту сцену обрамляла строка из «Царя Эдипа» Софокла: «ος τα κλειν αινιγηατ ηδει χρατιστοζ ην ανηρ» («И загадок разрешитель, и могущественный царь»). Когда, несколько лет спустя, он показал этот медальон мне, я попросил его перевести эти строки, так как мой греческий весьма хромал, но он скромно сказал, что мне следует попросить сделать это кого-нибудь другого.
При вручении медальона произошел забавный инцидент. Когда Фрейд читал это краткое посвящение, он побледнел и, задыхаясь от волнения, потребовал сказать ему, кто выбрал именно эту надпись. Он вел себя, как если бы неожиданно столкнулся с чем-то приятным, а так оно и было. После того как Федерн сказал ему, что это его идея, Фрейд признался, что, будучи молодым студентом Венского университета, он имел обыкновение прогуливаться вокруг двора с огромной сводчатой галереей, разглядывая бюсты прежних знаменитых профессоров этого заведения. Тогда он мечтал не просто увидеть здесь свой бюст в будущем, что казалось вполне реальным честолюбивому студенту, но чтобы на этом бюсте непременно были начертаны слова, идентичные тем, которые он теперь видел на медальоне.
Впоследствии я имел возможность выполнить это его юношеское желание, преподнеся Венскому университету для установки во дворе бюст Фрейда, выполненный скульптором Кёнигсбергером в 1921 году, на этом бюсте имелась также и та знаменитая строка из Софокла. Бюст был торжественно открыт на церемонии 4 февраля 1955 года. Это редкий пример мечты юноши, которая сбылась во всех подробностях, хотя для этого потребовалось восемьдесят лет.
Частная практика Фрейда увеличилась так, что занимала всю рабочую неделю. Очень немногие его пациенты, как тогда, так и позднее, были жителями Вены. Большинство пациентов приезжали из Восточной Европы: России, Венгрии, Польши, Румынии и т. д.
Эти первые годы XX столетия были сравнительно мирными и счастливыми. Они были передышкой между штормами, которые бушевали до них и после них. Никогда больше Фрейд не знал такого мирного и приятного периода. Равномерный уклад его жизни состоял из профессиональной, в том числе и литературной, работы и личного отдыха, включая игру в карты по субботам — его любимый тарок; после прочтения еженедельной лекции в университете, которая продолжалась с семи до девяти часов вечера, он нанимал извозчика у больницы и ехал к своему другу Кёнигштейну для участия в этой игре. У него не было возможности много времени уделять своим детям, поэтому все они с нетерпением ожидали длинных летних каникул, чтобы провести их вместе.
Фрейд очень любил горный пейзаж и лазание по горам, хотя его едва ли можно назвать альпинистом в строгом смысле этого слова. Все же тот, кто мог взбираться в специальной обуви с шипами на Дахштейн, должен обладать смелостью, так же как и всеми другими необходимыми качествами.
Его сын Мартин рассказывал мне об одном инциденте во время отдыха в горах. Однажды, возвращаясь с прогулки, они обнаружили, что дорогу к их отелю преграждает шумная толпа, откуда в их адрес неслись антисемитские выкрики. Размахивая в воздухе палкой для прогулок, Фрейд без колебаний пошел на них с таким выражением лица, которое заставило их расступиться перед ним. Это, несомненно, было его единственное переживание такого рода. Фрейд мог в случае необходимости производить пугающее впечатление своим суровым и гневным взглядом. Именно так смотрел он, стоя лицом к лицу с нацистами в своем доме в 1938 году.
Фрейд не всегда имел возможность брать с собой всю семью в те отдаленные турне, которые он так любил совершать; но он не любил путешествовать в одиночку и почти всегда устраивал свои поездки так, чтобы иметь попутчика. Его жена, занятая другими обязанностями, редко бывала достаточно свободной, чтобы в них участвовать. К тому же она не обладала его неутомимой энергией в хождении и всеядной страстью к осматриванию достопримечательностей. Временами ему казалось несправедливым, что он будет наслаждаться такими приятными переживаниями без нее, и он настаивал, чтобы она сопровождала его.
