Галина Русецкая «Меланхолия – троп расслоения»
В этом тексте я хотела бы обратиться к феномену меланхолии в том виде, в котором он вписан в культурный порядок психоанализом. Смысл этого обращения в том, чтобы внести некоторые изменения в дискурс эмансипации и освобождения, обнаружив его потенциал вне фигуративной логики, логики галлюцинации, параноидной целостности и социального утопизма.
Наиболее внятным объяснением феномена меланхолии до сих пор является представленное в работе Фрейда.[1] Но и после Фрейда остается актуальным вопрос о водоразделе, отделяющем меланхолию от печали, — ситуацию затопленности субъекта объектом от ситуации «проработанного» расставания.[2]
Наметим несколько способов дифференциации. Начнем с того, что сама теоретизация меланхолии уже представляет собой интеллектуальное расслоение феномена.
Попробуем продвинуться дальше, задаваясь вопросом о расслоении психическом и одновременно дифференцируя топологическую модель Фрейда. Ключевая характеристика меланхолии связана с утратой, однако, «в некоторых случаях можно установить сам факт потери, но невозможно понять, что именно было утрачено…» (Фрейд, 2014, с. 420). Это важный в топологическом смысле момент. Факт утраты и ценность (смысл, способ отношения) утраченного — разные измерения. Незаинтересованному взгляду непросто обнаружить это «что именно», тогда как исследовательский интерес движим нехваткой понимания того, «что именно». Отдадим должное визионерскому таланту Фрейда: отсутствующий, не поддающийся обнаружению элемент психической экономики подвигает исследователя создать концепцию — буквально на пустом месте, как сказал бы эмпирически заточенный критик психоанализа, в то время как налицо — творение ex nihilo. В конце концов, если подойти к вопросу о потере/нехватке эмпирически, то совершенно не очевидно, что именно заставляет страдать субъекта потери. Вместе с тем обнаруженное/произведенное расслоение вполне элегантно сворачивается в тонкий слой одного и того же: ведь если что-то расценивается как утрата, то в ней уже изначально заключена и ценность этого утраченного. Только то, что является залогом выживания ценно само по себе, однако сложность в том, что этот источник жизни одновременно и смертоносен в символическом плане. Его необходимо покинуть, чтобы обрести как-то иначе, как минимум, удвоив реальность.
Как мы знаем, в случае печали (в отличие от меланхолии) утрата имеет место, и мир для субъекта временно меркнет, но остается сохранным собственное Я, то есть мир и свое Я различимы. В случае меланхолии потухает собственное Я. Оно становится никчемным и недостойным выживания на физиологическом уровне. Чисто логическое допущение: если Я столь незначимо и ничтожно, то наверняка в сравнении с чем-то иным, величественным и сверхценным. Этим сверхценным является объект, конкретнее, объект любви. Любовь здесь — топика привязанности, значимости, присутствия. Еще один важный ход мысли Фрейда, который нелишне переописать — незамеченная утрата. Джудит Батлер переводит эту семантическую единицу в означающее «не любил, не терял»,[3] ничего по большому счету не добавляя к сказанному Фрейдом, но используя логику меланхолии в собственных исследовательских целях. Мы же зададимся вопросом: как в померкнувшем Я можно распознать привязанность к любимому объекту? Ответ лежит в той же теоретической плоскости: субъект выбирает (если) не себя, (то) а другого, и это уже топологическое смещение. Таким образом, проблема меланхолии обретает топологическое измерение, утрачивая моралистическое. Топологическая конфигурация здесь не проста: движение в сторону объекта оборачивается утратой субъекта. Но это еще не все. Захваченность объектом, привязанность к нему остаются незамеченными. Сцена удваивается: на одной субъект меланхолии страстно привязан к объекту, на другой не видит этой привязанности, отрицает ее, осуществляя подмену, – ставя на место отрицаемого объекта себя, и вполне зримо отрицает уже себя.
На месте неразличимости Фрейд обнаруживает различимость, но она уже, как это ни парадоксально, в другом месте. И в этом смысле пространство искривлено, оно визуально не схватывается, сцены привязанности-потери, будучи взаимообусловленными, расходятся.
В той же работе Фрейда мы обнаруживаем двусмысленность этической позиции в отношениях субъекта привязанности с объектом привязанности. Поясним. Меланхолия может смениться манией. Эйфория освобождения случается, если удалось уничтожить объект, совершить символическое убийство в ситуации либо-либо, — либо смерть объекта, либо смерть своего Я. Проблема в том, что история освобождения меланхолийного субъекта также слоится и обрастает амбивалентностями, выпадая за пределы прогрессистской логики, как слоится и описанный выше механизм привязанности или любви.
Если усиление вектора разрешимости, эмансипации в отношении объекта оборачивается его низвержением, символическим устранением, то становятся проблематичными и изначальная ценность самого объекта, и привязанность к нему, — в том смысле, что любовь (привязанность) не является благом по определению, так же как не является им и освобождение от нее. Таков результат эмансипации, — к этическому благодушию он не приводит. Спорной остается и финальность разрыва. И все же освобождение возможно благодаря все тому же расслоению: в мании меланхолик убивает образ объекта, но не объект. Новый цикл меланхолии возможен по той же причине: образ опять захватывает невидимым образом (неслучайный каламбур).
Вся эта нюансировка меланхолийной логики дана в том числе и для того, чтобы на уровне критического дискурса о социальной регрессивности эмансипационный запал не перекрывал понимания участи субъекта, отягощенного, выражаясь абстрактно, незамеченной привязанностью к тому, что не отпустит его просто так, по случаю объявления социальной теорией фазы эмансипации.
История расслоения меланхолии хороша тем, что позволяет по меньшей мере переместить фокус с прогрессивистского пафоса эмансипации в область переплетения опций привязанности и дистанцирования, неразличимости и дифференцирования, интимности и безличного символического порядка, покинув пределы социальной аналитики, превращающей социальность в реифицированный плеоназм.
Примечания:
- Фрейд З. Скорбь и меланхолия/ Фрейд З. Болезнь культуры. Москва: АСТ, 2014.
- Некоторые подробности этой дифференциации изложены в тексте: Русецкая Г. Реставрация печали или путеводитель по утрате// электронное издание Лаканалия, №12, Меланхолия//http://lacan.ru/wp-content/uploads/2017/08/lcn012_melancholy.pdf . Там же речь идет о меланхолийном измерении социального утопизма и способах справиться с ним.
- Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб.: Алетейя, 2002.