Статья. Эрнест Джонс «Фрейд. Годы войны»

Статья. Эрнест Джонс «Фрейд. Годы войны»

В своем суждении о политических событиях Фрейд был не более проницательным, чем любой другой человек. Он следил за этими событиями, но особенно ими не интересовался, если они не мешали ходу его собственной работы, а впервые это случилось в 1914 году.
Еще 8 декабря 1912 года он писал мне, что политическая ситуация в Австрии предвещает бурю и что они должны быть готовы к плохим временам. Я знал, что он имел в виду отношения с Сербией и, возможно, также с Россией, которая всегда являлась пугалом для австрийцев. Но он, по-видимому, придерживался традиционного взгляда венцев на эти трудности, ибо я вспоминаю, что чуть позднее он сказал мне: «Сербы такие нахальные».
28 июня мир был потрясен сообщением, что наследный принц эрцгерцог Франц Фердинанд был убит в результате террористического акта боснийцем, австрийским подданным, которого вдохновили заговорщики в Сербии. В своем письме к Ференци в этот день Фрейд писал: «Я пишу Вам, все еще находясь под впечатлением потрясшего меня убийства в Сараево, последствия которого невозможно предвидеть». Однако вслед за этим убийством в течение нескольких недель стояла только зловещая тишина. Фрейд, по-видимому, был обманут этим, ибо в противном случае он едва ли разрешил бы своей младшей дочери 7 июля отправиться в Гамбург и, определенно, не разрешил бы ей продолжить путешествие в Англию 18 июля, где она предполагала провести пару месяцев. Затем, наконец, последовал австрийский ультиматум Сербии от 23 июля. Принятие Сербией этого ультиматума, который сэр Эдуард Грей описал как самый грозный из всех документов, которые он когда-либо знал, адресованных одним суверенным государством другому, было не совсем полным, поэтому Австрия сразу же объявила войну и бомбардировала Белград. Началась великая война.
В течение первых двух или трех лет войны Фрейд явно симпатизировал центральным державам, то есть тем странам, с которыми он был столь тесно связан и за которые сражались его сыновья. Он даже восстал против своей любимой Англии, ставшей теперь «лицемерной», и явно принял немецкую версию, что Германия «окружена» завистливыми соседями, которые строят заговоры с целью ее уничтожения. Только к концу войны «пропаганда» союзников возбудила его подозрения относительно моральной стороны войны, так что он затем начал скептически относиться к обеим версиям и мог оставаться над этой схваткой.
На протяжении всей войны я поддерживал с ним контакт, посылая письма друзьям в Голландию, Швецию, Швейцарию и даже Италию, которые они затем отправляли в Вену. Патнем также регулярно посылал мне те письма, которые Фрейд писал ему до вступления Америки в войну в 1917 году.
Подобно многим людям в то время, Фрейд и близкий ему круг лиц постепенно осознавали всю серьезность международной ситуации. Только 27 июля Ференци обнаружил, что ему придется отложить запланированный визит в Англию, потому что он состоял в списках офицерского состава действительной службы и ему не разрешалось покидать Венгрию. А сверхоптимистичный Абрахам еще 31 июля конфиденциально заявил, что ни одна великая держава не объявит войну другой (на другой день Германия объявила войну). В результате его семья оказалась без средств, в затруднительном положении, в одной из деревень на Балтийском побережье. Фрейд начал сомневаться в возможности проведения ежегодного конгресса лишь после 26 июля. 29 июля он писал Эйтингону: «Тучи сгущаются также над нашим конгрессом, но невозможно предсказать, как будут выглядеть дела через два месяца. Возможно, к этому времени все в основном снова придет в порядок». Однако в тот же самый день он писал Абрахаму, что «в течение двух недель мы будем либо посрамлены в нашем теперешнем возбуждении, либо приблизимся к финалу истории, десятилетиями внушавшей нам страх».
Немедленная реакция Фрейда на объявление войны оказалась неожиданной. Можно было бы предположить, что 58-летний ученый-пацифист встретит войну с неподдельным ужасом, как это сделали многие другие. Однако, напротив, его непосредственный отклик заключался в юношеском энтузиазме, очевидно, пробужденном военным пылом детства. Он сказал, что впервые за тридцать лет ощущает себя австрийцем. После того как Германия вручила свои три декларации об объявлении войны, Фрейд писал: «Я всем своим сердцем находился бы на стороне Германии, если бы только мог полагать, что Англия не находится на стороне врага». Он был полностью захвачен этими событиями, не мог думать о какой-либо работе и проводил свое время, обсуждая события дня со своим братом Александром. Сам он сказал: «Все мое либидо отдано Австро-Венгрии». Он был возбужден, взволнован и то и дело оговаривался.
Однако такое настроение продолжалось немногим более двух недель, а затем Фрейд пришел в себя. Довольно любопытно, что изменение его чувств было вызвано отвращением к той некомпетентности, которую проявляла недавно принятая им отчизна в своей кампании против сербов. Воевать, несмотря на вероятность быть остановленными и даже побежденными теми самыми людьми, которых Австрия ранее презрительно намеревалась уничтожить, означало вновь показать беспомощность такой отчизны. Оставалась лишь единственная надежда на то, что их спасет «старший брат», Германия. После сокрушительных поражений Австрии в Галиции в этом же месяце Фрейд заметил: «Германия уже спасла нас». Он оставил надежду на скорое окончание войны, так что «терпение становится главной добродетелью».
Наг второй неделе войны его старший сын Мартин записался добровольцем в армию и стал стрелком. С присущим ему юмором в качестве мотива он назвал желание посетить Россию, не меняя своей веры[138]. В то время он находился в Зальцбурге, был послан на обучение в Инсбрук, где отец навестил его в первую неделю сентября Дочь Фрейда, Анна, которая, казалось, могла застрять в Англии, благополучно при была домой во второй половине августа, после путешествия через Гибралтар и Геную находясь на попечении австрийского посла. В одном из своих писем того времени он вызвался сопровождать ее до австрийской границы «одним из множества доступных путей», такова была в те дни наша наивность. Мы и представить себе не могли, что могут сделать правительства, чтобы препятствовать прежней свободе путешествия.
Это был первый август за тридцать лет, проведенный Фрейдом в Вене, и он, естественно, не работал. Он решил начать практику в обычное время — 1 октября. Фрейд написал Абрахаму, что теперь он полностью свободен в своих научных занятиях, к чему он так стремился, но сухо добавил: «Подобным образом выглядят осуществленные желания». Он проводил время, поминутно осматривая и описывая свою коллекцию древностей, в то время как Отто Ранк составлял каталог его библиотеки.
16 сентября он на двенадцать дней покинул Вену, чтобы навестить свою дочь Софию в Гамбурге. Объявляя об этом предстоящем путешествии Эйтингону, он выразил надежду разделить, пока он будет находиться в Германии, ликование по поводу ожидаемого падения Парижа. А из Гамбурга, города, который был ему столь знаком, он писал, что в первый раз не чувствует себя в иноземном городе; он может говорить о «наших» битвах, «наших» победах и так далее. На обратном пути он провел пять часов с Абрахамом в Берлине; им не суждено было больше встречаться в течение четырех лет.
В последний день этого месяца в Вену приехал Ференци для прохождения анализа у Фрейда, но этот визит, к сожалению, прервался через три недели вызовом Ференци на действительную службу. Ференци служил врачом в рядах венгерских гусар, где ему пришлось обучаться искусству верховой езды.
В октябре пришли «великолепные новости» о падении Антверпена. К этому времени Фрейд возобновил практику, у него было лишь два пациента, оба венгры, но вскоре остался один. Именно в это время он написал длинную историю одного заболевания, известную с тех пор как «случай человека-волка». Однако прошло четыре года, прежде чем эта его работа была опубликована.
В первые несколько месяцев войны ряд писем, которые Фрейд и я написали друг другу, не прибыли по адресу, и первое письмо, которое я от него получил, было датировано 3 октября. Спустя два дня после объявления войны я писал ему о всеобщей уверенности в Англии, что в конце концов Германия проиграет войну, и даже осмелился повторить это в своем более позднем письме. Сообщая об этом Ференци, Фрейд сказал, что я говорю о войне «с ограниченным кругозором англичанина».
11 ноября он написал Ференци, что узнал о гибели любимого брата Эммануила в железнодорожной катастрофе. Это должно было сильно огорчить Фрейда, так как его нежность к своему сводному брату оставалась нерушимой с самого раннего детства. Несколько месяцев спустя он высказал характерное замечание об этом Абрахаму: «Как мой отец, так и мой сводный брат дожили до 81 года, так что мои перспективы мрачные»[139]. Предстояло также скорбеть о потере знаменитого рейдера «Эмден»; Фрейд сказал, что очень любил этот корабль.
В декабре настроение у Фрейда было неважное, и он просил Абрахама приехать и ободрить его. Его настроение не улучшилось предложением политического убежища от Триганта Барроу, живущего в Балтиморе, которое, как Фрейд писал мне, «показывает, что думают американцы о наших шансах». Абрахаму он написал, что всегда больше всего ненавидел беспомощность и бедность, однако все выглядит так, что и то и другое не за горами. Он пока еще был не один, Ганса Захса не взяли на военную службу по причине близорукости, в то время как Отто Ранк, второй его литературный помощник, пытался избежать призыва на военную службу, «сражаясь как лев против своей отчизны».
В жизни Фрейда часто присутствовала какая-либо интеллектуальная женщина, обычно пациентка или студентка, чью компанию он особенно любил. В этот период такой женщиной стала Лу Андреас-Саломе, которая обучалась у него до войны. Это была женщина с замечательным чутьем на великих людей, которых было очень много среди ее друзей, от Тургенева, Толстого и Стриндберга до Родена, Райнера Марии Рильке и Артура Шницлера. Про нее говорили, что она хранила преданность двум величайшим людям XIX и XX столетий — Ницше и Фрейду. Фрейд восхищался ее величественным и спокойным характером как чем-то таким, что намного превосходило его собственный характер, а она по достоинству оценивала достижения Фрейда. Поэтому в эту тягостную осень он написал ей почтовую открытку: «Вы все еще считаете, что все взрослые братья так хороши?[140] Не напишете ли мне хоть одно ободряющее слово?» Она сделала все, что могла, чтобы оказаться на высоте положения, и Фрейд написал Абрахаму о «по-настоящему трогательном оптимизме» в ее письме. Сам он ответил следующим образом: «То, что Вы пишете, дает мне смелость написать еще одну записку. Я не сомневаюсь, что человечество преодолеет даже эту войну, но я наверняка знаю, что я и мои сверстники никогда больше не увидим радостного мира. А это слишком ужасно. И самой печальной вещью во всем этом является то, что это случилось как раз тогда, когда мы, исходя из наших психоаналитических ожиданий, получили представление о человеке и его поведении. Из-за такого отношения я никогда не мог согласиться с Вашим жизнерадостным оптимизмом. Моим тайным выводом было: раз высшая цивилизация нашего времени обезображена гигантским лицемерием, значит, мы органически для нее не годимся. Нам приходится слагать полномочия, и великое неизвестное, таящееся в тени судьбы, некоторое время спустя повторит подобный эксперимент с другой расой».
Однако работоспособность Фрейда все еще была высока, как это часто случалось, когда ему нездоровилось или он был в плохом настроении. Он не только много писал, но также много думал. Внутренняя сосредоточенность заменяла ему заинтересованность гнетущими событиями во внешнем мире. Упомянув Ференци о некоторых своих новых идеях, он добавил: «Даже без этих идей я могу сказать, что я дал миру больше, чем он дал мне. Теперь я более изолирован от мира, чем когда-либо, и ожидаю такой же изолированности и далее как результат войны. Я знаю, что пишу в настоящее время лишь для пяти человек, для Вас и немногих других[141]. Германия не завоевала моей симпатии как аналитика, а что касается нашей общей отчизны, то о ней лучше не говорить».
Мы расскажем об этих новых идеях Фрейда его собственными словами.