В конце лета 1901 года произошло событие, имевшее величайшее эмоциональное значение для Фрейда, которое он назвал «вершиной» своей жизни. Этим событием стала поездка в Рим, к которой он долго стремился. Эта поездка являлась для него чем-то очень важным, и поэтому ее рассмотрение должно раскрыть нам некоторый секрет его внутренней жизни.
Нет ни малейшего сомнения в том, что желание посетить Рим зрело в нем многие годы. Эта тема снова и снова встречается в его переписке с Флиссом, особенно в конце 90-х годов, кроме того, Фрейд открыто и пространно писал об этом желании в книге «Толкование сновидений», так как оно играло важную роль даже в его снах. Это было желание, явно возникшее еще в детстве, и, как он сам высказал, «таким образом, желание попасть в Рим стало символом для многих горячих желаний». Мерой этого желания является громадное счастье и восторг, которые он испытывал во время каждой своей последующей поездки в Рим. Ни на одно мгновение не наступало у него пресыщение очарованием этого города, и в каждом письме он говорит об этом городе самым пылким языком.
С другой стороны, есть много свидетельств тому, что осуществлению этого огромного желания мешало некоторое таинственное табу, которое заставляло его сомневаться, сможет ли он когда-либо его реализовать. Оно являлось для него чем-то слишком хорошим, чтобы стать реальностью. Временами он пытался рационализировать этот свой внутренний запрет, говоря, что летний климат в Риме делает для него поездку невозможной, но он все время знал, что нечто более глубокое удерживает его от этой поездки. Поэтому годы пространных путешествий по северной и центральной Италии привели его в 1897 году чуть ближе к Риму, чем находится Тразименское озеро. До сих пор и ни шагу далее, сказал он себе как раз в том месте, где внутренний голос сказал то же самое Ганнибалу две тысячи лет тому назад. Но он, по крайней мере, превзошел Ганнибала тем, что видел Тибр.
Для Фрейда, как и для всякого другого человека, в действительности существовали два Рима (не говоря уже о нынешнем политическом Риме). Прежде всего, это Древний Рим, культуру и историю которого глубоко изучал Фрейд, культуру, породившую европейскую цивилизацию. Уже одно это давало мощный стимул интересу Фрейда, который всегда вел его к вопросу происхождений и начал. Затем существовал христианский Рим, который разрушил Древний Рим и занял его место. Этот Рим мог являться лишь врагом Фрейда, источником всех тех гонений, которые претерпели люди его нации на протяжении веков. Но между человеком и объектом его любви всегда стоит враг, и, если это возможно, ему надо сначала победить этого врага. Даже после достижения своей цели Фрейд рассказывал, как вид этого второго Рима, с видимыми повсюду свидетельствами того, что он, в своей откровенной манере выражения, называл «ложью спасения», омрачил его наслаждение первым Римом.
Я не предлагаю интерпретировать заново какое-либо из сновидений Фрейда, занятие, которое я заклеймил бы как, по крайней мере, рискованное, но одно из них может быть приведено здесь как уместное в этой связи. Это сновидение названо «Мой сын Миоп». Разбирая его, Фрейд писал: «Сновидение, рисующее, что я вывожу своих детей из Рима, имеет, правда, еще связь с одним аналогичным эпизодом моего детства и потому содержит столь значительные следы искажения. Смысл тот, что я завидую своим родственникам, которые несколько лет тому назад имели возможность перевезти своих детей в другую страну». Фрейд явно намекает здесь на своих сводных братьев, которые переехали в Англию, когда ему было три года. Он никогда не переставал им завидовать за то, что они смогли вырастить своих детей в стране, намного более свободной от антисемитизма, чем его собственная страна. Таким образом, становится ясным, что Рим заключал для него две сущности, одну из которых он любил, а другую ненавидел и боялся. Нам следует принять во внимание еще два неопровержимых факта. Первый имел место тогда, когда он цитировал монографию Ранка о символизме городов и матери-земли, в которой встречается следующее предложение: «Также хорошо известен оракул, подаренный тарквинянам, который предсказал, что завоевателем Рима станет тот из них, кто сначала „поцелует“ свою собственную мать». Этот отрывок, который Фрейд цитировал как один из вариантов мифа об Эдипе, несомненно, является искажением лежащей в его основе мысли о том, что для того, чтобы спать со своей матерью, необходимо сначала победить врага.
