записи на главную

Зигмунд Фрейд лекции по психоанализу. ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ЛЕКЦИЯ. Страх

Уважаемые дамы и господа! То, что я сказал вам на прошлой лекции об общей нервозности, вы посчитали, наверное, самым неполным и самым недостаточным из моих сообщений. Я это знаю и думаю, что ничто не удивило вас больше, чем то, что в ней ничего не было сказано о страхе, на который жалуется большинство нервнобольных, считая его самым ужасным своим страданием, и который действительно может достичь у них громадной интенсивности и привести к самым безумным поступкам. Но, по крайней мере в этом вопросе, я не хотел быть кратким; напротив, я решил особенно остро поставить проблему страха у нервнобольных и подробно изложить ее вам.

Сам по себе страх мне не нужно вам представлять; каждый из нас когда нибудь на собственном опыте узнал это ощущение, или, правильнее говоря, это аффективное состояние. Но я полагаю, что никто никогда достаточно серьезно не спрашивал себя, почему именно нервнобольные испытывают страх в гораздо большей степени, чем другие. Может быть, это считали само собой разумеющимся; ведь обычно слова «нервный» и «боязливый»94 употребляют одно вместо другого, как будто бы они означают одно и то же. Но мы не имеем на это никакого права; есть боязливые люди, но вовсе не нервные, и есть нервные, страдающие многими симптомами, у которых нет склонности к страху.


94 В немецком языке «боязливый» (angstlich) — прилагательное от слова «страх» (Angst). В современной психологической литературе это слово зачастую переводится как «тревожный». Мы сочли возможным в настоящем издании перевести это слово как «боязливый», так как Фрейд употребляет это слово в более общем значении (склонный к страху «вообще», а не только к беспредметному страху, каким является тревога). — Прим. ред. перевода.


Как бы там ни было, несомненно, что проблема страха — узловой пункт, в котором сходятся самые различные и самые важные вопросы, тайна, решение которой должно пролить яркий свет на всю нашу душевную жизнь. Не стану утверждать, что могу вам дать ее полное решение, но вы, конечно, ожидаете, что психоанализ и к этой теме подходит совершенно иначе, чем школьная медицина. Там, кажется, интересуются прежде всего тем, какими анатомическими путями осуществляется состояние страха. Это значит, что раздражается Medulla oblongata,95 и больной узнает, что страдает неврозом блуждающего нерва. Medulla oblongata — очень серьезный и красивый объект. Я хорошо помню, сколько времени и труда посвятил его изучению много лет тому назад. Но сегодня я должен вам сказать, что не знаю ничего, что было бы дальше от психологического понимания страха, чем знание нервного пути, по которому идут его импульсы.


95 Продолговатый мозг (лат.} — Прим. ред. перевода.


О страхе можно много рассуждать, вообще не упоминая нервозности. Вы меня сразу поймете, если такой страх я назову реальным в противоположность невротическому. Реальный страх является для нас чем то вполне рациональным и понятным. О нем мы скажем, что он представляет собой реакцию на восприятие внешней опасности, т. е. ожидаемого, предполагаемого повреждения, связан с рефлексом бегства, и его можно рассматривать как выражение инстинкта самосохранения. По какому поводу, т. е. перед какими объектами и в каких ситуациях появляется страх, в большой мере, разумеется, зависит от состояния нашего знания и от ощущения собственной силы перед внешним миром. Мы находим совершенно понятным, что дикарь боится пушки и пугается солнечного затмения, в то время как белый человек, умеющий обращаться с этим орудием и предсказать данное событие, в этих условиях свободен от страха. В другой раз именно большее знание вызовет страх, так как оно позволяет заранее знать об опасности. Так, дикарь испугается следов в лесу, ничего не говорящих неосведомленному, но указывающих дикарю на близость хищного зверя,96 а опытный мореплаватель будет с ужасом рассматривать облачко на небе, кажущееся незначительным пассажиру, но предвещающее моряку приближение урагана.


96 Приведенный пример чувства страха не следует истолковывать принадлежностью «дикаря» к низшей расе, поскольку очевидно, что в данном случае чувство определяется уровнем рационального понимания вызывающих его явлений.


При дальнейшем размышлении следует признать, что мнение о реальном страхе, будто он разумен и целесообразен, нуждается в основательной проверке. Единственно целесообразным поведением при угрожающей опасности была бы спокойная оценка собственных сил по сравнению с величиной угрозы и затем решение, что обещает большую надежду на благополучный исход: бегство или защита, а может быть, даже нападение. Но в таком случае для страха вообще не остается места; все, что происходит, произошло бы так же хорошо и, вероятно, еще лучше, если бы дело не дошло до развития страха. Вы видите также, что если страх чрезмерно силен, то он крайне нецелесообразен, он парализует тогда любое действие, в том числе и бегство. Обычно реакция на опасность состоит из смеси аффекта страха и защитного действия. Испуганное животное боится и бежит, но целесообразным при этом является бегство, а не боязнь.

Итак, возникает искушение утверждать, что проявление страха никогда не является чем то целесообразным. Может быть, лучшему пониманию поможет более тщательный анализ ситуации страха. Первым в ней является готовность к опасности, выражающаяся в повышенном сенсорном внимании и моторном напряжении. Эту готовность ожидания следует, не задумываясь, признать большим преимуществом, ее же отсутствие может привести к серьезным последствиям. Из нее исходит, с одной стороны, моторное действие, сначала бегство, на более высокой ступени деятельная защита, с другой стороны, то, что мы ощущаем как состояние страха. Чем больше развитие страха ограничивается только подготовкой, только сигналом, тем беспрепятственней совершается переход готовности к страху в действие, тем целесообразней протекает весь процесс. Поэтому в том, что мы называем страхом, готовность к страху (Angstbereitschaft)97 кажется мне целесообразной, развитие же страха — нецелесообразным.


97 В современной психологической литературе для обозначения этого понятия употребляются термины «тревога», «тревожность». — Прим. ред. перев.


Я избегаю подходить ближе к вопросу о том, имеют ли в нашем языке слова «страх», «боязнь», «испуг» одинаковое или разное значение. Я только полагаю, что «страх» (Angst) относится к состоянию и не выражает внимания к объекту, между тем как «боязнь» (Furcht) указывает как раз на объект. Напротив, «испуг» (Schreck), кажется, имеет особый смысл, а именно подчеркивает действие опасности, когда не было готовности к страху. Так что можно было бы сказать, что от испуга человек защищается страхом.

Известная многозначность и неопределенность употребления слова «страх» не может ускользнуть от вас. Под страхом по большей части понимают субъективное состояние, в которое попадают благодаря ощущению «развития страха», и называют его аффектом. А что такое аффект в динамическом смысле? Во всяком случае, нечто очень сложное. Аффект, во первых, включает определенные моторные иннервации или оттоки энергии, во вторых, известные ощущения, причем двоякого рода: восприятия состоявшихся моторных действий и непосредственные ощущения удовольствия и неудовольствия, придающие аффекту, как говорят, основной тон. Но я не думаю, что бы это перечисление затрагивало бы как то сущность аффекта. При некоторых аффектах, по видимому, можно заглянуть глубже и узнать, что ядром, объединяющим названный ансамбль, является повторение какого то определенного значительного переживания. Это переживание могло бы быть лишь очень ранним впечатлением весьма общего характера, которое нужно отнести к доисторическому периоду не индивида, а вида. Другими словами, аффективное состояние построено так же, как истерический припадок, и, как и он, представляет собой осадок воспоминания. Истерический припадок, таким образом, можно сравнить со вновь образованным индивидуальным аффектом, нормальный аффект — с выражением общей истерии, ставшей наследственной.

Не думайте, что сказанное здесь об аффектах является признанным достоянием обычной психологии. Напротив, это взгляды, возникшие на почве психоанализа и признанные только им. То, что вы можете узнать об аффектах в психологии, например, теорию Джемса — Ланге,98 как раз для нас, психоаналитиков, непонятно и не обсуждается. Но и наше знание об аффектах мы тоже не считаем очень надежным; это лишь первая попытка ориентировки в этой темной области. Но продолжу: нам кажется, что мы знаем, какое раннее впечатление повторяется при аффекте страха. Мы полагаем, что это впечатление от акта рождения, при котором происходит такое объединение неприятных впечатлений, стремлений к разрядке [напряжения] и соматических ощущений, которое стало прообразом воздействия смертельной опасности и с тех пор повторяется у нас как состояние страха. Невероятное повышение возбуждения вследствие прекращения обновления крови (внутреннего дыхания) было тогда причиной переживания страха, так что первый страх был токсическим. Название «страх» (Angst) — angustiae, теснота, теснина (Enge) — выделяет признак стеснения дыхания, которое тогда было следствием реальной ситуации и теперь почти постоянно воспроизводится в аффекте. Мы признаем также весьма значительным то, что первое состояние страха возникло вследствие отделения от матери. Разумеется, мы убеждены, что предрасположение к повторению первого состояния страха так основательно вошло в организм благодаря бесконечному ряду поколений, что отдельный индивид не может избежать аффекта страха, даже если он, как легендарный Макдуф, «был вырезан из тела матери», т. е. не знал самого акта рождения. Мы не можем сказать, что является прообразом страха у других млекопитающих животных. Мы также не знаем, какой комплекс ощущений у этих созданий эквивалентен нашему страху.


98 Согласно концепции Джемса — Ланге (по имени американского психолога У. Джемса и датского анатома К. Ланге), выдвинутой в 80 х гг. прошлого века, первичными являются изменения в организме, вторичными — состояния, которые переживаются субъектом в виде эмоций.


Может быть, вам интересно будет услышать, как можно прийти к мысли, что акт рождения является источником и прообразом аффекта страха. Умозрение принимало в этом самое незначительное участие: скорее, я позаимствовал это у наивного мышления народа. Когда много лет тому назад мы, молодые больничные врачи, сидели за обеденным столом в ресторане, ассистент акушерской клиники рассказал, какая веселая история произошла на последнем экзамене акушерок. Одну кандидатку спросили, что значит, когда при родах в отходящей жидкости обнаруживается Mekonium (первородный кал, экскременты), и она, не задумываясь, ответила, что ребенок испытывает страх. Ее осмеяли и срезали. Но я в глубине души встал на ее сторону и начал догадываться, что несчастная женщина из народа правильным чутьем открыла важную связь.

Теперь перейдем к невротическому страху: какие формы проявления и отношения имеет страх у нервнобольных? Тут можно многое описать. Во первых, мы находим общую боязливость, так сказать, свободный страх, готовый привязаться к любому более или менее подходящему содержанию представления, оказывающий влияние на суждение, выбирающий ожидания, подстерегая любой случай, чтобы найти себе оправдание. Мы называем это состояние «страхом ожидания» или «боязливым ожиданием». Лица, страдающие этим страхом, всегда предвидят из всех возможностей самую страшную, считают любую случайность предвестником несчастья, используют любую неуверенность в дурном смысле. Склонность к такому ожиданию несчастья как черта характера встречается у многих людей, которых нельзя назвать больными, их считают слишком боязливыми или пессимистичными; но необычная степень страха ожидания всегда имеет отношение к нервному заболеванию, которое я назвал «неврозом страха» и причисляю к актуальным неврозам.

Вторая форма страха, в противоположность только что описанной, психически более связана и соединена с определенными объектами или ситуациями. Это страх в форме чрезвычайно многообразных и часто очень странных «фобий». Стенли Холл, видный американский психолог, взял на себя труд представить нам весь ряд этих фобий под великолепными греческими названиями. Это звучит как перечисление десяти египетских казней, но только их число значительно превышает десять. Послушайте, что только не может стать объектом или содержанием фобии: темнота, свободное пространство, открытые площади, кошки, пауки, гусеницы, змеи, мыши, гроза, острые предметы, кровь, закрытые помещения, человеческая толпа, одиночество, переход мостов, поездка по морю, по железной дороге и т. д. При первой попытке сориентироваться в этом сумбуре можно различить три группы. Некоторые из объектов и ситуаций, внушающих страх, и для нас, нормальных людей, являются чем то жутким, имеют отношение к опасности, и поэтому эти фобии кажутся нам понятными, хотя и преувеличенными по своей силе. Так, большинство из нас испытывает чувство отвращения при встрече со змеей. Фобия змей, можно сказать, общечеловеческая, и Ч. Дарвин очень ярко описал, как он не мог побороть страх перед приближающейся змеей, хотя знал, что защищен от нее толстым стеклом. Ко второй группе мы относим случаи, имеющие отношение к опасности, в которых, однако, мы привыкли не придавать ей значения и не выдвигать ее на первый план. Сюда относится большинство ситуативных фобий. Мы знаем, что при поездке по железной дороге возникает больше возможностей для несчастного случая, чем дома, а именно вероятность железнодорожного крушения; мы знаем также, что корабль может пойти ко дну, и при этом, как правило, люди тонут, но мы не думаем об этих опасностях и без страха путешествуем по железной дороге и по морю. Нельзя также отрицать возможность падения в реку, если мост рухнет в тот момент, когда его переходишь, но это случается так редко, что не принимается во внимание как опасность. И одиночество имеет свои опасности, и мы избегаем его при известных обстоятельствах; но не может быть и речи о том, чтобы мы не могли его вынести при каких то условиях и всего лишь на некоторое время. То же самое относится к человеческой толпе, закрытому помещению, грозе и т. п. Что нас поражает в этих фобиях невротиков — так это вообще не столько их содержание, сколько интенсивность. Страх фобий прямо неописуем! И иной раз у нас складывается впечатление, будто невротики боятся вовсе не тех вещей и ситуаций, которые при известных обстоятельствах и у нас могут вызвать страх, а тех, которые они называют теми же именами.