   Я живу, как говорит мой брат, в своем примитивном окопе: я размышляю, пишу и после жестоких сражений справился с первыми сериями загадок и трудностей. Страх, истерия и паранойя капитулировали. Остается посмотреть, насколько можно будет развить этот успех. Но возникло очень много превосходных идей: выбор неврозов, например. Регрессии полностью решены. Некоторое продвижение в фазах развития Я. Значение всего этого вопроса зависит от того, удастся ли справиться с действительно динамической проблемой, то есть проблемой удовольствия — боли, в овладении которой мои предварительные попытки заставили меня довольно сильно сомневаться.

Неделей позже Ференци навестил Фрейда и провел у него день. Без сомнения, они тщательно обсудили некоторые из этих проблем.
На следующий день после этого обсуждения Фрейд написал Абрахаму:

   Единственной вещью, которая продолжается удовлетворительно, является моя работа, которая на самом деле ведет, несмотря на повторяющиеся время от времени паузы, к достойным внимания новым идеям и заключениям. Недавно мне удалось определить особенность двух систем: Bw (сознательное) и Ubw (бессознательное), которая почти делает их понятными и которая, как мне кажется, дает простое решение отношения dementia praecox к реальности. Все катексисы объектов наполняют бессознательное. Система Bw означает связь этих бессознательных предметных представлений со словесными представлениями: именно эта связь дает возможность чему-либо становиться сознательным. Вытеснение при неврозах переноса состоит из отвода либидо от системы Bw, то есть в разделении предметных представлений и слов. В нарциссических неврозах[142] вытеснение отнимает либидо от бессознательных предметных представлений, образуя, естественно, намного более глубокое расстройство. Отсюда понятны изменения в речи при dementia praecox, которое, в общем, обращается со словесными представлениями так же, как истерия обращается с предметными представлениями, то есть подчиняет их «первичному процессу» с его сгущениями, смещениями и разрядкой. Я могу теперь написать полный трактат по теории неврозов с главами о судьбах влечений, о вытеснении и о бессознательном, если бы только удовольствие от работы не нарушалось моим плохим настроением.

В общих чертах Фрейд описывал эту интересную работу до этого и всегда придерживался ее. Ференци спросил его, как эта теория может быть применена к глухонемым от рождения, у которых нет словесных представлений. Фрейд ответил, что мы должны расширить понятие «слова» в этом контексте до включения всевозможных жестов коммуникации.
Нижеследующее является выдержками из его последнего письма в этом году.

   Ваше письмо пришло как раз на сочельник и, подобно Вашим предыдущим усилиям поддерживать со мной связь, глубоко меня тронуло и доставило мне огромное удовольствие. Я неоднократно пользовался любезностью доктора ван Эмдена для пересылки Вам своих ответов, но я не знаю, получили ли Вы их. Поэтому, когда Вы не получаете ответа, я даже не могу дать знать, что это не моя вина…
У меня нет какой-либо иллюзии относительно того, что цветущее время нашей науки было жестоко разрушено, что впереди нас ожидают трудные времена, и единственное, что мы можем сделать, — это поддерживать скудный огонь в немногих хижинах, пока более благоприятный ветер не позволит снова ярко разгореться этому пламени. То, что было оставлено Юнгом и Адлером от нашего движения, сейчас разрушается борьбой наций. Наше объединение в такой же малой степени может быть сохранено целиком, как и что-либо другое, что называет себя международным. Кажется, наши журналы заканчивают свое существование; возможно, удастся сохранить выпуск «Jahrbuch». Всему, что мы бережно выращивали и пытались культивировать, приходится теперь позволять зарастать. Я, естественно, не беспокоюсь о конечном будущем нашего дела, которому Вы так трогательно преданы, но ближайшее будущее, которое одно может меня интересовать, кажется мне безнадежно затянутым тучами, и мне не следует обижаться по поводу каждой крысы, покидающей тонущий корабль. В настоящее время я пытаюсь синтезировать то, что пока еще могу сделать для будущего, то есть работу, которая уже выявила очень много нового…
Держитесь крепче, пока мы не встретимся снова.

В начале 1915 года все еще казалось, что центральные державы выиграют войну. Германия отразила все наступления на западе и одержала огромные победы на востоке против русских. Фрейд был полон надежд. В начале этого года он заметил, что война может продолжиться даже до октября. К этому времени Фрейд еще раз показал себя оптимистом относительно победы в грядущих битвах, а затем мира, а месяц спустя писал: «Сердцем я не здесь, а на высотах. То есть сердцем я в Дарданеллах, где сейчас решается судьба Европы. Через несколько дней Греция объявит нам войну, и тогда мы не сможем посещать ее города, которые полюбились мне больше всего мной увиденного».
Весной он рассуждал: «Утешительной является мысль о том, что, возможно, война не сможет продолжаться еще столько же, сколько она уже длится… Напряжение относительно ожидаемых событий велико. Считаете ли Вы, что все будет удовлетворительным?» Летом он полагал, что война может продлиться еще год, но все еще был полон надежд на победу. «Подобно столь многим другим людям, я нахожу, что чем лучше перспективы, тем более невыносима эта война». К осени его настроение ухудшилось. «Я не верю в близкий мир. Наоборот, в наступающем году возрастет горечь и жестокость». «Затянувшаяся война сокрушает, а нескончаемые победы, в сочетании с растущими лишениями, заставляют задуматься, не может ли, в конце концов, оказаться справедливым предательский расчет англичан[143]».
Естественно, он ощущал значительное беспокойство за судьбу двух своих сыновей: самого старшего, Мартина, сражающегося в Галиции и России, и самого младшего, Эрнста, сражающегося против Италии после ее вступления в войну в апреле этого года. Мартин уже заслужил награду за проявленную храбрость. Оливер, еще один его сын, на протяжении всей войны занимался инженерной работой, сооружая туннели, бараки и т. д. Он получил диплом инженера в тот самый день, когда Анна получила диплом учительницы. У Фрейда было несколько сновидений по поводу несчастий с его сыновьями, которые он интерпретировал как зависть к их юности.
Фрейд предпринимал отчаянные усилия, чтобы спасти психоаналитические журналы для сохранения определенной непрерывности в работе. Ему удалось спасти «Zeitschrift» и «Imago» ценой отказа от предполагаемого выпуска своей книги, публикуя главы из нее в этих журналах, но «Jahrbuch» никогда больше не вышел после 1914 года. Фрейду приходилось брать на себя большую часть редакторской работы. Абрахам и Ференци были далеко. В июне был призван на военную службу Ранк, в августе — Захс, однако после нескольких дней обучения в Линце его освободили от военной службы. В своем письме Фрейд говорил, что, по всей видимости, повторяется его ранний период огромной трудоспособности, но полнейшего одиночества. Когда разразилась война, венское общество прекратило собрания, но зимой они были возобновлены и проходили через каждые три недели. Практика, конечно, была скудной. В начале этого года имелось всего лишь два или три пациента, все венгерские аристократы.
За исключением Ференци, которому удавалось на короткое время вырываться в Вену два или три раза, Фрейда мало кто посещал как в этом году, так и в последующие годы. Одним из особенно интересных посетителей стал Райнер Мария Рильке, который проходил военную службу в Вене. Фрейд наслаждался вечером, который Рильке провел с его семьей. 13 сентября он поехал через Мюнхен и Берлин в Гамбург, чтобы погостить у своей дочери Софии и насладиться обществом своего первого внука.
Переписка Фрейда в этом году, хотя и уменьшилась по объему по сравнению с прошлым годом, является тем не менее ничуть не менее интересной. Следующие абзацы из письма Фрейда к Патнему, датированного 7 июля 1915 года, наводят на мысль об углублении проницательности Фрейда в отношении происходящих событий в обществе.