Вторым фактом является давнее и страстное отождествление Фрейдом себя с семитом Ганнибалом. Попытка Ганнибала захватить Рим, «мать всех городов», была пресечена некоторым неизвестным внутренним запретом, когда он находился на грани успеха. В течение нескольких лет Фрейд мог приблизиться к Риму лишь чуть ближе, чем Тразименское озеро, где в конечном счете остановился Ганнибал.
Фрейд не испытывал каких-либо угрызений совести, признавая свою любовь к первому Риму и нелюбовь ко второму, но существовали громаднейшие сопротивления связыванию этих эмоций с соответствующими им изначальными фигурами, чьими символами они стали. И только после четырех лет самоанализа Фрейд наконец победил эти сопротивления и торжественно прибыл в Рим. С характерным для него пониманием во втором издании книги «Толкование сновидений» он добавил подстрочную сноску, которая гласила: «С тех пор я постепенно открывал для себя, что требуется всего лишь небольшая смелость (!) для осуществления желаний, которые до этого казались недостижимыми».
Одним из признаков усиления у Фрейда уверенности в себе, что нашло отражение в его посещении Рима, было его желание предпринять соответствующие шаги в обход клерикальных антисемитских властей, которые в течение многих лет не допускали заслуженного им вступления в ряды университетских профессоров. Объявляя своему другу Флиссу об успехе в этом деле, он признал, что был глупцом, не достигнув этой же цели тремя годами ранее, и добавил: «Другие люди достаточно умны, чтобы делать это без того, чтобы сначала ехать в Рим».
После всех этих отступлений перейдем к повествованию об этом событии. В понедельник 2 сентября 1901 года Фрейд вместе со своим братом Александром прибыл в Рим. Это был первый из семи визитов, которые ему предстояло нанести «Священному городу». Он тут же написал домой письмо, сообщая, что в течение часа принял ванну и теперь чувствует себя как настоящий римлянин. Непостижимо, что он не посетил этот город годами раньше. И что в отеле «Милан» есть электрическое освещение, а платить приходится всего четыре лиры в день.

Свое следующее утро он начал с посещения собора Св. Петра и Ватиканского музея, где при виде работ Рафаэля испытал «редкое наслаждение». «И подумать только, что в течение столь многих лет я боялся приехать в Рим». Он бросил монетку в фонтан ди Треви, обещая вскоре вернуться в Рим, что и в самом деле сделал в следующем году.
На следующий день он провел более двух часов в Национальном музее, а затем ездил на наемном экипаже, платя две лиры за час, с трех до семи вечера, получая общее впечатление от города. Все это было намного более чудесным, чем он мог высказать. Он никогда не чувствовал себя столь хорошо в своей жизни. А на следующий день он в первый раз увидел (первый из столь многих последующих за ним!) статую Микеланджело «Моисей». Внимательно разглядывая эту статую, он внезапно осознал, что она отражает личность Микеланджело. Хотя, вероятно, это было не совсем то объяснение, которое ему предстояло дать тринадцать лет спустя. Этот день был очень насыщенным; он осмотрел Пантеон и снова исследовал Ватиканский музей, где особенно выделил статуи Лаокоона и Аполлона Бельведерского. Он все еще находился в восторженном настроении. На следующий день наступил черед Палатинского холма, который, как он мне сказал, стал его любимым уголком Рима.
10 сентября он снова был в музее Ватикана и вышел оттуда в радостном настроении от увиденной красоты. Следующий день он провел на Альбанских холмах, где в течение двух часов катался на осле.