Остается третья группа фобий, которые мы вообще не можем понять. Если крепкий взрослый мужчина не может от страха перейти улицу или площадь хорошо ему знакомого родного города, если здоровая, хорошо развитая женщина впадает в бессознательный страх, потому что кошка коснулась края ее платья или через комнату прошмыгнула мышь, то какую же мы можем здесь установить связь с опасностью, которая, очевидно, все таки существует для страдающих фобиями? В относящихся сюда случаях фобии животных не может быть и речи об общечеловеческих антипатиях, потому что, как бы для демонстрации противоположного, встречается множество людей, которые не могут пройти мимо кошки, чтобы не поманить ее и не погладить. Мышь, которую так боятся женщины, в то же время служит лучшим ласкательным именем; иная девушка, с удовольствием слушая, как ее называет так любимый, с ужасом вскрикивает, когда видит милое маленькое существо с этим именем. В отношении мужчины, страдающего страхом улиц или площадей, мы можем дать единственное объяснение, что он ведет себя, как маленький ребенок. Благодаря воспитанию ребенка непосредственно приучают избегать таких опасных ситуаций, и наш агорафобик действительно освобождается от страха, если его кто нибудь сопровождает при переходе через площадь.

Обе описанные здесь формы страха, свободный страх ожидания и страх, связанный с фобиями, независимы друг от друга.

Один не является более высокой ступенью развития другого, они встречаются вместе только в виде исключения и то как бы случайно. Самая сильная общая боязливость не обязательно проявляется в фобиях; лица, вся жизнь которых ограничена агорафобией, могут быть совершенно свободны от пессимистического страха ожидания. Некоторые фобии, например страх площадей, страх перед железной дорогой, приобретаются, бесспорно, лишь в зрелые годы, другие, как страх перед темнотой, грозой, животными, по видимому, существовали с самого начала. Страхи первого рода похожи на тяжелые болезни; последние кажутся скорее странностями, капризами. У того, кто обнаруживает эти последние, как правило, можно предположить и другие, аналогичные. Должен прибавить, что все эти фобии мы относим к истерии страха, т. е. рассматриваем их как заболевание, родственное известной конверсионной истерии.

Третья из форм невротического страха ставит нас перед той загадкой, что мы полностью теряем из виду связь между страхом и угрожающей опасностью. Этот страх появляется, например, при истерии, сопровождая истерические симптомы, или в любых условиях возбуждения, когда мы, правда, могли бы ожидать аффективных проявлений, но только не аффекта страха, или в виде приступа свободного страха, независимого от каких либо условий и одинаково непонятного как для нас, так и для больного. О какой то опасности и каком то поводе, который мог бы быть раздут до нее преувеличением, вовсе не может быть речи. Во время этих спонтанных приступов мы узнаем, что комплекс, называемый нами состоянием страха, способен расколоться на части. Весь припадок может быть представлен отдельным, интенсивно выраженным симптомом — дрожью, головокружением, сердцебиением, одышкой, — а обычное чувство, по которому мы узнаем страх, — отсутствовать или быть неясным, и все же эти состояния, описанные нами как «эквиваленты страха», во всех клинических b этиологических отношениях можно приравнять к страху.

Теперь возникают два вопроса. Можно ли невротический страх, при котором опасность не играет никакой роли или играет столь незначительную роль, привести в связь с реальным страхом, всегда являющимся реакцией на опасность? И как следует понимать невротический страх? Пока мы будем придерживаться предположения: там, где есть страх, должно быть также что то, чего люди боятся.

Для понимания невротического страха клиническое наблюдение дает нам некоторые указания, значения которых я хотел бы вам изложить.

а) Нетрудно установить, что страх ожидания, или общая боязливость, находится в тесной зависимости от определенных процессов в сексуальной жизни, скажем, от определенного использования либидо. Самый простой и поучительный пример этого рода дают нам лица, подвергающиеся так называемому неполному возбуждению, т. е. у которых сильные сексуальные возбуждения не находят достаточного выхода, не достигают удовлетворяющего конца. Так бывает, например, у мужчин во время жениховства и у женщин, мужья которых недостаточно потентны или из осторожности сокращают или прерывают половой акт. В этих условиях либидозное возбуждение исчезает, а вместо него появляется страх как в форме страха ожидания, так и в форме припадков и их эквивалентов. Прерывание полового акта из осторожности, став сексуальным режимом, так часто становится причиной невроза страха у мужчин, но особенно у женщин, что во врачебной практике рекомендуется в таких случаях в первую очередь исследовать эту этиологию. При этом можно бесчисленное множество раз убедиться, что когда прекращаются сексуальные отклонения, невроз страха исчезает.

Факт причинной связи между сексуальным воздержанием и состоянием страха, насколько мне известно, более не оспаривается даже врачами, которые далеки от психоанализа. Однако могу себе хорошо представить, что будет сделана попытка перевернуть отношение и защищать мнение, что речь идет о лицах, изначально склонных к боязливости и поэтому сдержанных в сексуальном отношении. Но против этого со всей решительностью говорит поведение женщин, сексуальные проявления которых, в сущности, пассивны по природе, т. е. определяются обращением со стороны мужчины. Чем женщина темпераментнее, чем более склонна к половым сношениям и более способна к удовлетворению, тем скорее она будет реагировать страхом на импотенцию мужчины или на coitus interruptus,99 между тем как то же самое у холодных в половом отношении и малолибидозных женщин играет гораздо меньшую роль.


99 Прерванный половой акт (лат.) — Прим. пер.


То же самое значение для возникновения состояний страха имеет так горячо рекомендуемое в настоящее время врачами сексуальное воздержание, разумеется, лишь в тех случаях, когда либидо, которому отказано в удовлетворяющем выходе, в соответствующей степени сильно и не переработано по большей части путем сублимации. Решающим моментом для [возникновения] заболевания всегда являются количественные факторы. И там, где дело касается не болезни, а проявления характера, легко заметить, что сексуальное ограничение идет рука об руку с известной боязливостью и опасливостью, между тем как бесстрашие и смелая отвага приводит к свободе действий для удовлетворения сексуальной потребности. Как ни меняются и ни усложняются эти отношения благодаря многообразным культурным влияниям, в среднем остается фактом то, что страх связан с сексуальным ограничением.

Я сообщил вам далеко не все наблюдения, подтверждающие генетическую связь между либидо и страхом. Сюда еще относится, например, влияние на возникновение страха определенных периодов жизни, которым можно приписать значительное повышение продукции либидо, как, например, периода половой зрелости и менопаузы. В некоторых состояниях возбуждения можно непосредственно наблюдать смешение либидо и страха и в конце концов замещение либидо страхом. Впечатление от всех этих фактов двоякое: во первых, что дело идет о накоплении либидо, которое лишается своего нормального применения, во вторых, что при этом находишься исключительно в области соматических процессов. Как из либидо возникает страх, сначала не ясно, констатируешь только, что либидо пропадает, а на его месте появляется страх.

б) Второе указание мы берем из анализа психоневрозов, в частности истерии. Мы слышали, что при этом заболевании нередко наступает страх в сопровождении симптомов, но также и несвязанный страх, проявляющийся в виде припадка или длительного состояния. Больные не могут сказать, чего они боятся, и связывают его путем явной вторичной обработки с подходящими фобиями, типа фобий смерти, сумасшествия, удара. Если мы подвергнем анализу ситуацию, выступившую источником страха, или сопровождаемые страхом симптомы, то, как правило, можем указать, какой нормальный психический процесс не состоялся и замещен феноменом страха. Выразимся иначе: мы строим бессознательный процесс так, как будто он не подвергался вытеснению и беспрепятственно продолжался в сознании. Этот процесс тоже сопровождался бы определенным аффектом, и тут мы узнаем, к своему удивлению, что этот сопровождающий нормальный процесс аффект после вытеснения в любом случае замещается страхом независимо от своего качества. Следовательно, если перед нами истерическое состояние страха, то его бессознательный коррелят может быть проявлением сходного чувства, т. е. страха, стыда, смущения, но точно так же положительным либидозным возбуждением или враждебно агрессивным вроде ярости и досады. Таким образом, страх является ходкой монетой, на которую меняются или могут обмениваться все аффекты, если соответствующее содержание представления подлежит вытеснению.

в) Третий факт мы наблюдаем у больных с навязчивыми действиями, которых страх удивительным образом как будто бы пощадил. Но если мы попробуем помешать им исполнить их навязчивое действие, их умывание, их церемониал, или если они сами решаются на попытку отказаться от какой либо из своих навязчивостей, то ужасный страх заставляет их подчиниться этой навязчивости. Мы понимаем, что страх был прикрыт навязчивым действием и оно выполнялось лишь для того, чтобы избежать страха. При неврозе навязчивых состояний страх, который должен был бы возникнуть, замещается образованием симптомов, а если мы обратимся к истерии, то при этом неврозе найдем аналогичное отношение: результатом процесса вытеснения будет или развитие чистого страха, или страха с образованием симптомов, или более совершенное образование симптомов без страха. Так что в отвлеченном смысле, по видимому, правильнее сказать, что симптомы вообще образуются лишь для того, чтобы обойти неизбежное в противном случае развитие страха. Благодаря такому пониманию страх как бы оказывается в центре нашего интереса к проблемам неврозов.

Из наблюдений за неврозом страха мы заключили, что отвлечение либидо от его нормального применения, из за чего возникает страх, происходит на почве соматических процессов. Из анализов истерии и невроза навязчивых состояний следует добавление, что такое же отвлечение с тем же результатом может вызвать также отказ психических инстанций. Вот все, что мы знаем о возникновении невротического страха; это звучит еще довольно неопределенно. Но пока я не вижу пути, который вел бы нас дальше. Вторую поставленную перед нами задачу — установить связь между невротическим страхом, являющимся ненормально использованным либидо, и реальным страхом, который соответствует реакции на опасность, кажется, еще труднее решить. Хотелось бы думать, что речь идет о совершенно разных вещах, однако у нас нет средства отличить по ощущению реальный и невротический страх друг от друга.

Искомая связь наконец устанавливается, если мы предположим наличие часто утверждавшейся противоположности между Я и либидо. Как мы знаем, развитие страха является реакцией Я на опасность и сигналом для обращения в бегство; поэтому для нас естественно предположить, что при невротическом страхе Я предпринимает такую попытку бегства от требований своего либидо, относясь к этой внутренней опасности так, как если бы она была внешней. Этим оправдывается предположение, что там, где появляется страх, есть также то, чего люди боятся. Но аналогию можно было бы провести дальше. Подобно тому как попытка бегства от внешней опасности сменяется стойкостью и целесообразными мерами защиты, так и развитие невротического страха уступает образованию симптомов, которое сковывает страх.

Теперь в процессе понимания возникает другое затруднение. Страх, означающий бегство Я от своего либидо, сам, однако, происходит из этого либидо. Это неясно и напоминает о том, что, в сущности, либидо какого то лица принадлежит ему и не может противопоставляться как что то внешнее. Это еще темная для нас область топической динамики развития страха, неизвестно, какие при этом расходуются душевные энергии и из каких психических систем. Я не могу обещать вам ответить и на эти вопросы, но не будем упускать возможность пойти по двум другим путям и воспользуемся при этом снова непосредственным наблюдением и аналитическим исследованием, чтобы помочь нашим умозрительным взглядам. Обратимся к возникновению страха у ребенка и к происхождению невротического страха, связанного с фобиями.