   Моим основным впечатлением является то, что я намного примитивнее, скромнее и менее сублимирован, чем мой дорогой друг в Бостоне. Я представляю его благородное честолюбие, его сильное желание знания и сравниваю с*этим свою собственную ограниченность тем, что является ближайшим, более доступным и, однако, реальным малым, и со своим побуждением ограничиваться тем, что лежит в пределах возможного. Мне не кажется, что я не могу оценить, к чему Вы стремитесь, но что пугает меня, так это большая неопределенность всего этого; у меня, скорее, тревожный, нежели смелый темперамент, и я готов пожертвовать очень многим, чтобы ощущать себя на твердой почве.
Недостойность людей, даже аналитиков, всегда производила на меня глубокое впечатление, но почему прошедшие анализ люди должны быть в целом лучше других? Анализ позволяет стать цельным, но добрым сам по себе не делает. Яне согласен с Сократом и Патнемом, что все наши недостатки возникают из-за неточности и невежества. Мне кажется, что на анализ возлагается непосильная ноша, когда от него требуют, чтобы он реализовал в каждом его драгоценный идеал.

В этом же году Ференци рассказал Фрейду об опыте проведения анализа со своим командиром во время верховой езды вдвоем, который он назвал первым засвидетельствованным «тазовым психоанализом». Затем он высказал мысль, что у Фрейда есть много общего с Гёте, и привел большое количество их общих черт, таких, как любовь к Италии, которая, как можно предположить, обычна для большинства северян. Фрейд ответил: «Мне действительно кажется, что Вы оказываете мне слишком большую честь, поэтому от этой Вашей мысли я не получаю никакого удовольствия. Я не вижу какого-либо сходства между мной и этим великим человеком и не из-за своей скромности. Я достаточно люблю правду — или, лучше будет сказать, объективность, — чтобы обходиться без этой добродетели. Я сравниваю частично Ваше впечатление с тем, которое получает каждый, когда, например, видит двух живописцев, работающих с кистью и палитрой; но это еще ничего не говорит о равной ценности их картин. Кроме того, существует некоторое сходство в Вашем эмоциональном отношении к обеим личностям. Позвольте мне признаться, что я нахожу в себе только одно первоклассное качество — разновидность храбрости, на которую не оказывают влияние условности. Между прочим, Вы также принадлежите к этому продуктивному типу и, должно быть, заметили, чем это обусловлено в Вас самом: последовательность смелого полета фантазии и безжалостная реалистическая критика».
Однако Ференци никак не хотел отказываться от своей мысли и представил еще большее количество моментов сходства. После чего Фрейд ответил: «Так как Вы упорствуете в сравнении меня с Гёте, я лично могу внести в это сравнение несколько своих дополнений, как за, так и против этого сходства. За него говорит то, что мы оба останавливались в Карлсбаде, а также наше уважение к Шиллеру, которого я считаю одним из благороднейших людей немецкой нации. Против этого сходства говорит мое отношение к табаку, который Гёте просто ненавидел, в то время как я считаю табак единственным оправданием оплошности, совершенной Колумбом. В целом меня не угнетает какое-либо ощущение величия».
В другом письме Фрейд спросил Ференци, знает ли тот, что существует такая вещь, как преступление, обусловленное чувством вины, и что заикание может быть вызвано замещающим перенесением вверх конфликтов, связанных с экскриментальными функциями.
Наиболее важным вопросом, который Фрейд обсуждал в переписке с Абрахамом в 1915 году, была тема, представлявшая для них общий интерес, — психология меланхолии. Самым интригующим, однако, явилось его замечание о том, что он наконец достиг осознания основы детской сексуальности. Больше об этом ничего не было сказано, но можно предположить, что уже тогда он размышлял об изменении своих взглядов на садизм и мазохизм, которые высказал девять лет спустя и которые всегда сопутствовали его теории влечения к смерти.
В этом году Фрейду пошел шестидесятый год, и мысль о приближении этого возраста тяготила его. Он суеверно считал, что ему осталось жить еще лишь пару лет. Поэтому он хотел попытаться синтезировать свои самые глубокие психологические концепции и добавить к ним все, что, как ему казалось, он должен еще дать миру. Такое намерение зрело в нем в течение последних нескольких лет. Четыре года тому назад он сказал Юнгу, что в нем «зарождается великий синтез» и что он намеревается начать работать над ним следующим летом. Он давал различные заглавия этой книге: «Zur Vorbereitung der Metapsychologie» («Введение в метапсихологию»), «Abhandlungen zur Vorbereitung der Metapsychologie» («Вводные эссе no метапсихологии») и «Uebersicht der Uebertragungpneurosen» («Общий обзор неврозов переноса»).
Понятие «метапсихология» играет центральную роль в теории психики Фрейда. Этим понятием он хотел обозначать исчерпывающее описание любого психического процесса, которое будет включать оценку: а) его динамических признаков, б) его топографических черт и в) его экономического значения. Сам этот термин, который, насколько я знаю, был изобретен Фрейдом, впервые встречается в его письме Флиссу в 1896 году. Впервые он появился в печати в 1901 году, но больше не появлялся вплоть до 1915 года, в котором был опубликован фрейдовский очерк «Вытеснение»
Фрейд приступил к написанию серии этих эссе 15 марта 1915 года. В течение трех недель он завершил первые два очерка: «Влечения и их судьба» и «Вытеснение» Написание следующего очерка, «Бессознательное», которое, по его словам, стало его любимым, заняло еще две недели. Последние два очерка — «Метапсихологическое дополнение к учению о сновидениях» и «Печаль и меланхолия» — были закончены одиннадцать дней спустя.
Эти пять очерков принадлежат к самым глубоким и важным из всех работ Фрейда. Его проникновение в теорию психики было настолько оригинальным, что они требуют очень тщательного изучения. То, что все они смогли быть написаны в течение шести недель, является почти невероятным, однако это так. Такой творческой активности трудно найти нечто сравнимое в истории науки.
Но Фрейд на этом не успокоился. В течение следующих шести недель он написал еще пять эссе, хотя два из них, «Сознание» и «Страх» все еще нуждались в небольших доработках. Он сказал Ференци, что только что закончил очерк о «Конверсионной истерии» и собирается написать очерк о «Неврозе навязчивых состояний», за которым последует «Общий синтез неврозов переноса». А еще через две недели он сообщил мне, что все двенадцать эссе из этой серии «почти закончены», а в начале августа они были полностью завершены.
А теперь мы поведаем печальную историю. Ни одно из последних семи эссе никогда не было опубликовано, а также не сохранились их рукописи. Единственная ссылка на них встречается лишь года два спустя, когда он упоминает о своем первоначальном намерении опубликовать их в виде книги: «Но теперь не время». Я не могу понять, почему ни один из нас не спросил у Фрейда после войны, что с ними стало. И почему он их уничтожил? Мое собственное предположение таково, что эти эссе знаменовали собой конец эпохи, окончательное подведение итогов всего его труда. Они были написаны в то время, когда не было какого-либо намека на третий великий период в его жизни, которому суждено было начаться в 1919 году. Вероятно, он хранил их до конца войны, но когда у него начали зарождаться новые революционные идеи, которые означали полную переделку этих эссе, он просто разорвал их.