После двенадцати незабываемых дней в Риме Фрейд выехал оттуда 14 сентября и приехал в Вену, проведя две ночи в поезде.
В конце августа 1902 года он, как и планировал, посетил Неаполь и его окрестности. Он рассказывал, что на пути туда встретил своего двойника и, находясь в одном из своих суеверных настроений, спросил: «Значит ли это vedere Napoli е poi morire (увидеть Неаполь и умереть)?» Смерть редко не занимала его мыслей. На следующий день с Александром, который снова был его компаньоном, он двинулся через Тренто в Венецию, которую снова нашел «неописуемо прекрасной». Неаполь, когда они прибыли туда, оказался «нечеловечески горячим», поэтому они ограничились посещением знаменитого аквариума, а два дня спустя двинулись дальше в Сорренто. Во время этого турне Фрейд посетил Помпею, Капри, Амальфи, Пестум, взбирался на Везувий.
В августе 1904 года Фрейд в сопровождении Александра отправился в Грецию. Утром 30 августа они отплыли в Бриндизи. Среди пассажиров находился профессор Дерпфельд, помощник знаменитого археолога Шлимана. Фрейд с благоговением глядел на человека, помогшего открыть Древнюю Трою, но ощущал слишком большую робость, чтобы к нему приблизиться. На следующий день они провели три часа на Корфу, который Фрейц сравнил с Рагузой; у него было время, чтобы посетить там две старые венецианские крепости. На следующее утро их корабль остановился в Патрасе и поплыл далее к Пирею, и в полдень 3 сентября они были в Афинах. Его первое впечатление от осмотра храма Тезея было незабываемым и не поддавалось никакому описанию.
На следующее утро они провели два часа в Акрополе, для посещения которого Фрейд заранее приготовился, надев свою лучшую сорочку. В своем письме домой он рассказывал, что его впечатления от этого места превзошли все, что он когда-либо видел либо мог вообразить, и, когда мы вспоминаем то огромное количество классических знаний, которыми он обладал, начиная с детских лет, и его чувствительность к красоте, мы вполне можем представить, что значило для него это место. Более двадцати лет спустя он сказал, что каменные колонны Акрополя цвета янтаря были самыми чудесными из всех вещей, которые он когда-либо видел в своей жизни. Стоя там, Фрейд испытал любопытное психологическое переживание, которое проанализировал много лет спустя в одном из писем Ромену Роллану. Это переживание заключалось в своеобразном неверии в реальность того, что он видит, и он озадачил своего брата вопросом, действительно ли они находятся в Акрополе. Позднее Фрейд проанализировал это свое ощущение нереальности происходящего, проследив его генезис к тому неверию, с которым он воспринял бы в свои бедные студенческие годы мысль о том, что когда-либо будет иметь возможность посетить столь чудесное место, а это, в свою очередь, было связано с запретным желанием превзойти своего отца в достижении. Он сравнил действующий в этом случае механизм с описанным им ранее механизмом, который действует в людях, «потерпевших крушение в момент успеха».
В этот раз Фрейду пришлось узнать, как сильно отличается древнегреческий язык от новогреческого. Он так хорошо был знаком с первым, что в юности писал свой дневник на древнегреческом, но теперь, когда он просил кучера отвезти его в отель «Афины», несмотря на всевозможные вариации в произношении, тот его не понимал, и он с чувством унижения вынужден был написать на бумажке название отеля.
Следующий день Фрейд снова провел в Акрополе. Они оставили Афины утром 6 сентября, сели на поезд до Коринфа, а затем двинулись вдоль Коринфского канала к Патрасу, где сели на корабль, который отплывал в тот вечер. А затем приехали домой через Триест.

 

Опубликовано:14.11.2020Вячеслав Гриздак
Подпишитесь на ежедневные обновления новостей - новые книги и видео, статьи, семинары, лекции, анонсы по теме психоанализа, психиатрии и психотерапии. Для подписки 1 на странице справа ввести в поле «подписаться на блог» ваш адрес почты 2 подтвердить подписку в полученном на почту письме


.