Боязливость детей является чем то весьма обычным, и достаточно трудно, по видимому, различить, невротический это страх или реальный. Больше того, ценность этого различия ставится под вопрос поведением детей. Потому что, с одной стороны, мы не удивляемся, если ребенок боится всех чужих лиц, новых ситуаций и предметов, и очень легко объясняем себе эту реакцию его слабостью и незнанием. Таким образом, мы приписываем ребенку сильную склонность к реальному страху и считали бы вполне целесообразным, если бы он наследовал эту боязливость. В этом отношении ребенок лишь повторял бы поведение первобытного человека и современного дикаря, который вследствие своего незнания и беспомощности боится всего нового и многого того, что в настоящее время нам знакомо и уже не внушает страха. И нашему ожиданию вполне соответствовало бы, если бы фобии ребенка хотя бы отчасти оказывались теми же, какие мы можем предположить в те первобытные времена человеческого развития.

С другой стороны, нельзя не заметить, что не все дети боязливы в равной мере и что как раз те дети, которые проявляют особую пугливость перед всевозможными объектами и ситуациями, впоследствии оказываются нервными. Невротическая предрасположенность проявляется, таким образом, и в явной склонности к реальному страху, боязливость кажется чем то первичным, и приходишь к заключению, что ребенок, а позднее подросток боится интенсивности своего либидо именно потому, что всего боится. Возникновение страха из либидо тем самым как бы отрицается, а если проследить условия возникновения реального страха, то последовательно можно прийти к мнению, что сознание собственной слабости и беспомощности — неполноценности, по терминологии А. Адлера, — является конечной причиной невроза, если это сознание переходит из детского периода в более зрелый возраст.

Это звучит так просто и подкупающе, что имеет право на наше внимание. Правда, это перенесло бы разрешение загадки нервозности в другую плоскость. Сохранение чувства неполноценности — ас ним и условия [для возникновения] страха и образования симптомов — кажется таким несомненным, что в объяснении скорее нуждается то, каким образом, хотя бы в виде исключения, может иметь место все то, что мы называем здоровьем. А что дает нам тщательное наблюдение боязливости у детей? Маленький ребенок боится прежде всего чужих людей; ситуации приобретают значимость лишь благодаря участию в них лиц, а предметы вообще принимаются во внимание лишь позднее. Но этих чужих ребенок боится не потому, что предполагает у них злые намерения и сравнивает свою слабость с их силой, т. е. расценивает их как угрозу для своего существования, безопасности и отсутствия боли. Такой недоверчивый, напуганный господствующим в мире влечением к агрессии ребенок является очень неудачной теоретической конструкцией. Ребенок же пугается чужого образа, потому что настроен увидеть знакомое и любимое лицо, в основном матери. В страх превращается его разочарование и тоска, т. е. не нашедшее применения либидо, которое теперь не может удерживаться в свободном состоянии и переводится в страх. Вряд ли может быть случайным, что в этой типичной для детского страха ситуации повторяется условие [возникновения] первого состояния страха во время акта рождения, а именно отделение от матери.100


100 Значение отделения от матери как фактора, влияющего на возникновение страха, излагается в работе Фрейда «Торможение, симптом и страх» (1926).


Первые фобии ситуаций у детей — это страх перед темнотой и одиночеством; первый часто сохраняется на всю жизнь, в обоих случаях отсутствует любимое лицо, которое за ним ухаживает, т. е. мать. Я слышал, как ребенок, боявшийся темноты, кричал в соседнюю комнату: «Тетя, поговори со мной, мне страшно». — «Но что тебе от этого? Ты же меня не видишь». На что ребенок отвечает: «Когда кто то говорит, становится светлее». Тоска в темноте преобразуется, таким образом, в страх перед темнотой. Мы далеки от того, чтобы считать невротический страх лишь вторичным и особым случаем реального страха, скорее, мы убеждаемся, что у маленького ребенка в виде реального страха проявляется нечто такое, что имеет с невротическим страхом существенную общую черту — возникновение из неиспользованного либидо. Настоящий реальный страх ребенок как будто мало испытывает. Во всех ситуациях, которые позднее могут стать условиями [для возникновения] фобий, — на высоте, на узком мостике над водой, при поездке по железной дороге и по морю, — ребенок не проявляет страха, и проявляет его тем меньше, чем более он несведущ. Было бы очень желательно, если бы он унаследовал побольше таких защищающих жизнь инстинктов; этим была бы очень облегчена задача надзора [над ним], который должен препятствовать тому, чтобы ребенок подвергался то одной, то другой опасности. Но в действительности ребенок сначала переоценивает свои силы и свободен от страха, потому что не знает опасностей. Он будет бегать по краю воды, влезать на карниз окна, играть с острыми предметами и с огнем, короче, делать все, что может ему повредить и вызвать беспокойство нянек. И если в конце концов у него просыпается реальный страх, то это, несомненно, дело воспитания, так как нельзя позволить, чтобы он научился всему на собственном опыте.

Если встречаются дети, которые идут дальше по пути этого воспитания страха и сами затем находят опасности, о которых их не предупреждали, то в отношении них вполне достаточно объяснения, что в их конституции имелось большее количество либидозной потребности или что они преждевременно были избалованы либидозным удовлетворением. Неудивительно, что среди этих детей находятся и будущие нервнобольные: ведь мы знаем, что возникновение невроза больше всего обусловливается неспособностью длительное время выносить значительное накопление либидо. Вы замечаете, что и конституциональный момент получает при этом свои права, хотя в них ему, правда, мы никогда не отказывали. Мы возражаем лишь против того, что из за этого притязания пренебрегают всеми другими и вводят конституциональный фактор даже там, где ему, согласно общим результатам наблюдения и анализа, не место либо он занимает по значимости самое последнее место.

Позвольте нам обобщить сведения из наблюдений о боязливости детей: инфантильный страх имеет очень мало общего с реальным страхом и, наоборот, очень близок к невротическому страху взрослых. Как и последний, он возникает из неиспользованного либидо и замещает недостающий объект любви внешним предметом или ситуацией.

Теперь вы с удовольствием услышите, что анализ фобий не может дать много нового. При них, собственно, происходит то же самое, что при детском страхе: неиспользованное либидо беспрерывно превращается в кажущийся реальным страх, и таким образом малейшая внешняя опасность замещает требования либидо. В этом соответствии нет ничего странного, потому что детские фобии являются не только прообразом более поздних, причисляемых нами к истерии страха, но и непосредственной их предпосылкой и прелюдией. Любая истерическая фобия восходит к детскому страху и продолжает его, даже если она имеет другое содержание и, следовательно, должна быть иначе названа. Различие обоих заболеваний кроется в [их] механизме. Для превращения либидо в страх у взрослого недостаточно того, чтобы либидо в форме тоски оказалось неиспользованным в данный момент. Он давно научился держать его свободным и использовать по другому. Но если либидо относится к психическому импульсу, подвергшемуся вытеснению, то создаются такие же условия, как у ребенка, у которого еще нет разделения на сознательное и бессознательное, и благодаря регрессии на инфантильную фобию как бы открывается проход, по которому легко осуществляется превращение либидо в страх. Как вы помните, мы много говорили о вытеснении, но при этом всегда прослеживали лишь судьбу подлежащего вытеснению представления, разумеется, потому, что ее легче было узнать и изложить. То, что происходит с аффектом, который был связан с вытесненным представлением, мы оставляли в стороне и только теперь узнали, что ближайшая участь этого аффекта состоит в превращении в страх, в форме которого он всегда проявился бы при нормальном течении. Но это превращение аффекта — гораздо более важная часть процесса вытеснения. Об этом не так то легко говорить, потому что мы не можем утверждать, что существуют бессознательные аффекты в том же смысле, как бессознательные представления. Представление остается тем же независимо от того, сознательно оно или бессознательно; мы можем указать, что соответствует бессознательному представлению. Но об аффекте, являющемся процессом разрядки [напряжения] (Abfuhrvorgang), следует судить совсем иначе, чем о представлении; что ему соответствует в бессознательном, нельзя сказать без глубоких раздумий и выяснения наших предпосылок о психических процессах. Этого мы здесь не можем предпринять. Но давайте сохраним полученное впечатление, что развитие страха тесно связано с системой бессознательного.

Я сказал, что превращение в страх, или, лучше, разрядка (Abfuhr) в форме страха является ближайшей участью подвергнутого вытеснению либидо. Должен добавить: не единственной или окончательной. При неврозах развиваются процессы, стремящиеся связать это развитие страха, и это им удается различными путями. При фобиях, например, можно ясно различить две фазы невротического процесса. Первая осуществляет вытеснение и перевод либидо в страх, связанный с внешней опасностью. Вторая заключается в выдвижении всех тех предосторожностей и предупреждений, благодаря чему предотвращается столкновение с этой опасностью, которая считается внешней. Вытеснение соответствует попытке бегства Я от либидо, воспринимаемого как опасность. Фобию можно сравнить с окопом против внешней опасности, которую теперь представляет собой внушающее страх либидо. Слабость системы защиты при фобиях заключается, конечно, в том, что крепость, настолько укрепленная с внешней стороны, остается открытой для нападения с внутренней. Проекция либидозной опасности вовне никогда не может удастся вполне. Поэтому при других неврозах употребляются другие системы защиты против возможного развития страха. Это очень интересная область психологии неврозов, к сожалению, она уведет нас слишком далеко и предполагает более основательные специальные знания. Я хочу добавить еще только одно. Я уже говорил вам о «противодействии»,101 к которому Я прибегает при вытеснении и должно постоянно его поддерживать, чтобы вытеснение осуществилось. На это противодействие возлагается миссия воплотить в жизнь различные формы защиты против развития страха после вытеснения.


101 «Контрзаполнения» [энергией].


Вернемся к фобиям. Теперь, пожалуй, я могу сказать; вы понимаете, насколько недостаточно объяснять их только содержанием, интересуясь лишь тем, откуда происходит то, что тот или иной объект или какая то ситуация становится предметом фобии. Содержание фобии имеет для нее примерно то же значение, какое явная часть сновидения для всего сновидения. Соблюдая необходимые ограничения, следует признать, что среди этих содержаний фобий находятся такие, которые, как подчеркивает Стенли Холл,102 могут стать объектами страха благодаря филогенетическому унаследованию. С этим согласуется и то, что многие из этих внушающих страх вещей могут иметь с опасностью только символическую связь.


102 Холл Стенли (1844 1924) — американский психолог. Представитель функционального направления. Распространил биогенетический закон (см. выше) на развитие детской психики. По инициативе Стенли Холла Фрейд был приглашен для чтения лекций в США, где его психоанализ впервые получил признание.


Так мы убедились, какое, можно сказать, центральное место среди вопросов психологии неврозов занимает проблема страха. На нас произвело сильное впечатление то, насколько развитие страха связано с судьбами либидо и с системой бессознательного. Только один момент мы воспринимаем как выпадающий из связи, как пробел в нашем понимании, — это тот трудно оспариваемый факт, что реальный страх должен рассматриваться как проявление инстинктов самосохранения Я.

скачать книгу Ирвин Ялом “Мамочка и смысл жизни. Психотерапевтические истории”

В этой книге Ирвин Ялом вновь показывает себя бесстрашным исследователем человеческой психики и талантливым рассказчиком. В шести увлекательных историях, основанных на личном профессиональном опыте, он шаг за шагом ведет своих пациентов — и себя — в сторону трансформации. Живые, яркие образы героев захватывают с первых страниц. Каждый решает жизненную задачу, которая, казалось бы, не имеет решения, а предполагает лишь плыть по течению, смирившись с судьбой. И в каждой истории мы видим, как человек, раскрыв с помощью психотерапевта свои ресурсы, меняется сам, преодолевает обстоятельства и в итоге побеждает.

 

Скачать книгу

Скачать статью ТАТЬЯНЫ ЧЕРНИГОВСКОЙ “Зеркальный мозг, концепты и язык: цена антропогенеза”

Статья посвящена обзору предпосылок когнитивной эволюции и состояния проблемы происхождения языка и сознания. Рассматриваются вопросы генетической истории Homo sapiens, базовые концепты и дискуссия об их сводимости к сенсорному опыту, проблема локализации высших функций и организации метарепрезентаций в норме и патологии.

 

Скачать статью

Статья Браун Дж. ФРЕЙД и ПОСТФРЕЙДИСТЫ

Браун Дж.
ФРЕЙД и ПОСТФРЕЙДИСТЫ

Brown, J. Freud and the Postfreudians. London: Penguin, 1961. © Дерябин А.А., пер. с англ, 1993.