Желание Фрейда подвести итог своему творчеству отразилось и на проведении ежегодных лекций в университете. Он решил, что это будет последний курс. Все, казалось, подходило к концу.
В 1915 году были опубликованы еще четыре работы. Последние две из них были объединены одним названием «Размышления о войне и смерти» и часто перепечатывались в различных формах и пользовались значительной популярностью также среди непрофессиональной публики.
В противоположность предыдущему 1916 год оказался очень непродуктивным. Для Фрейда этот год начался неблагоприятно, потому что Отто Ранк был переведен в январе в Краков на должность редактора центральной газеты. Так как Абрахам и Ференци находились вдалеке, то отсутствие Ранка стало серьезным ударом для Фрейда, так как он оказывал существенную помощь в редакторской и издательской деятельности. Теперь у него не оставалось никого, кроме Ганса Захса, который полностью оправдал его ожидания, и Фрейд не скупился на похвалы. Главная забота Фрейда в годы войны заключалась в сохранении, тем или иным образом, по крайней мере, двух или трех психоаналитических журналов. Это было все, что осталось от психоаналитического движения. Заполняя журналы своими работами, написанными специально для этой дели, сокращая их объем, а затем — когда дела пошли хуже некуда — выпуская их реже, Фрейд добился своей цели. Ференци настаивал, чтобы слово «международный» было исключено из заглавия «teitschrift», так как оно больше не соответствовало действительности, но я просил, чтобы этого не делали, и на протяжении всей войны мое имя оставалось в этом журнале как соредактора. После окончания войны Фрейд гордился гем, что этот журнал оказался единственным научным журналом, который на протяжении всей войны сохранил свой интернациональный флаг[144], несмотря на ужасные раздоры между нациями.
На Новый год Фрейд послал свои поздравления Эйтингону и добавил: «Мне трудно сказать что-либо насчет войны. По-видимому, сейчас затишье перед бурей. Никто не знает, что будет дальше, к чему это приведет и как долго продлится… Состояние истощения здесь уже очень велико, и даже в Германии не встретишь более настроенных оптимистично людей». Он упомянул, что его старший сын стал лейтенантом, а младший — кадетом; оба они теперь сражались на итальянском фронте. Еще один его сын, Оливер, сооружал в Карпатах туннель и взял туда свою невесту. Месяцем позже Фрейд сказал Ференци, что читает по четыре газеты в день. Теперь он ожидал войны с Америкой. Весной я упомянул, что у меня есть одиннадцать пациентов, а трое ожидают вакансий, что я купил машину и дом за городом. Сообщая об этих новостях Ференци, Фрейд заметил: «Счастливая Англия. Что-то непохоже на раннее окончание войны».
В феврале Фрейд болел гриппом и примерно в это же время страдал также от простатита. В мае Фрейду исполнилось шестьдесят лет, и он жаловался Эйтингону, что находится на пороге старости. Он написал Абрахаму: «В результате заметок в берлинских газетах мой день рождения не смог, в конце концов, быть сохранен в таком секрете, как я того желал. В особенности люди, которые находились вдалеке и не знали о моих желаниях, проявили свой пыл и доставили мне много хлопот по выражению благодарности. Даже из Вены я получил столь много цветов, что не могу ждать дополнительно похоронных венков, а Хичманн прислал мне „речь“, которая была настолько трогательной, что я могу попросить, когда придет мой черед, чтобы меня похоронили без каких-либо прощальных речей». Когда на мою долю выпало произнести эту прощальную речь, более двадцати лет спустя, я ничего не знал об этой речи Хичманна.
Нехватка продовольствия делала затруднительным отдых в Австрии, а закрытие границы сделало невозможным для Фрейда как посещение его любимого Берхтесгадена, так и поездку к дочери в Гамбург. Однако она сама приехала в Вену в середине ноября и провела шесть месяцев со своими родителями. 16 июля Фрейд выехал в Бад-Гастейн, великолепное местечко у подножия гор Таурен. Он намеревался провести здесь весь летний отдых, но условия жизни оказались настолько неблагоприятными, что неделю спустя он отправился в Зальцбург и в течение пяти недель жил в отеле «Бристоль», в котором проходил первый конгресс. Однако в конце августа он на пару недель возвратился в Бад-Гастейн и вернулся в Вену 15 сентября, раньше, чем обычно. В сере дине своего отдыха он писал: «Приходится использовать все возможности, чтобы уйти от страшного напряжения внешнего мира; ибо такое напряжение нельзя вынести».
Переписка с Ференци в этом году в основном посвящена обсуждению его невроза, который мешал принятию нескольких жизненно важных решений. Собственные комментарии Фрейда были краткими и, скорее, просто ободряющими, нежели аналитическими. Фактически он дал Ференци совет, что человеку следует принимать важные решения независимо от какого-либо анализа, который должен либо предшествовать либо следовать за этими решениями, но не сопровождать их.
Единственно что в их переписке имело общий интерес, это замечание Фрейда с том, что кокаин, если его принимать в чрезмерных дозах, может вызвать паранойяльные симптомы и что прекращение употребления этого наркотика может вызвать тот же эффект[145]. Вообще наркоманы не очень подходят для аналитического лечения, так как любой отход от анализа или трудность в анализе ведут к дальнейшему употреблении наркотика. Еще одним замечанием, которое, вероятно, можно связать с предыдущим было признание Фрейда, что его страсть к курению помешала ему в разработке определенных психологических проблем.
В 1915 году Фрейд упомянул проблему присуждения Нобелевской премии. «Присуждение Нобелевской премии Барани, которого я отказался взять своим учеником несколько лет тому назад, так как он казался мне слишком ненормальным, возбудило во мне печальные мысли о том, насколько беспомощным является человек в достижении уважения толпы. Вы знаете, что для меня это было бы только вопросом денег и возможно, также средством раздражения некоторых из моих сограждан. Но было бы смешно ожидать такого знака признания, когда 7/8 человечества выступает против тебя»
Несколько дней спустя он писал Ференци, что у него нет ни одного пациента, что он не видит какой-либо возможности их приобрести. Тем не менее он находился в хорошем настроении, которое приписывал демаршу президента Вильсона, что, как он думал, будет воспринято серьезно[146].
В течение 1915 года Фрейд опубликовал первую часть «Лекций по введению в психоанализ» Свою научную деятельность в этом году он сосредоточил на подготовке будущих лекций, которые должны были быть прочитаны в зимнюю сессию 1916/17 года.
1917 год оказался еще более мрачным и еще менее продуктивным, чем предшествующий. Энтузиазм Фрейда относительно победы Германии к этому времени полностью испарился, и он все более пессимистично относится к исходу войны.
Затем произошла русская революция. «Насколько глубоко можно понять это колоссальное изменение, если нашим основным соображением не является вопрос о мире». В апреле он писал Ференци: «Мне кажется, что если подводные лодки не будут определять ситуацию к сентябрю, то в Германии наступит пробуждение от иллюзий, которое приведет к ужасным последствиям». Пару месяцев спустя он был уверен, что нет никакой надежды на мир в 1917 году и что война будет продолжаться до прибытия американских войск на континент.
Осенью он, должно быть, почувствовал, что война проиграна. К концу этого года по многим признакам было видно, что Фрейд стал осознавать настоящее положение вещей и что он потерял всякое сочувствие к Германии, но не потому, что был на стороне ее противников. Фрейд писал Абрахаму: «Я ощущаю сильную враждебность к мысли о том, что надо писать, как и ко многим другим вещам. К этим последним принадлежит и Ваша дорогая немецкая родина. Я едва могу представить себе путешествие туда, даже когда это станет физически возможным. В этой ссоре между Антантой и центральными державами я определенно занял позицию донны Бланки из „Диспута“ в Толедо Гейне: „Doch es will mich schier bediinken…“[147] Единственной радостной новостью является захват Иерусалима англичанами и предлагаемый ими эксперимент по созданию родины для евреев».
Любимая сестра Фрейда, Роза, потеряла своего единственного сына, Германа Графа, юношу двадцати лет, который был убит летом этого года на итальянском фронте. Это была единственная потеря, которую понесла семья Фрейдов в эту войну. Несмотря на многие рискованные приключения и трудности, оба его сражавшихся сына благополучно прошли через эту войну.
Население в тылу испытывало тяжелые лишения, особенно в Австрии. В своих письмах Фрейд много раз жаловался на жестокий холод и на трудности с продовольствием; в те годы определенно было недостаточное питание. Время от времени Ференци и Антону фон Фройнду (зажиточному пивовару из Будапешта, к которому очень привязались и Фрейд, и Ференци) удавалось контрабандой переправлять муку, хлеб и порой немного деликатесов из Венгрии различными сложными маневрами, но такая помощь была очень ненадежной. Якобус Канн, брат одного его бывшего пациента, также много сделал для его семьи, поставляя им продукты из Голландии. Кабинет Фрейда нечем было отапливать, поэтому письма приходилось писать замерзающими пальцами, и в зимние месяцы о научной работе не могло быть и речи. Однако после упоминания о таких трудностях Фрейд добавил: «Довольно любопытно, что при всем этом я вполне здоров и мой дух также непоколебим. Это доказательство того, какие в действительности нужны небольшие оправдывающие обстоятельства для внутреннего благополучия». Теперь к его простатическим болям добавился ревматизм, так что ему повезло в том отношении, что у него были внутренние ресурсы.
В конце этого года произошло нечто, что можно было бы назвать зловещим. У него кончились любимые сигары, что, естественно, крайне его расстраивало. «Вчера я выкурил свою последнюю сигару и с этих пор нахожусь в плохом настроении и чувствую усталость. Появилось сильное сердцебиение и ухудшение болезненного воспаления на нёбе, которое я заметил со дня моих затруднений с куревом (рак?). Затем один пациент принес мне пятьдесят сигар, я закурил, стал жизнерадостным, и воспаление на нёбе быстро исчезло. Я бы никогда не поверил этому, если бы это не было так заметно». Это случилось за шесть лет до того, как настоящий рак поразил его именно в этом месте. Как известно, хирурги говорят о «предраковой стадии». Связь рака с курением является несомненной.
В этом году Фрейду удалось отдохнуть на вилле Марии Терезии в Кзорбатб, на высоте примерно 4000 футов. Там было холодно и часто стояла штормовая погода, но Фрейд наслаждался окрестностями и даже мог предаваться своему любимому занятию во время отдыха — собиранию грибов. Ференци провел здесь две недели, а Захс три. Эйтингону и Ранку также удавалось навещать Фрейда на один-два дня.
Практика Фрейда, естественно, была очень непостоянной в течение этого года. Вначале не было ни единого пациента. К апрелю положение улучшилось, но в июне было лишь три пациента. Однако после отдыха у него было девять пациентов до конца года. Все же его заработки абсолютно не поспевали за громадным ростом цен. Они могли лишь отсрочить «неминуемое банкротство».
В мае Фрейд был опечален известием о смерти Иоганна Штарке в Голландии. Штарке являлся одним из самых многообещающих аналитиков, и его смерть расценивалась как особенно большая потеря. Ран к дважды переживал тяжелые приступы депрессии в этом году. Ференци также служил источником беспокойства. В феврале обнаружилось, что у него туберкулез легких и болезнь Грейвса (зоб диффузный токсический), и ему пришлось провести три месяца в санатории в Земмеринге.
Как и можно было ожидать при таких неблагоприятных обстоятельствах, Фрейд был не очень настроен на работу. Временами он жаловался, что напряжение военной ситуации слишком велико, чтобы позволить себе думать о творчестве. В письме к невесте Ференци он писал: «Время от времени у меня бывают приступы отвращения к жизни и облегчение при мысли о том, что есть конец всему этому тяжкому существованию. В такие моменты меня давит мысль о нашем друге, который так нуждается в заботе». Он писал Абрахаму: «Я слишком много работал, чувствую себя изношенным и начинаю находить этот мир отвратительно ненавистным. Суеверная мысль о том, что моя жизнь должна окончиться в феврале 1918 года, часто кажется мне вполне привлекательной. Иногда мне приходится выдерживать тяжелую борьбу, чтобы взять себя в руки». Но когда Ференци стал протестовать против таких мыслей, Фрейд ответил: «Когда я читаю Ваше письмо, я смотрю на Ваш оптимизм с улыбкой. Мне кажется, что Вы верите в идею „вечного возвращения“[148] и не хотите замечать безошибочного направления судьбы. На самом деле нет ничего странного для мужчины моих лет замечать неизбежное постепенное угасание своей личности. Я надеюсь, что Вы вскоре убедитесь в том, что это не означает плохого расположения духа. Я великолепно работаю весь день с девятью дураками и едва могу контролировать свой аппетит, но я более не наслаждаюсь тем здоровым сном, который был у меня ранее».
Количество литературных трудов Фрейда в 1917 году было, как и можно было ожидать, невелико. В начале года он написал работу под заголовком «Трудности на пути психоанализа». В ней описываются три тяжелых потрясения, которые претерпела самовлюбленность человечества при соприкосновении с наукой: его ниспровержение с центра Вселенной, затем — с занимаемого человеком уникального положения в животном мире и, наконец, открытие того, что человек не является хозяином своего собственного разума. Основной публикацией этого года была вторая половина «Лекций по введению в психоанализ». Они были закончены в начале весны. Затем, во время поездки в поезде из Кзорбато в Вену, Фрейд написал небольшую работу о Гёте: «Детское воспоминание из „Поэзии и правды“». В сентябре он написал антропологическое эссе «Табу девственности», которое начал в прошлый январь.