Карен Хорни

В 30-х гг. по отношению к биологической предопределенности человеческой психики в среде постфрейдистов выделилось два направления: “правое” крыло, сторонники которого ориентировались на углубленное проникновение в инфантильные переживания пациента, и “левое”, ориентированное на вскрытие социальной и культурной основ человеческой индивидуальности.

Сторонники последнего, в лице Хорни, Фромма, Салливена и др. отвергли постулаты об однозначно анатомической детерминации различий между полами, о стадиях психосексуального развития и эдиповом комплексе и сделали упор на важность межличностных взаимоотношений и социокультурного влияния на личность.

Зачатки интерперсональной теории в психоанализе появились в работах Ференчи, но ее современная форма идет от Хорни, Фромма и Райка. Карен Хорни стала известна во многом благодаря своим книгам, а не терапевтической работе и прямому воздействию на своих последователей в роли преподавателя. Фактически, за пределами США ее влияние на аналитиков отсутствовало, чего нельзя сказать о психологах с их более спекулятивными умонастроениями.

Теоретические взгляды Хорни несут на себе отпечаток следующих влияний: (1) сопротивление антифеминизму Фрейда; (2) марксизм и социалисты; (З) индивидуальная психология Альфреда Адлера; (4) тот факт, что формирование Хорни как личности и психолога происходило в американской культуре. Различия с Европой с ее меньшей свободой и большей приверженностью догматичным верованиям, убедили Хорни в том, что многие невротические конфликты, в конечном счете, определяются культурными условиями.

Ниже будет рассмотрена критика Хорни основных положений ортодоксального психоанализа и ее собственная теория личности.

Критика Фрейда

Критицизм Хорни в отношении Фрейда во многом отражает позицию других неофрейдистов. По ее мнению, бесспорный вклад Фрейда в психологию состоял в том, что он ввел в науку о личности свою фундаментальную триаду концепций:

  1. Мысль о том, что психические процессы могут быть жестко детерминированы. Осознаем мы бессознательные импульсы или нет, наше осознание не устраняет их и не убавляет их эффективности.
  2. Мотивы действий и чувств могут быть бессознательными. Бессознательная мотивация остается бессознательной, т.к. мы заинтересованы в этом.
  3. Природа мотивации эмоциональна.

Хорни, однако, считала фрейдистскую концепцию бессознательной мотивации слишком формалистичной: “Осознание установки (attitude) включает в себя не только знание о ее существовании, но также […] знание функции, которую она выполняет. Если этого нет, установка остается бессознательной даже если временные проблески знания достигают рассудка” (Horney, 1939).

Идея Фрейда об эмоциональной природе мотивации создала почву для развития современных концепций личности как динамической системы, в отличие от механистичных и статичных взглядов XIX века. Психодинамическая теория утверждает, что мотивация лежит в эмоциональное сфере, и что для понимания человеческой личности необходимо брать в расчет влечения, драйвы (drives), которые часто находятся в конфликте друг с другом.

Рассуждая о вкладе Фрейда в развитие психотерапевтической практики, К. Хорни особенно отмечает три его открытия: (1) перенос, (2) cопротивление и (З) метод свободных ассоциаций.

Однако она не останавливается на констатации того, что реакция переноса по отношению к терапевту является повторением пациентом инфантильного отношения к родительской фигуре. По ее мнению, необходим тщательный анализ эмоциональных реакций пациента в ходе психоаналитической ситуации, именно они позволяют найти прямой путь к его эмоциональной структуре и, следовательно, его трудностям: “Я верю: будущее терапии заключено в более точном и глубоком наблюдении и понимании реакций пациента” (Horney, 1939).

Понятие сопротивления основано на предположении, что у пациента есть веские причины не желать осознания некоторых влечений и, следовательно, чем более мы способны обнаружить способы, которыми он защищает свои позиции (эго-защиты), тем более эффективной станет психотерапия.

Хорни считала, что основные взгляды Фрейда несут на себе отпечаток философских воззрений XIX века.

  1. Биологическая ориентация Фрейда заключается в его тенденции объяснять психические различия между полами анатомическими различиями и его следовании теории инстинктов. Фрейд неоднократно повторял, что инстинкты находятся на границе между органическими и психическими процессами и поэтому полагал психосексуальные стадии развития и эдипов комплекс врожденно детерминированными и относительно не зависимыми от факторов среды и культуры. Различия между мужчинами и женщинами, по его мнению, основываются на желании женщины обладать пенисом, тогда как мужчина испытывает страх кастрации.
  2. Игнорирование антропологии и социологии. Фрейду казалось, что “человеческая природа одинакова повсеместно”, и феномен культуры в его теории обусловлен биологическими и инстинктуальными корнями.
  3. Дуалистичность мышления. Он мыслил противоположностями: Эго – Ид, инстинкт Жизни – Смерти, маскулинность – фемининность. Его теоретические модели механистичны и являются аналогами физических систем. Например: энергия тратится в одной системе, следовательно увеличивается в другой (отдавание любви другим означает уменьшениелюбви к себе).

В конце концов Хорни называет мышление Фрейда механицистско-эволюционистским. По Дарвину, сегодняшние вещи прошли эволюцию через ряд ступеней развития. По Фрейду же они не только обусловлены прошлым, они не содержат в себе ничего кроме прошлого. Хорни имеет в виду точку зрения Фрейда, что вся психическая жизнь индивида представляет собой бесконечное проигрывание событий, которые произошли с ним в раннем детстве, в возрасте до 5 лет. Например, рождение – это первая ситуация, вызывающая тревожность. Все последующие формы тревожности суть повторение первоначальной основополагающей тревожности, испытанной во время рождений. Хорни отмечает, что одно дело сказать, что рождение – это исходная ситуация, порождающая тревожность, но совсем другое – считать, что все последующие переживания этого чувства являются лишь повторением того , первоначального, испытанного в первые минуты жизни.

Подобные философские убеждения сделали взгляд Фрейда на человека чересчур пессимистическим. Хорни отмечает, что, следуя теории либидо, можно прийти к выводу, что “не только стремление к власти, но и любое проявление самоутверждения можно интерпретировать как скрытое проявление садизма. Любую симпатию – как проявление либидозного желания. Любое проявление терпимости по отношению к другим вызывает подозрение в пассивной гомосексуальности”. Такой взгляд на вещи не только безутешен для человека, он еще и не вполне логичен; если в процессе естественного отбора устраняются те качества, которые препятствуют выживанию, то почему до сих пор человеческий вид продолжает свое существование, несмотря на свой инстинкт Смерти, требующий убивать, чтобы не быть убитым? И если по своей природе человек эгоцентричен и агрессивен, почему он стремиться организовываться в группы с себе подобными? Хорни отказывается принять точку зрения Фрейда, что агрессивность является врожденной и первичной на всех уровнях человеческого существования, а дружественность – вторична и представляет собой лишь скрытую форму выражения сексуального влечения: “Доброе отношение может оказаться, конечно, реактивным образованием против садистских наклонностей, но это не означает принципиального отсутствия доброты в человеческих взаимоотношениях. Щедрость может оказаться всего лишь реактивным образованием на жадность, однако это не доказывает факта отсутствия щедрости и великодушия”.

Хорни не считает либидо единственным источником активности индивида. Интерпретация аналитиком какого-либо события в психической жизни пациента может быть признана глубокой, если он добрался до вытесненных влечений, чувств, страхов, однако считать глубокой всякую интерпретацию только потому, что она связана с каким-нибудь инфантильным стремлением, было бы опасным заблуждением. Во-первых, такая интерпретация искажает взгляд человека на природу невротического конфликта, на сущность человеческих взаимоотношений и на роль культурных факторов в его жизни. Во- вторых, это ведет к искушению разобраться в устройстве машины, не замечая, что у нее нет одного колеса, выражаясь метафорически, вместо того, чтобы попытаться изучить, как взаимодействуют все ее детали и как от нее добиться максимального эффекта. И в-третьих, аналитик видит перед собой предел, дальше которого терапевтический процесс идти не в состоянии (биологические факторы), хотя в действительности этого предела не существует.

Отвергая идею Фрейда об эдиповом комплексе как основополагающем невротическом конфликте, Хорни считает что он может проявляться в двух ситуациях, в зависимости от обстановки: (1) сексуальная стимуляция ребенка со стороны матери или отца, (2) тревожность, развившаяся у ребенка , как реакция на фрустрирующую ситуацию в доме. “Когда ребенок, будучи зависимым от своих родителей, чувствует угрозу с их стороны и то, что любое проявление враждебности направленное против них, небезопасно для него, тогда существование этой враждебности обуславливает возникновение тревожности. Стремясь избавиться от последней, ребенок может привязаться к одному из родителей”. Результирующая картина может выглядеть при этом в точности как описывал Фрейд.

Желание, которое Фрейд описывал как любовь к себе (self-love), или нарциссизм, а Адлер как стремление к превосходству и власти, Xорни объясняет следующим образом. Если индивид чувствует, что “окружающие не любят и не уважают его таким, какой он есть, то они, по крайней мере, должны демонстрировать ему свое внимание и восхищение. Восхищение окружающих подменяет собой их любовь.” Таким образом, желание – это не выражение любви к себе, а скорее следствие недополучения любви со стороны окружающих. “Эгоцентрические личности не только не способны любить других, они также не способны любить самих себя” – пишет Эрих Фромм в “Человеке для самого себя”.

В оценке того факта, что Фрейд интерпретировал желание женщины стать мужчиной исходя из посылки, что женщина изначально биологически неполноценна, Хорни близка к Адлеру. “Необязательно считать, что женское чувство собственной неполноценности основывается на том, что она женщина. Любая персона, принадлежащая к непрестижной группе или группе менее привилегированной, стремится использовать свой социальный статус как прикрытие для чувства неполноценности разной природы”. Что является источником этого чувства – это уже другой вопрос.

Собственная теория

Карен Xорни начинает с утверждения, что универсальных психических норм просто не существует: поведение, расцениваемое как невротическое в одной культуре, может быть совершенно нормальным для другой, и наоборот. О том, что является нормой, а что нет, мы можем судить только рассматривая индивида в контексте тех конкретных культурных условий, в которых он функционирует. Между тем она выделяет два момента, которыми характеризуется, по ее мнению, все невротики: ригидность реакций и несоответствие между потенциями и достижениями. Под “ригидностью реакций” она понимает то, что там, где здоровый человек проявляет гибкость и адаптируется к требованиям объективной ситуации, невротик склонен поступать предсказуемо, его действия предопределены идеей, на которой он зафиксирован. Нормальная же личность относится к ситуации так, как она того заслуживает. Разумеется, данная ригидность может рассматриваться как невротическая только если она отклоняется от культурной нормы той группы, к которой принадлежит индивид. Например, стремление много работать и копить состояние, столь распространенное в современном западном обществе, на Ближнем Востоке рассматривается как эксцентричное. Несоответствие между потенциями и достижениями может объясняться объективными причинами, и индивид может оказаться жертвой обстоятельств, однако невротик зачастую сам является причиной всех своих неудач. Он фрустрируется теми тенденциями, которые внутри него находятся в конфликте между собой. Невроз, по Хорни, – это “психическое расстройство, вызываемое страхами и защитами против этих страхов, а также попытками найти компромисс между конфликтующими тенденциями”.

Базальная тревога

Там, где Фрейд видел эдипов комплекс, Хорни видит “базальную тревогу” – основу всех неврозов.

Базальная тревога описывается Хорни как чувство “собственной незащищенности, слабости, беспомощности, незначительности в этом предательском, атакующем, унижающем, злом, полном зависти и брани мире”. Все эти чувства появляются в детстве, когда родители обделяют ребенка теплом и вниманием (обычно по причине зацикленности на своих личных неврозах). Безусловная любовь чрезвычайно существенна для нормального развития ребенка, и если ее нет, внешняя среда становится для него враждебной. “Ребенок страшится не просто наказания за какое-то свое запретное желание, окружение представляет собой угрозу его вполне законным стремлениям и правам… Это не фантазия подобно страху кастрации, это страх, имеющий под собой вполне реальную основу” (Horney, 1939).

Ребенок растет, чувствуя, что мир вокруг него опасен и враждебен, что он не в состоянии отстоять свои права, что он “плохой” и что одиночество здесь в порядке вещей. Он слаб и хочет, чтобы его защищали, заботились о нем, чтобы другие приняли на себя всю ответственность за него. С другой стороны, его естественная подозрительность к окружающим делает доверие к ним практически невозможным. Пытаясь избавиться от тревожности, ребенок развивает в себе невротические защиты от нее: привязанность, власть, уход и подчинение.