Но эти фактические публикации — далеко не все, над чем работал Фрейд в этом году. Одна важная тема время от времени занимала его мысли на протяжении всего этого года. Это было исследование, проводимое совместно с Ференци по поводу отношения ламаркизма к психоанализу. Абрахам ничего об этом не знал, поэтому Фрейд послал ему следующее резюме: «В наше намерение входит целиком подвести Ламарка под наш базис и показать, что его „потребность“, которая создает и трансформирует органы, есть не что иное, как власть бессознательных мыслей над телом, следы которой мы видим в истерии: короче говоря, „всемогущество мыслей“. Цель и полезность будут тогда объясняться психоаналитически; они будут являться завершением психоанализа. Отсюда появляются два важнейших принципа изменения или прогресса: первый (аутопластический) посредством адаптации собственного тела, а второй (гетеропластический) посредством изменения внешнего мира». Это направление мыслей в значительной степени свойственно более умозрительному периоду в последней части его жизни.
К 1918 году Фрейд, подобно многим австрийцам, явно смирился с мыслью, что Германия тащит Австрию к тяжелому концу. Огромное наступление в марте, которое англичане назвали «рывок Людендорфа», возбудило кратковременную надежду еще на одну победу, но не на мир. «Я полагаю, нам приходится желать германской победы, а это 1) неприятная мысль и 2) еще более невероятная».
Лишения, вызванные войной, продолжали увеличиваться. Кроме серьезных трудностей с питанием и отоплением, было огромное количество мелких затруднений, которые постоянно расстраивали. Семья Фрейда была лучше обеспечена едой, чем большинство венцев, благодаря постоянным усилиям Ференци и фон Фройнда; они использовали или даже злоупотребляли своими военными должностями, доставая Фрейду продовольствие различными хитроумными способами. Мясо всегда являлось основным блюдом Фрейда, и его нехватка раздражала. Он неоднократно выражал свою признательность за получаемую помощь и за удовольствие при мысли о том, что у него есть такие преданные друзья.
В феврале один пациент, которого Фрейд ранее вылечил, оставил ему 10 тысяч крон на его усмотрение, сумму, номинально равную 400 фунтам стерлингов, но реально едва ли составляющую четверть этой суммы. Фрейд «играл роль богатого человека», раздавая эти деньги своим детям и родственникам.
В первую половину этого года настроение Фрейда было весьма переменчивым. Он явно ощущал, что хорошего ожидать нечего. «Нам остается лишь мрачное смирение». Мысль о твердости Абрахама всегда улучшала его настроение. «Чередование у меня храбрости и смирения находит убежище в Вашем ровном темпераменте и неразрушимом ощущении жизнеспособности». Три месяца спустя он писал: «В этом году моей матери исполнится 83 года, и она уже довольно слаба. Иногда мне кажется, что я буду чувствовать себя намного свободнее, когда она умрет, ибо мысль о том, что ей придется выслушать известие о моей смерти, приводит меня в ужас».
После двух событий этого лета настроение Фрейда стало намного более светлым. Антону фон Фройнду удалили саркому яичка, и он, вполне естественно, боялся рецидивов. У него возник невроз, от которого его успешно вылечил Фрейд. Не уверенный в продолжительности своей жизни, Фройнд обратился к филантропическим планам размещения своих обширных средств и решил посвятить их развитию психоанализа. Фрейд направил его к Ференци, и этим летом их планы начали принимать реальную форму. Фрейд испытывал бесконечные затруднения по поводу своих публикаций, как книг, так и журналов. Они возникали не только из-за дефицита бумаги, шрифта, рабочих рук и т. д., но также из-за его издателя, Геллера, который был очень трудным человеком. Поэтому у Фрейда зародилась мысль о создании собственной независимой издательской фирмы, я буду называть ее здесь «Verlag», которая давала бы ему возможность независимого контроля над такими проектами. Именно этим и занимался в то время фон Фройнд, сначала вместе с Ференци, а позднее с Ранком, который оказывал более квалифицированную помощь.
Радостным событием в этом году стало решение о проведении летом конгресса. Душой его организации в военное время, несомненно, являлся энергичный Абрахам. Конгресс был проведен в Будапеште, который Фрейд теперь объявил «центром психоаналитического движения».
Пятый Международный психоаналитический конгресс проходил в здании Венгерской академии наук 28 и 29 сентября 1918 года. Это был первый конгресс, на котором присутствовали официальные представители правительств, в данном случае — австрийского, немецкого и венгерского. Причина их присутствия заключалась в возрастающей оценке той роли, которую играли «военные неврозы» в военной статистике. Написанная в начале этого года книга Зиммеля вместе с великолепной практической работой, выполненной Абрахамом, Эйтингоном и Ференци, произвели благоприятное впечатление, если не на медицинскую публику, то, по крайней мере, на занимающих высокое положение военных офицеров-медиков. Велись разговоры о создании психоаналитических клиник в различных центрах для лечения военных неврозов.
Мэр и магистрат Будапешта превзошли себя в демонстрации гостеприимства. Для участников конгресса были забронированы лучшие отели, специальный пароход на Дунае находился в их распоряжении, были даны различные приемы и званые обеды. В целом атмосфера была в высшей степени стимулирующей и ободряющей. Ференци избрали следующим президентом Международного объединения. В следующем месяце более тысячи студентов подали ректору университета прошение, чтобы Ференци пригласили прочесть курс лекций по психоанализу в их университете.
В работе конгресса принимали участие 42 человека, включая аналитиков и сторонников психоанализа. Фрейд прочитал работу «Пути психоаналитической терапии». По какой-то причине Фрейд действительно прочитал эту работу, отойдя, таким образом, от своего неизменного правила вести лекцию или произносить речь без каких-либо записей. Этим он вызвал сильное неодобрение со стороны присутствовавших на конгрессе членов своей семьи; они утверждали, что он опозорил их, нарушив эту семейную традицию.
Хотя Фрейд продолжал держаться, насколько это было возможно, в стороне от формальных церемоний, его не могли не тронуть блестящие перспективы, неожиданно открывающиеся для расширения его работы. Он писал Ференци: «Я полон радостного удовлетворения, и на сердце у меня легко, так как я знаю, что мое „беспокойное дитя“, работа моей жизни, защищена твоим сотрудничеством, а также помощью других, которые заботятся о ее будущем. Я буду наблюдать приближение лучших времен, даже если стану делать это издалека». Ференци ответил, что он уже слышал о наблюдении издалека десять лет тому назад, когда Фрейд посторонился, чтобы дать место Юнгу.
Во время войны Фрейд мало что слышал о Пфистере, но в октябре этого года их переписка возобновилась по случаю публикации новой книги Пфистера. Похвалив книгу, Фрейд, однако, выразил несогласие по двум пунктам: с критикой его взглядов по вопросу детской сексуальности и по вопросу этики.