Невротические защитные механизмы:

  1. Невротическое влечение к любви. Если нормальная любовь основывается на чувстве, то невротическая – на стремлении к безопасности: “Если ты меня любишь, ты никогда не сделаешь мне больно”. Однако будучи неспособным по описанным выше причинам по-настоящему доверять людям, невротик чувствует себя недостойным быть любимым. Эта ситуация несет в себе следующий конфликт: невротик постоянно стремиться к любви, но не в состоянии отдавать ее, страшась эмоциональной зависимости.
  2. Невротическое влечение к власти. Эту, фундаментальную по Адлеру, черту Хорни считает лишь одной из нескольких невротических характеристик. В то время как само по себе желание обладать большей властью не является невротическим и может быть, например, следствием обладания выдающихся способностей, его невротическая разновидность возникает под влиянием страха, тревожности и чувства неполноценности. Стремящийся к власти невротик хочет быть всегда правым, контролировать всех и всегда поступать по-своему. Отсюда его три характеристики: (1) он желает быть первым во всем и соперничает даже с теми, чьи цели не имеют к его целям никакого отношения, (2) его влечение к власти основывается на враждебности к окружающим, и он старается унизить, фрустрировать их, нанести им поражение, (3) он боится расплаты и хочет быть любимым ими – возникает неразрешимая дилемма. Его девиз: “Если я сильнее тебя, ты для меня безвреден”.
  3. Невротический “уход” основывается на вере индивида в то, что, однажды став самодостаточным, он окажется в безопасности. Таким образом он стремиться быть независимым от людей: “Если я тебя избегаю, ты не причинишь мне вреда”.
  4. Невротическая зависимость. Постоянно ощущая собственную беспомощность, невротик склонен принимать традиционные точки зрения или те из них, которые наиболее весомы и влиятельны. Он может подавить все свои личные требования, позволить другим оскорблять себя, избегать критики и всем подряд предлагать свою помощь: “Если я подчинюсь воле других или помогу им, я обезопашу себя”.

В “Невротической личности нашего времени” Хорни рассматривает дополнительные невротические тенденции (всего 10), отмечая, что она представляет себе невротическую структуру в виде микрокосма, ядром которого является одна из 10-ти описанных ею невротических черт. Хорни считает, что все они основываются на трех основных установках по отношению к окружающим: в движении К людям, ПРОТИВ людей и ОТ людей.

Базовые ориентации личности

Теорию невроза Хорни теперь формулирует так: основа закладывается базальной тревогой в детстве и, стремясь справиться с угрозой, исходящей от враждебного ему мира, человек вырабатывает одну из трех защитных стратегий. Стратегия “ОТ людей”: индивид не желает ни пренадлежать другим, ни соперничать с ними и сохраняет отстраненную позицию. Стратегия “ПРОТИВ людей”: индивид допускает и считает не требующей доказательств враждебность окружающих, и делает выбор в пользу борьбы с ними. Стратегия “К людям”: невротик принимает свою беспомощность и полностью полагается на других. В каждой из перечисленных установок сдается акцент на один из компонентов базальной тревоги: изоляцию, враждебность или беспомощность.

Одна из установок может доминировать, однако это не значит, что индивид свободен от остальных – они есть тоже и неизбежно оказываются в столкновении друг с другом. Хорни считает, что конфликт между этими тремя тенденциями представляет собой ядро невроза, и называет его “базальным конфликтом”. Следующую аллегорию предлагает сама Хорни. “Предположим, что человек с темным прошлым обманным путем проник в некое общество. Естественно он будет жить в страхе, что тайна о его прежней жизни будет раскрыта. С течением времени его положение улучшается – он заводит друзей, семью, находит работу. Теперь его мучит другое – боязнь потерять все это, и он жертвует большие суммы денег на благотворительность, а также, чтобы откупиться от своих старых приятелей, связывающих его с прошлым. Тем временем изменения, происходящие в его личности, продолжают вовлекать его во все новые конфликты, в результате чего самый первый (его обманное вхождение в новую жизнь) оказывается лишь неявно присутствующим в его беспокойном существовании”.

Индивид начинает с “темного прошлого” (базальная тревога), затем прячет свой страх под респектабельностью, а также при помощи целого комплекса мер (базальный конфликт). В то же время он оказывается втянутым в новые конфликты и решение их (защитные механизмы), а исходный конфликт остается относительно несущественным по сравнению с той громадой, которая имеет его в своем основании.

3ашитные механизмы, описанные Хорни, индивид использует в качестве “второй линии обороны” при решении своего базального конфликта:

  1. часть конфликта может “затмеваться”, а на передний план выдвигаться противоположная характеристика, подобно реактивному образованию (“Реактивное образование” или “реакция-формация”, от англ. reaction-formation ) у Фрейда;
  2. индивид может самоизолироваться от общества – при движении ОТ людей это проявляется и как защита, и как часть базального конфликта,
  3. формирование образа идеального “Я” : “Я совсем не то жалкое создание, каким вы меня себе представляете! Посмотрите на мои высокие идеалы честности, независимости, доброты и милосердия – вот какой я на самом деле!”
  4. экстернализация – невротик видит причины своих конфликтов не внутри себя, а во внешнем мире.

“Идеализированный образ Я” соответствует фрейдистскому суперэго и “фиктивным целям” Адлера. Хорни пишет, что “суперэго” или “идеализированный образ Я” препятствуют росту, т.к. они либо осуждают недостатки человека, либо просто отрицают их, идеалы же должны быть динамичными и побуждающими человека к достижениям. Необходимо отметить три финальных различия во взглядах Хорни и Фрейда. Во-первых, она считает, что развитие ребенка не определяется только физическими, либидозными влечениями, сами эти физические манифестации являются лишь следствиями некоторых характерных черт, сформировавшихся как отклик на общую сумму всех переживаний, всего опыта ребенка. Фиксация на анальной фазе, к примеру, в таком случае – это только одна черта характера человека, который тверд в своем намерении никому ничего не давать, а оральная жадность – лишь одно проявление жадности как генерализованной установки.

Во-вторых, по мнению Хорни, Фрейд неудачно объяснял, почему невротические стремления компульсивны и так сильны по сравнению с нормальными. Причина, считал Фрейд, в том, что невротик следует принципу удовольствия, не справляется, следовательно, с фрустрациями и инфантилен. Хорни видит это совершенно в другом свете: стремления невротика к “любви”, “власти” и “свободе” на самом деле не являются таковыми. В действительности это – поиски безопасности и избавления от тревожности. Именно такова мотивация невротика, и именно поэтому его стремления компульсивны.

Третье, и последнее из рассматриваемых здесь отличий теории Карен Хорни от концепции Фрейда, касается того, с чем, если можно так выразиться, приходится работать терапевту в смысле анализируемого материала, и как воспринимается этот материал и его интерпретация клиентом. Фрейдисты всегда настаивали на том, что индивид сопротивляется анализу и не желает принимать “жестокой правды” о своем бессознательном потому, что оно наполнено примитивным, животным содержанием, хотя многим терапевтам встречались пациенты весьма далекие от сопротивления вскрытию подобных “шокирующих” фактов и которые даже наоборот, с радостью принимали их, поскольку те как бы оправдывали некоторые их безнравственные мысли и поступки. Метод Хорни имеет дело скорее не с примитивным и инфантильным материалом, а с актуальными дефектами в межличностных взаимоотношениях индивида, раскрывающимися в отношении пациента к своему аналитику. Однако, как оказалось, сопротивленце возникает и в том случае, когда в сознание должен быть допущен материал, никакого отношения не имеющий, например, к перверсиям и инцестуальным тенденциям. Человеку бывает очень трудно порой осознать, что это действительно ЕГО желания.

Говоря о влиянии общества на психическое здоровье индивида, Хорни отмечает противоречия, которые несет в себе каждая культура и образ жизни, буде то американский или какой-либо другой. Для Америки характерно противоречие между конкуренцией и стремлением к успеху с одной стороны и идеалом братской, христианской любви с другой. Между стимулированием потребностей индивида с помощью рекламы и неспособностью удовлетворить их. Между убежденностью индивида в ценности свободы и все усиливающихся ограничениях, накладываемых на него внешней средой. Все эти факторы психологически влияют на человека и усиливают его чувство изолированности и беспомощности.

В заключение следует отметить, что Хорни, к сожалению, никогда не занималась детальной проработкой своей концепции психической структуры личности. Например, не ясно, как в том или ином случае возникает одна, а не какая-нибудь другая комбинация невротических черт. Существует множество аспектов, которых ее теория не касается вообще – символика сновидений, смысл симптомов, причины, по которым у больного развивается один тип невроза, а не другой, мифология и т.д. Теория Хорни – это, в сущности, эмпирическое построение структуры невроза, отправной точкой которого является анализ эго пациента, и в этом смысле она представляет гораздо больший интерес для психотерапевтов, чем для ученых. Рассматривать его в качестве научного описания личности, по-видимому, не имеет смысла, однако наблюдения Хорни и ее критицизм поистине блестящи и, определенно, принесли свои плоды.

Гарри Стэк Салливен

Гарри С. Салливен, коллега К. Хорни и Э.Фромма, коренной американец, впервые получил широкую известность как психотерапевт, занимаясь лечением шизофрении у молодых людей. Нужно сказать, что его система трудно поддаемся обобщению и описанию, во-первых, по причине того, что он вообще мало писал (только статьи в психиатрических журналах, единственное нормальное изложение его взглядов при жизни можно найти в книге “Концепции современной психиатрии”, изданной в 1947 г.), во-вторых, потому что ему было свойственно использование неологизмов и технического жаргона, даже в тех случаях, когда сложность предмета этого совершенно не требовала.

Теория Салливена, несомненно, наиболее полно отражает взгляды того течения в психотерапии, которое разделяет точку зрения социальных психологов, что самость (self) индивида является отражением им оценок окружающих и ролей, принимаемых им на себя под влиянием общества. Xотя самость и является “местом встречи всех взаимоотношений”, это не означает, что она содержит только изначальные установки, развивающиеся со временем в систему межличностных связей. Самость – это и есть актуальная система этих связей. Человек – не самодостаточный индивидуалист, сидящий в замке за толстыми стенами, и совершающий иногда экскурсы во внешний мир дабы удовлетворить какую-либо свою физическую, эмоциональную или интеллектуальную потребность или желание. Люди совершают ошибку, думая, что они не зависят от окружающего их мира и не изменяются, взаимодействуя с ним. По мнению Салливена, мы не просто ИМЕЕМ переживания, мы ЕСТЬ эти переживания.

Все “проявления человека”, говорит Салливен, могут быть разделены на две категории: получение удовлетворения и обеспечение безопасности. Имеется в виду удовлетворение потребностей в еде, пище, во сне и сексе, т.е. физиологические потребности. Деятельность же направленная на обеспечение безопасности, имеет культурные корни. Это все действия, речь, мысли и побуждения, которые относятся скорее к индивидуальности личности, и внедренной в нее культуре, чем к организму человека. С самых ранних дней своей жизни, сначала путем эмпатии, а потом посредством научения ребенок входит в контакт с культурной средой. Он учиться поступать так, как в данной культуре считается правильным и избегать неправильных, “плохих” поступков, страшась наказания или потери уважения со стороны окружающих. Это приводит к тому, что достижение удовлетворения в соответствии с социально одобряемыми нормами поведения (социально приемлемыми способами) ассоциируется с чувством “я – хороший” и ощущением безопасности. Когда же удовлетворение влечения путем, который допускается в данной культуре, невозможно, возникает ощущение небезопасности и дискомфорта, чувство того, что “я – плохой”, то, что, в общем, называется тревожностью.

Говоря о тревожности, Салливен использует понятия из психосоматики. Он отмечает, что удовлетворение биологических влечений обычно сопровождается снятием физического напряжения как во внутренних органах, так и в скелетных мышцах; происходит это непроизвольно. Под действием парасимпатической нервной системы расслабляются внутренние органы (удовлетворение снимает необходимость в дальнейших действиях), и внешняя мускулатура, находящаяся под контролем ЦНС, также стремиться к редукции напряжения. Тревожность, опасность и препятствие в удовлетворении желания производят противоположный эффект: симпатическая стимуляция приводит к повышению тонуса внутренних мышц, что сопровождается напряжением скелетных мышц под действием ЦНС. Естественный цикл младенца: сон – голод (сокращение мышц желудка) – крик – удовлетворение – сон.

Процесс аккультурации ребенка начинается в возрасте 6-12 месяцев, когда, он приобретает способность при помощи эмпатии угадывать эмоциональное состояние родителей. Например, ребенок будет испытывать трудность во время кормления, если мать к этому моменту будет рассержена или расстроена, что в свою очередь может быть обусловлено какими-то причинами социального характера. Интересно, что задолго до Салливена Карл Юнг имел по поводу эмпатии сходную точку зрения: “Это особое аффективное состояние, совершенно неизвестное ни родителям, ни воспитателям. Тщательно скрываемый разлад с супругом, затаенное беспокойство, вытесненное желание – все это индуцирует в индивиде соответствующее чувство с характерными признаками, которые медленно, но верно (бессознательно) воспринимаются ребенком, рождая внутри него то же состояние и, следовательно, те же, что и у родителя, реакции на внешние стимулы… Чем чувствительней ребенок, тем более он впечатлителен. Он имитирует жест, являющийся выражением эмоционального состояния взрослого, и этот жест постепенно трансформируется в соответствующую эмоцию ребенка” (1909).

Эмпатия, по Салливену, помогает ребенку понимать любые эмоциональные состояния родителей – относящиеся и к удовольствию и к тревоге, к одобрению и порицанию. Так как значительная часть научения в раннем детстве состоит в управлении стулом, по-видимому, тревога по поводу родительского неодобрения, связанного с этим, играет значительную роль в процессе тренировки. С другой стороны, выраженное ощущение комфортности в случае, когда контроль, например, за уринацией, успешен, сочетается с физическим облегчением, испытываемым при снятии напряжения в “правильное время”. Тревожность, считает Салливен, всегда переживается в связи с какой-либо ситуацией в процессе межличностных взаимоотношений, а то, что он называет “мотивом власти” (power motive), основывается на индивидуальной способности избавляться от тревожности и достигать и поддерживать в себе чувство собственной значимости, ощущения способности решать необходимые задачи, достигать определенные цели. Способность достигать удовлетворения и безопасности равнозначно обладанию власти в межличностных отношениях и ведет к уважению себя и других. Самоуважение первоначально складывается из отношения к нам тех, кто заботится о нас в ранние годы нашей жизни, определяя впоследствии наше отношение к окружающим. Важность эмпатии заключается в том, что она продуцирует у ребенка различные полярные состояния – тревогу и эйфорию, напряжение и релаксацию, комфорт и дискомфорт – через эмоциональное “заражение” от родителя, которое, например, хронически враждебная или депрессивная мать предотвратить просто не в состоянии, как бы она не пыталась, – ее ребенку гарантированна тревожность.

Самость характеризуется тем, что однажды развившись, она стремиться сохранять свою форму и направленность как система, чьей базовой функцией является преодоление тревожности. Несмотря на то, что самый ранний опыт одобрения или неодобрения своего поведения взрослыми ребенок приобретает задолго до появления у него способности к рассуждению и анализу, установки, которые у него формируются в этот период жизни, оказываются в высшей степени жесткими и долговечными. На следующих стадиях развития индивид приобретает способность задавать вопросы и сравнивать свои ощущения, однако он так никогда и не избавляется от багажа влияний, испытанных им, когда он еще не умел мыслить и анализировать.

Любое переживание, входящее в конфликт с самостью, вызывает тревожность и обуславливает собой такое поведение, которое направлено на нивелирование его истинного смысла. Переживание может быть проигнорированно, диссоциированно, либо “не понято”. По терминологии Фрейда, в действие вступают эго-защиты. Именно это имеет в виду Салливен, когда говорит о том, что самость стремиться сохранять относительно фиксированную форму, даже если она кажется жалкой и убогой: “Она будет задерживать и искажать любое смутное ощущение дружественности по отношению к окружающим, так же как и любое встречное проявление дружеского расположения… Пережив в раннем детстве негативный опыт, люди становятся “жалкими карикатурами на то, кем они могли бы быть”.

Может возникнуть вопрос: каким образом самость ребенка оказывается наполненной ненавистью, если он все время поощряется за “хорошие” поступки и всячески наказывается за “плохие”? Британский постфрейдист Иэн Сатти объясняет это тем, что ребенку просто не удается добиться любви родителей “хорошим” путем, и он вынужден делать это прямо противоположным образом – при помощи агрессивного поведения. Краеугольным камнем в системе Салливена является стремление индивида освободиться от тревожности, обеспечить собственную безопасность и снять напряжение любыми средствами – и он объясняет данный феномен, оперируя этими категориями. Ненавидящая самость не меньше любящей замотивирована потребностью избежать ощущения тревоги, однако в этом случае тревога возникает, когда стремление ребенка к нежности встречает отпор родителей. Возникает ассоциативная связь “нежность-тревога”, и в дальнейшем чувствуя нежность, он ощущает ухудшение состояния. Возникает угроза развития параноидальных страхов преследования.

Истинная самость (true self) у Салливена – это ядро потенциалов человека, ими он обладает изначально, однако не всегда развивает их. Это зависит от культурных факторов, в известной мере, т.к. человека формирует культура и попытки действовать вразрез с последней приводят к усилению тревожности. Однако некоторые модификации могут быть внесены и конкретными людьми (к лучшему или худшему), в частности, родителями, друзьями и наставниками – в этом смысле самость является “суммой отраженных оценок”. Несмотря на это, межличностные взаимоотношения не сводятся только к тому, что происходит между двумя или более реальными людьми. Могут иметь место “фантастические персонификации” или идеальные фигуры, с которыми индивид “взаимодействует”, а также приписывание окружающим черт, характерных для значимых фигур из прошлого (реакции переноса по Фрейду). Лечение в связи с этим заключается в устранении таких искажений в восприятии. Это может быть достигнуто путем сравнения представлений пациента о ком-либо с представлениями других людей. Обнаружив, что мнение другого человека, с которым он находится в каких-то взаимоотношениях, отлично от его собственного, пациент может пересмотреть свою позицию в той или иной ситуации, изменить свой взгляд на вещи. В терапии Салливен указывает на важность отстраненной позиции терапевта – это не значит, что он должен быть равнодушным, но оставаться беспристрастным наблюдателем, чья точка зрения на происходящее между людьми и пациентом может быть принята последним.

*** Хорни, Салливен, Фромм а также Кардинер создали направление, которое стало известно как “неофрейдистская школа аналитиков”. Несмотря на различия в деталях, они были едины в следующем:
1. Для понимания человеческой природы намного важнее рассмотрение социальных и культурных, нежели биологических, факторов.
2. Теории инстинктов и либидо устарели, т.е. эдипов комплекс, образование суперэго и надуманная неполноценность женщины – это культурные особенности, а не универсальные характеристики. И хотя возможны биологические причины возникновения оральной и анальной фаз, последние могут значительно видоизменяться под действием культурных факторов.
3. В изучении образования характера, тревожности и неврозов акцент смещен на “межличностные взаимоотношения”.
4. Не характер является результатом сексуального развития, а наоборот, характер определяет сексуальное поведение.

 

Скачать книгу Костина Л.М. – Методы диагностики тревожности

В книге «Методы диагностики тревожности» анализируется проблема исследования уровня тревоги и тревожности, как у детей, так и у взрослых.

В ней описываются методы, направленные на диагностику тревожности как самостоятельной характеристики, и личностные методики, в которых тревога и тревожность выступают как один из диагностируемых компонентов.

 

скачать книгу

Скачать книгу Роут Шелдон “Психотерапия: Искусство постигать природу”

Работа известного американского психоаналитика Шелдона Роута освещает многие темные пятна в психотерапевтической практике. Несмотря на то, что главы этой книги называются по-разному, содержание каждой из них посвящено переносу, его многочисленным граням и оттенкам, а также его влиянию на успех или неудачу психотерапии.

 

скачать книгу

Скачать книгу “Функция оргазма” – В. Райх

Со смертью Вильгельма Райха «эмоциональная чума» поразила своего самого сильного противника. В число «невинных» жертв недуга попадали с тех пор, как существует историческая традиция — причем без каких бы то ни было исключений, — все те, кого умертвила эта специфическая болезнь человечества. Но Райх не был жертвой по незнанию. Он был первым человеком, который осмысленно исследовал и в достаточной мере понял биопатологическую основу бедствия, порождаемого угнетением генитальной любовной жизни. … «Функция оргазма» была первым трудом Райха, переведенным на английский язык. Это не учебник, а скорее научная биография.

 

скачать книгу

Читать онлайн Гюстав Лебон “Психология народов и масс”

Автором удивительного научного труда под названием «Психология народов и масс» является Гюстав Лебон. Книга была написана в 19-ом столетии и до сих пор пользуется заслуженным спросом. В некоторых изданиях ее разделили на две части. Читателям не надо рассчитывать на развлекательное чтение. Их ждёт монография. С результатами проводимых в прошлом экспериментов рекомендуется ознакомиться всем заинтересованным гражданам.

Читать онлайн 

Скачать Выготский Том 1. Вопросы теории и истории психологии

 

Описание: Лев Семенович Выготский – выдающийся ученый, мысли­тель, классик отечественной психологии. Его научное наследие – более 270 ра­бот – и идеи оригинальны, неисчерпаемы и до сих пор более чем актуальны.

Выготский оказал исключительное влияние на развитие отечественной и мировой психологии; извест­ный американский философ С. Тулмин назвал его «Моцартом психологии».

Работая в сложных условиях, за очень короткое время ученому удалось внести бесценный вклад в психологию искусства, общую психологию, детскую и педагоги­ческую психологию, пато- и нейропсихологию, методологию психологии, де­фектологию и педагогику.

Работы Выготского представляют лучшие страницы российской психологической науки, его идеи, как и достижения его школы, служат основой научного мировоззре­ния новых поколений психологов по всей России.

 


Скачать книгу

Скачать книгу Роут Шелдон “Психотерапия: Искусство постигать природу”

Работа известного американского психоаналитика Шелдона Роута освещает многие темные пятна в психотерапевтической практике. Несмотря на то, что главы этой книги называются по-разному, содержание каждой из них посвящено переносу, его многочисленным граням и оттенкам, а также его влиянию на успех или неудачу психотерапии.

 

скачать книгу

Зугмунд Фрейд ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ. Обычная нервозность