   Этот последний пункт я уступаю Вам; эта тема находится вдалеке от моих интересов, а Вам приходится заботиться о душах. Я не забиваю сильно свою голову проблемой добра и зла, но в целом я не нашел много «добра» в людях. Большинство из них, согласно моему опыту, являются никчемными людьми, безотносительно того, провозглашают ли они себя приверженцами той или иной этической доктрины или вообще не придерживаются никакой доктрины. Вы не можете так сказать, вероятно, Вы не можете даже так думать, хотя Ваш жизненный опыт вряд ли отличается от моего. Если при этом подразумевается какой-либо вопрос этики, я признаю, что имею высокие жизненные идеалы, от которых, к сожалению, отошло большинство людей, которых я знал… С терапевтической точки зрения я могу лишь позавидовать Вашей возможности сублимации, которую предоставляет религия. Но красота религии определенно не принадлежит к сфере психоанализа. Естественно, наши пути расходятся в этом пункте терапии, а это допустимо. Между прочим, как так получилось, что никто из набожных людей не открыл психоанализ: отчего им пришлось ожидать для этого абсолютно безбожного еврея?

В эти годы у Фрейда были причины опасаться, что его финансовые затруднения кончатся банкротством. Его шурин, Эли Бернайс, подозревая, что финансовое положение Фрейда не может быть хорошим, послал ему из Нью-Йорка значительную сумму денег до того, как Америка вступила в войну в 1917 году; это была щедрая компенсация за ту помощь, которую оказал ему Фрейд при его отъезде в Америку более чем четверть века тому назад. Однако эта сумма давно уже была израсходована.
Затем пришло поражение с распадом Австро-Венгерской империи. Фрейд говорил, что не мог сдержать своего удовлетворения таким исходом. Пару недель спустя он писал: «Времена страшно напряженные. Хорошо, что старое должно умереть, но новое пока не создано. Мы ожидаем известий из Берлина, которые знаменуют собой начало нового. Но я не пролью ни единой слезы сожаления о судьбе Австрии или Германии». Не то чтобы он ожидал чего-либо хорошего от Вильсона. Мне известно, что впоследствии он очень сильно негодовал, что тот ввел Европу в заблуждение, дав столь много обещаний, которые оказался не в состоянии выполнить.
Фрейд писал Ференци:

   Я ожидаю страшных вещей в Германии— намного более страшных, чем те, что произошли с Вами или с нами. Только подумайте о страшном напряжении этих лет и о том громаднейшем разочаровании, которое царит сейчас, когда такое напряжение внезапно ослабло. В Германии возникнет сопротивление этому, кровавое сопротивление. Этот Вильсон неизлечимый романтик; он недооценивает революцию, так же как он недооценил войну. Он не знает, что век рыцарства окончился вместе с Дон Кихотом. Не позволяйте себе быть слишком озабоченным судьбой Венгрии; возможно, события приведут эту талантливую и мужественную нацию к рецидиву. Что касается падения старой Австрии, я могу ощущать лишь глубокое удовлетворение по этому поводу. К сожалению, я не считаю себя ни немецким австрийцем, ни пангерманцем… Нашему психоанализу также не повезло. Не успел он как следует заинтересовать мир из-за военных неврозов, как война закончилась, и когда, единственный раз, мы случайно натолкнулись на источник благосостояния, он немедленно иссяк. Но неудача является постоянным аккомпанементом жизни. Наше королевство явно не от мира сего.

Война принесла личную тревогу, и довольно значительную. В течение многих недель не было каких-либо известий о старшем сыне, Мартине, так что были возможны любые предположения. В конце концов, их дома достигли слухи, что весь его эскадрон оказался захвачен итальянцами в плен, но лишь 3 декабря в Вену пришла почтовая открытка, сообщающая о нахождении Мартина в одном итальянском госпитале. Однако он был освобожден лишь к концу августа следующего года.
Несмотря на острую нехватку бумаги и шрифта, Фрейду удалось в 1918 году опубликовать четвертый том своего «Sammlung Kleiner Schriften» («Собрания небольших произведений»), по объему — 717 страниц — этот том равнялся трем предыдущим томам, вместе взятым.
Мир не был заключен до начала следующего лета, а тем временем условия жизни продолжали ухудшаться в Германии и особенно в Австрии, вернее, в том, что от нее теперь осталось. Фрейд печально жаловался, что «все четыре года войны были шуткой по сравнению со страшной суровостью этих и, несомненно, также грядущих месяцев».
К этому времени возобновилась практика Фрейда, и он принимал теперь до десяти пациентов в день. Но та тысяча крон, которую приносили ему эти пациенты, составляла только десятую часть их прежней цены. В первый день нового года он писал Ференци: «Мы часто говорили об альтернативе переделки себя вместо изменения внешнего мира. Сейчас моя способность к адаптации находится под угрозой, а что касается внешнего мира, то тут я беспомощен. Я продолжаю пребывать в плохом настроении и не должен заражать других людей, пока они молоды и сильны».
Вначале у него не было каких-либо новых идей, но вскоре возникло несколько хороших мыслей на тему мазохизма. Он с восторгом отозвался о работе Ференци о технике психоанализа, которую охарактеризовал как «чистое аналитическое золото». Он был счастлив услышать о женитьбе Ференци в начале марта; теперь он будет свободен от беспокойства за него. С другой стороны, пришли плохие известия о другом его венгерском друге, фон Фройнде, чьи дни были теперь сочтены вследствие рецидива саркомы.
В марте Фрейд сообщил, что внезапно ощутил прилив работоспособности. Семь лет тому назад он сказал Ференци, что периоды его творческой активности наступают каждые семь лет. Теперь настал период, который в некоторых отношениях является самым поразительным из всех предыдущих.

Опубликовано:18.12.2020Вячеслав Гриздак
Подпишитесь на ежедневные обновления новостей - новые книги и видео, статьи, семинары, лекции, анонсы по теме психоанализа, психиатрии и психотерапии. Для подписки 1 на странице справа ввести в поле «подписаться на блог» ваш адрес почты 2 подтвердить подписку в полученном на почту письме


.