 Уважаемые дамы и господа! После того как в последних беседах мы завершили такую трудную часть работы, я на некоторое время оставляю этот предмет и обращаюсь к вам со следующим.
Я знаю, что вы недовольны. Вы представляли себе «Введение в психоанализ» иначе. Вы предполагали услышать жизненные примеры, а не теории. Вы скажете мне, что единственный раз, когда я представил вам параллель «В подвале и на первом этаже», вы кое что поняли о причине неврозов, только лучше бы это были действительные наблюдения, а не придуманные истории. Или когда я вначале рассказал вам о двух – видимо, тоже не вымышленных – симптомах и разъяснил их отношение к жизни больного, то вам стал ясен «смысл» симптомов; вы надеялись, что я буду продолжать в том же духе. Вместо этого я излагал вам пространные, расплывчатые теории, которые никогда не были полными, к которым постоянно добавлялось что то новое, пользовался понятиями, которых еще не разъяснил вам, переходил от описательного изложения к динамическому пониманию, а от него – к так называемому «экономическому», мешая вам понять, какие из используемых терминов означают то же самое и заменяют друг друга только по причине благозвучия, предлагал вам такие широкие понятия, как принципы удовольствия и реальности и филогенетически унаследованное, и, вместо того чтобы вводить во что то, я развертывал перед вашим взором нечто такое, что все больше удалялось от вас.
Почему я не начал введение в теорию неврозов с того, что вы сами знаете о нервозности и что давно вызывает ваш интерес? Почему не начал с описания своеобразной сущности нервнобольных, их непонятных реакций на человеческое общение и внешние влияния, их раздражительности, непредсказуемости поведения и неприспособленности к жизни? Почему не повел вас шаг за шагом от понимания более простых повседневных форм к проблемам загадочных крайних проявлений нервозности?
Да, уважаемые господа, не могу не признать вашей правоты. Я не настолько влюблен в собственное искусство изложения, чтобы выдавать за особую прелесть каждый его недостаток. Я сам думаю, что можно было бы сделать иначе и с большей выгодой для вас; я этого и хотел. Но не всегда можно выполнить свои благие намерения. В самом материале часто заключено что то такое, что руководит [вами] и уводит от первоначальных намерений. Даже такая незначительная работа, как организация хорошо знакомого материала, не вполне подчиняется воле автора; она идет, как хочет, и только позже можно спросить себя, почему она вышла такой, а не другой.
Страница 126 из 219
   Вероятно, одна из причин в том, что название «Введение в психоанализ» уже не подходит к этой части, где обсуждаются неврозы. Введение в психоанализ составляет изучение ошибочных действий и сновидений, учение о неврозах – это сам психоанализ. Не думаю, что бы мне бы удалось за такое короткое время познакомить вас с содержанием учения о неврозах иначе, чем в такой сконцентрированной форме. Дело заключалось в том, чтобы в общей связи показать вам смысл и значение симптомов, внешние и внутренние условия и механизм их образования. Я и попытался это сделать; такова примерно суть того, чему может научить психоанализ сегодня. При этом много пришлось говорить о либидо и его развитии, кое что и о развитии Я. Благодаря введению вы уже были подготовлены к особенностям нашей техники, к основным взглядам на бессознательное и вытеснение (сопротивление). На одной из ближайших лекций вы узнаете, в чем психоаналитическая работа находит свое органическое продолжение. Пока я не скрывал от вас, что все наши сведения основаны на изучении только одной единственной группы нервных заболеваний, на так называемых неврозах перенесения. Механизм образования симптомов я проследил всего лишь для истерического невроза. Если вы и не приобрели солидных знаний и не запомнили каждую деталь, то все же я надеюсь, что у вас сложилось представление о том, какими средствами работает психоанализ, за решение каких вопросов берется и каких результатов он уже достиг.
Я приписал вам пожелание, чтобы я начал изложение темы неврозов с поведения нервнобольных, с описания того, как они страдают от своих неврозов, как борются с ними и приспосабливаются к ним. Это, конечно, интересный и достойный познания и не очень трудный для изложения материал, но сомнительно начинать с него. Рискуешь не открыть бессознательного, не увидеть при этом большого значения либидо и судить обо всех отношениях так, как они кажутся Я нервнобольного. А то, что это Я ни в коей мере не надежная и не беспристрастная сторона, совершенно очевидно. Ведь Я – это сила, которая отрицает бессознательное и сводит его к вытесненному, как же можно верить ему в том, что оно будет справедливо к этому бессознательному? Среди этого вытесненного на первом месте стоят отвергнутые требования сексуальности; само собой разумеется, что мы никогда не сможем узнать об их объеме и значении из мнений Я. С того момента, когда для нас начинает проясняться позиция вытеснения, мы должны также остерегаться того, чтобы не поставить судьей в этом споре одну из спорящих сторон, к тому же еще и победившую. Мы подготовлены к тому, что высказывания Я введут нас в заблуждение. Если верить Я, то оно на всех этапах было активным, само желало своих симптомов и создало их. Мы знаем, что оно считает возможным быть в известной степени пассивным, что хочет затем скрыть и приукрасить. Правда, оно не всегда решается на такую попытку; при симптомах невроза навязчивых состояний оно должно признать, что ему противопоставляется что то чуждое, от чего оно с трудом защищается,
Кого не удерживают эти предостережения принимать за чистую монету подделки Я, тому, разумеется, легко живется, и он избавлен от всего того сопротивления, которое поднимется против выдвижения в психоанализе на первый план бессознательного, сексуальности и пассивности Я. Тот может утверждать, подобно Альфреду Адлеру (1912), что «нервный характер» является причиной невроза вместо его следствия, но он также не будет в состоянии объяснить ни одной детали в образовании симптома и ни одного сновидения.
Вы спросите, нельзя ли справедливо оценить участие Я в нервозности и образовании симптомов, явно не пренебрегая при этом открытыми психоанализом факторами. Я отвечу: конечно, это возможно и когда нибудь произойдет; но начинать именно с этого не в традициях психоанализа. Правда, можно предсказать, когда эта задача встанет перед психоанализом. Есть неврозы, в которых Я участвует гораздо активнее, чем в изученных до сих пор; мы называем их «нарцисстическими неврозами». Аналитическая обработка этих заболеваний даст нам возможность беспристрастно и верно судить об участии Я в невротическом заболевании.
Но одно из отношений Я к своему неврозу настолько очевидно, что его с самого начала можно принять во внимание. Оно, по видимому, встречается во всех случаях, но яснее всего обнаруживается при заболевании, которое мы сегодня еще недостаточно понимаем, – при травматическом неврозе. Вы должны знать, что в причине и в механизме всех возможных форм неврозов всегда действуют одни и те же факторы, только в одном случае главное значение в образовании симптомов приобретает один из этих факторов, в другом – Другой. Это подобно штату артистической труппы, в котором каждый имеет свое определенное амплуа: герой, близкий друг, интриган и т. д.; но для своего бенефиса каждый выберет другую пьесу. Так, фантазии, превращающиеся в симптомы, нигде не проявляются более явно, чем при истерии; противоположные, или реактивные, образования Я господствуют в картине невроза навязчивых состояний; то, что мы назвали вторичной обработкой в сновидении, выступает на первое место в виде бреда при паранойе и т. д.
Таким образом, при травматических неврозах, особенно таких, которые возникают из за ужасов войны, для нас несомненен эгоистический мотив Я, стремящийся к защите и выгоде, который в одиночку еще не создает болезнь, но санкционирует ее и поддерживает, если она уже началась. Этот мотив хочет уберечь
Я от опасностей, угроза которых и послужила поводом для заболевания, и не допустит выздоровления, прежде чем не будет исключена возможность повторения этих опасностей или лишь после того, как будет получена компенсация за перенесенную опасность.
Но и во всех других случаях Я проявляет аналогичную заинтересованность в возникновении и последующем существовании невроза. Мы уже сказали, что симптом поддерживается также и Я, потому что у него есть такая сторона, благодаря которой он дает удовлетворение вытесняющей тенденции Я. Кроме того, разрешение конфликта посредством образования симптома является самым удобным и желательным выходом из положения для принципа удовольствия; он, несомненно, избавляет Я от большой и мучительной внутренней работы. Бывают случаи, когда даже врач должен признать, что разрешение конфликта в форме невроза представляет собой самое безобидное и социально допустимое решение. Не удивляйтесь, что порой даже врач становится на сторону болезни, с которой он ведет борьбу. Ему не пристало играть лишь роль фанатика здоровья вопреки всем жизненным ситуациям, он знает, что в мире есть не только невротическое бедствие, но и реальное нескончаемое страдание, что необходимость может потребовать от человека пожертвовать своим здоровьем, и он знает, что такой жертвой одного человека часто сдерживается бесконечное несчастье многих других. Если можно сказать, что у невротика каждый раз перед лицом конфликта происходит бегство в болезнь, то следует признать, что в некоторых случаях это бегство вполне оправданно, и врач, понявший это положение вещей, молча отойдет в сторону, щадя больного.
Но при дальнейшем изложении мы воздержимся от этих исключительных случаев. В обычных условиях мы обнаруживаем, что благодаря отступлению в невроз Я получает определенную внутреннюю выгоду от болезни. К ней в некоторых случаях жизни присоединяется очевидное внешнее преимущество, более или менее высоко ценимое в реальности. Посмотрите на самый частый пример такого рода. Женщина, с которой муж грубо обращается и беспощадно использует ее, почти всегда находит выход в неврозе, если ее предрасположения дают такую возможность, если она слишком труслива или слишком нравственна для того, чтобы тайно утешаться с другим мужчиной, если она недостаточно сильна, чтобы, несмотря на все внешние препятствия, расстаться с мужем, если у нее нет надежды содержать себя самой или найти лучшего мужа и если она, кроме того, еще привязана к этому грубому человеку сексуальным чувством. Тогда ее болезнь становится ее оружием в борьбе против сверхсильного мужа, оружием, которым она может воспользоваться для своей защиты и злоупотребить им для своей мести. На свою болезнь она может пожаловаться, между тем как на брак, вероятно, жаловаться не смела. В лице врача она находит помощника, вынуждает беспощадного мужа щадить ее, тратиться на нее, разрешать ей временно отсутствовать дома и освобождаться таким образом от супружеского гнета. Там, где такая внешняя или случайная выгода от болезни довольно значительна и не может найти никакой реальной замены, вы не сможете высоко оценить возможность воздействия вашей терапии на невроз.
Вы упрекнете меня, что то, что я вам здесь рассказал о выгоде от болезни, как раз говорит в пользу отвергнутого мной мнения, что Я само хочет и создает невроз. Спокойно, уважаемые господа, может быть, это означает только то, что Я мирится с неврозом, которому оно не может помешать, и делает из него самое лучшее, если из него вообще можно что нибудь сделать. Это только одна сторона дела, правда, приятная. Поскольку невроз имеет преимущества, Я с ним согласно, но у него имеются не только преимущества. Как правило, быстро выясняется, что Я заключило невыгодную сделку, соглашаясь на невроз. Оно слишком дорого заплатило за облегчение конфликта, и ощущения страдания, причиняемые симптомами, пожалуй, эквивалентная замена мучениям конфликта и, возможно, с еще большим количеством неудовольствия. Я хотело бы освободиться от этого неудовольствия из за симптомов, не уступая выгод от болезни, но именно этого оно не в состоянии сделать. При этом оказывается, что оно было не таким уж активным, как считало, – давайте это запомним.
Уважаемые господа, когда вы как врачи будете иметь дело с невротиками, то скоро откажетесь от мысли, что те больные, которые больше всего причитают и жалуются на свою болезнь, охотнее всего идут навстречу оказываемой помощи и окажут ей наименьшее сопротивление. Скорее наоборот. Но вы легко поймете, что все, что способствует получению выгоды от болезни, усилит сопротивление вытеснения и увеличит трудность лечения. К этой выгоде от болезни, появившейся, так сказать, вместе с симптомом, нам следует, однако, прибавить еще и другую, которая появляется позже. Если такая психическая организация, как болезнь, существует длительное время, то она ведет себя в конце концов как самостоятельное существо, она проявляет нечто вроде инстинкта самосохранения, образуется своего рода modus vivendi[88] между нею и другими сторонами душевной жизни, причем даже такими, которые, в сущности, враждебны ей, и почти всегда встречаются случаи, в которых она опять оказывается полезной и пригодной для использования, как бы приобретая вторичную функцию, которая с новой силой укрепляет ее существование. Вместо примера из патологии возьмите яркий пример из повседневной жизни. Дельный рабочий, зарабатывающий себе на содержание, становится калекой из за несчастного случая во время работы; с работой теперь кончено, но со временем потерпевший получает маленькую пенсию по увечью и научается пользоваться своим увечьем как нищий. Его новое, хотя и ухудшившееся существование основывается теперь как раз на том же, что лишило его прежних средств существования. Если вы устраните его уродство, то сначала лишите его средств к существованию; возникнет вопрос, способен ли он еще вновь взяться за прежнюю работу. То, что при неврозе соответствует такому вторичному использованию болезни, мы можем прибавить в качестве вторичной выгоды от болезни к первичной.
Но в общем я хотел бы вам сказать: не оценивайте слишком низко практическое значение выгоды от болезни и не придавайте ей слишком большого теоретического значения. Не считая ранее упомянутых исключений, она напоминает примеры «ума животных», иллюстрированных Оберлендером в Fliegende Blдtter. Араб едет на верблюде по узкой тропинке, высеченной в отвесном склоне горы. На повороте дороги он неожиданно встречается со львом, готовым к прыжку. Он не видит выхода: с одной стороны – отвесная стена, с другой – пропасть, повернуть и спастись бегством невозможно; он считает себя погибшим. Другое дело животное. Вместе со всадником оно делает прыжок в пропасть – и лев остается ни с чем. Не лучший результат для больного дает и помощь, оказываемая неврозом. Возможно, это происходит потому, что разрешение конфликта посредством образования симптомов – все же автоматический процесс, который не может соответствовать требованиям жизни и при котором человек отказывается от использования своих лучших и высших сил. Если бы был выбор, следовало бы предпочесть погибнуть в честной борьбе с судьбой.
Уважаемые господа! Я должен, однако, объяснить вам еще другие мотивы, по которым при изложении учения о неврозах я не исходил из обычной нервозности. Может быть, вы думаете, что я сделал это потому, что тогда мне труднее было бы доказать сексуальную причину неврозов. Но тут вы ошибаетесь. При неврозах перенесения нужно проделать сначала работу по толкованию симптомов, чтобы прийти к такому пониманию. При обычных формах так называемых актуальных неврозов[89] этиологическое значение сексуальной жизни является общим, доступным наблюдению фактом. Я столкнулся с ним более двадцати лет тому назад, когда однажды задал себе вопрос, почему при расспросах нервнобольных обычно не принимаются во внимание их сексуальные проявления. Тогда я принес в жертву этим исследованиям свою популярность у больных, но уже после непродолжительных усилий мог высказать положение, что при нормальной vita sexualis[90] не бывает невроза – я имею в виду актуального невроза. Конечно, это положение не учитывает индивидуальных различий между людьми, оно страдает также неопределенностью, неотделимой от оценки «нормального», но для предварительной ориентировки оно и до настоящего времени сохранило свою значимость. Я дошел тогда до того, что установил специфические отношения между определенными формами нервозности и отдельными вредными сексуальными проявлениями, и не сомневаюсь в том, что теперь мог бы повторить эти же наблюдения, если бы располагал таким же контингентом больных. Достаточно часто я узнавал, что мужчина, довольствовавшийся определенным видом неполного сексуального удовлетворения, например ручным онанизмом, заболевал определенной формой актуального невроза и что этот невроз быстро уступал место другому, когда он переходил к другому, столь же мало безупречному сексуальному режиму. Я был тогда в состоянии угадать по изменению состояния больного перемену в образе его сексуальной жизни. Тогда же я научился упорно настаивать на своих предположениях, пока не преодолевал неискренности пациентов и не вынуждал их подтверждать мои предположения. Верно и то, что затем они предпочитали обращаться к другим врачам, которые не осведомлялись с таким усердием об их сексуальной жизни.
Уже тогда от меня не могло ускользнуть, что поиск причин заболевания не всегда приводил к сексуальной жизни. Если один и заболевал непосредственно из за вредного сексуального проявления, то другой – из за того, что потерял состояние или перенес изнуряющую органическую болезнь. Объяснение этого многообразия пришло позже, когда мы поняли предполагаемые взаимоотношения между Я и либидо, и оно становилось тем более удовлетворительным, чем глубже было наше понимание. Какое то лицо заболевает неврозом только тогда, когда его Я теряет способность как то распределить либидо. Чем сильнее Я, тем легче ему разрешить эту задачу; всякое ослабление Я по какой либо причине должно производить то же действие, что и слишком большое притязание либидо, т. е. сделать возможным невротическое заболевание. Есть еще другие, более интимные отношения Я и либидо, но они еще не вошли в наше поле зрения, и поэтому я не привожу их здесь для объяснения. Существенным и объясняющим для нас [утверждением] остается то, что в каждом случае и независимо от пути развития болезни симптомы невроза обусловливаются либидо и, таким образом, свидетельствуют о его ненормальном применении.
Теперь, однако, я должен обратить ваше внимание на существенное различие между симптомами актуальных неврозов и психоневрозов, первая группа которых, группа неврозов перенесения, так много занимала наше внимание до сих пор. В обоих случаях симптомы происходят из либидо, т. е. являются ненормальным его применением, замещением удовлетворения. Но симптомы актуальных неврозов – давление в голове, ощущение боли, раздражение в каком либо органе, ослабление или задержка функции – не имеют никакого «смысла», никакого психического значения. Они не только проявляются преимущественно телесно, как, например, и истерические симптомы, но сами представляют собой исключительно соматические процессы, в возникновении которых совершенно не участвуют все те сложные душевные механизмы, с которыми мы познакомились. Таким образом, они действительно являются тем, за что так долго принимали психоневротические симптомы. Но каким образом они могут тогда соответствовать применениям либидо, которое мы считаем действующей силой в психике? Так это, уважаемые господа, очень просто. Позвольте мне напомнить вам один из самых первых упреков, высказанных в адрес психоанализа. Тогда говорили, что он трудится над психологическими теориями невротических явлений, а это совершенно безнадежно, так как психологические теории никогда не могли бы объяснить болезнь. Предпочли забыть, что сексуальная функция является столь же мало чем то чисто психическим, как и чем то только соматическим. Она оказывает влияние как на телесную, так и на душевную жизнь. Если в симптомах психоневрозов мы увидели проявления нарушений в ее воздействиях на психику, то мы не удивимся, если в актуальных неврозах найдем непосредственные соматические последствия сексуальных нарушений.
Для понимания вышесказанного медицинская клиническая практика дает нам ценное указание, которое также принимали во внимание различные исследователи. В деталях своей симптоматики, а также в своеобразии воздействия на все системы органов и на все функции актуальные неврозы обнаруживают несомненное сходство с болезненными состояниями, возникающими вследствие хронического влияния экзогенных ядовитых веществ и острого их лишения, т. е. с интоксикациями и состояниями абстиненции. Обе группы заболеваний еще больше сближаются друг с другом благодаря таким состояниям, которые мы научились относить тоже на счет действия ядовитых веществ, но не введенных в организм, чуждых ему, а образованных в процессе собственного обмена веществ, как, например, при базедовой болезни. Я полагаю, что на основании этих аналогий мы не можем не считать неврозы следствием нарушения сексуального обмена веществ, будь оно из за того, что этих сексуальных токсинов производится больше, чем данное лицо может усвоить, или из за того, что внутренние и даже психические условия мешают правильному использованию этих веществ. В народе издавна придерживались такого взгляда на природу сексуального желания, называя любовь «опьянением» и считая возникновение влюбленности действием любовного напитка, перенося при этом действующее начало в известном смысле на внешний мир. Для нас это было бы поводом вспомнить об эрогенных зонах и об утверждении, что сексуальное возбуждение может возникнуть в самых различных органах. Впрочем, слова «сексуальный обмен веществ» или «химизм сексуальности» для нас не имеют содержания; мы ничего об этом не знаем и не можем даже решить, следует ли нам предполагать существование двух сексуальных веществ, которые назывались бы тогда «мужским» и «женским», или мы можем ограничиться одним сексуальным токсином, в котором следует видеть носителя всех раздражающих воздействий либидо[91]. Созданное нами научное здание психоанализа в действительности является надстройкой, которая должна быть когда нибудь поставлена на свой органический фундамент; но пока мы его еще не знаем.
Психоанализ как науку характеризует не материал, которым он занимается, а техника, при помощи которой он работает. Без особых натяжек психоанализ можно применять к истории культуры, науке о религии и мифологии точно так же, как и к учению о неврозах.[92] Целью его является не что иное, как раскрытие бессознательного в душевной жизни. Проблемы актуальных неврозов, симптомы которых, вероятно, возникают из за вредного токсического воздействия, не дают возможности применять психоанализ, он не многое может сделать для их объяснения и должен предоставить эту задачу биологическому медицинскому исследованию. Теперь вы, может быть, лучше поймете, почему я не расположил свой материал в другом порядке. Если бы я обещал вам «Введение в учение о неврозах», то, несомненно, правильным был бы путь от простых форм актуальных неврозов к более сложным психическим заболеваниям вследствие расстройств либидо. При обсуждении актуальных неврозов я должен был бы собрать с разных сторон все, что мы узнали или полагали, что знаем, а при психоневрозах речь зашла бы о психоанализе как о важнейшем техническом вспомогательном средстве для прояснения этих состояний. Но я объявил и намеревался прочесть «Введение в психоанализ»; для меня было важнее, чтобы вы получили представление о психоанализе, а не определенные знания о неврозах, и поэтому я не мог выдвинуть на первый план бесплодные для психоанализа актуальные неврозы. Думаю также, что сделал для вас более благоприятный выбор, так как психоанализ вследствие своих глубоких предпосылок и обширных связей заслуживает того, чтобы привлечь интерес любого образованного человека, а учение о неврозах – такая же область медицины, как и любая другая.
Между тем вы обоснованно надеетесь, что мы должны будем проявить некоторый интерес и к актуальным неврозам. Нас вынуждает к этому их интимная клиническая связь с психоневрозами. Поэтому я хочу вам сообщить, что мы различаем три чистых формы актуальных неврозов: неврастению, невроз страха[93] и ипохондрию. Но и это разделение не осталось без возражений. Названия, правда, все употребляются, но их содержание неопределенно и неустойчиво. Есть врачи, которые противятся любому делению в путаном мире невротических явлений, любому выделению клинических единиц, отдельных болезней и не признают даже разделения на актуальные неврозы и психоневрозы. Я полагаю, что они заходят слишком далеко и пошли не по тому пути, который ведет к прогрессу. Названные формы невроза иногда встречаются в чистом виде, но чаще смешиваются друг с другом и с психоневротическим заболеванием. Эти явления не должны заставлять нас отказываться от их деления. Вспомните различие учения о минералах и учения о камнях в минералогии. Минералы описываются как отдельные единицы, конечно, в связи с тем, что они часто встречаются в виде кристаллов, резко отграниченных от окружающей среды. Камни состоят из смеси минералов, соединившихся, по всей определенности, не случайно, а вследствие условий их возникновения. В учении о неврозах мы еще слишком мало понимаем ход развития, чтобы создать что то подобное учению о камнях. Но мы, несомненно, поступим правильно, если сначала выделим из общей массы знакомые нам клинические единицы, которые можно сравнить с минералами.
 Весьма существенная связь между симптомами актуальных неврозов и психоневрозов помогает нам узнать об образовании симптомов последних; симптомы актуального невроза часто являются ядром и предваряющей стадией развития психоневротического симптома. Яснее всего такое отношение наблюдается между неврастенией и неврозом перенесения, названным «конверсионной истерией», между неврозом страха и истерией страха, а также между ипохондрией и формами, далее упоминаемыми как парафрения (раннее слабоумие и паранойя). Возьмем для примера случай истерической головной боли или боли в крестце. Анализ показывает нам, что в результате сгущения и смещения она стала заместителем удовлетворения для целого ряда либидозных фантазий или воспоминаний. Но когда то эта боль была реальной, и тогда она была непосредственным сексуально токсическим симптомом, соматическим выражением либидозного возбуждения. Мы совершенно не хотим утверждать, что такое ядро имеют все истерические симптомы, но остается фактом то, что так бывает особенно часто и что все – нормальные и патологические – телесные воздействия благодаря либидозному возбуждению служат преимущественно именно для образования симптомов истерии. Они играют роль той песчинки, которую моллюск обволакивает слоями перламутра. Таким же образом психоневроз использует преходящие признаки сексуального возбуждения, сопровождающие половой акт, как самый удобный и подходящий материал для образования симптомов.
Подобный процесс вызывает особый диагностический и терапевтический интерес. У лиц, предрасположенных к неврозу, но не страдающих выраженным неврозом, нередко бывает так, что болезненное телесное изменение – воспаление и ранение – вызывает работу образования симптома, так что она немедленно делает данный ей в реальности симптом представителем всех тех бессознательных фантазий, которые только и ждали того, чтобы овладеть средством выражения. В таком случае врач изберет тот или иной путь лечения, он или захочет устранить органическую основу, не заботясь о ее буйной невротической переработке, или будет бороться со случайно возникшим неврозом, не обращая внимания на его органический повод. Успех покажет правильность или неправильность того или иного вида усилий; для таких смешанных случаев едва ли можно дать общие предписания.

Скачать книгу Лурия А.Р. — Травматическая афазия

Эта монография дает возможность уточнить ряд основных клинических понятий о поражениях мозговой деятельности и научно обосновать методы восстановления нарушенных мозговых функций. Прослеживая динамику афазических симптомов на последовательных этапах травматической болезни, автор дает новое теоретическое освещение этих расстройств, исходя из данных обшей мозговой патологии и тех положений о системной локализации функций, которые являются достижением современной и прежде всего советской неврологической мысли.

 

скачать книгу

Скачать книгу Джеймс Холлис “ОБРЕТЕНИЕ СМЫСЛА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ЖИЗНИ”

Джеймс Холлис – американский психолог и философ, доктор философии, последователь аналитической психологии К.Г. Юнга.

 

Скачать книгу

Скачать книгу Бессел Ван дер Колк “ТЕЛО ПОМНИТ ВСЕ”

Доктор Бессел Ван дер Колк, один из самых известных в мире специалистов по травме, провел более 30 лет, изучая посттравматическое стрессовое расстройство. Объединяя все исследования в области травмы, свой опыт и истории пациентов, в этой книге он объясняет, как травма буквально меняет тело и мозг, лишая переживших ее нормальной жизни, близких отношений и самоконтроля. Но есть и хорошие новости – автор расскажет, как мы можем помочь себе и своим близким в этой ситуации. Исследуя различные возможности исцеления: от медитации, йоги и спорта до занятий в театральных кружках – доктор Бессел предлагает новые пути к выздоровлению, активируя естественную нейропластичность мозга. Тем самым доктор дарит надежду на выздоровление и полноценную жизнь тем, кто столкнулся с травмой.

 

Скачать книгу

Подпишитесь на ежедневные обновления новостей - новые книги и видео, статьи, семинары, лекции, анонсы по теме психоанализа, психиатрии и психотерапии. Для подписки 1 на странице справа ввести в поле «подписаться на блог» ваш адрес почты 2 подтвердить подписку в полученном на почту письме


.