На раннем этапе развития психоаналитической теории Фрейд уже отказался от представления о том, что сексуальное соблазнение ребенка исходит от внешнего мира, в пользу представления о том, что эти стимулы идут от собственных желаний и фантазий ребенка, что приводит к формированию психопатологии. Таким образом, меньший акцент психоанализа на реальном внешнем соблазнении был генерализован, что привело к меньшему вниманию в отношении всех внешних событий, включая реальные травмы и их влияние на психопатологию индивидов. Сегодня психоанализ в определенном смысле открывает для себя заново значимость внешней травмы для психопатологии. Очень важно, чтобы это не приводило к преуменьшению влияния собственных восприятий, желаний и защит ребенка или даже взрослого на его «понимание» внешней травмы. То, что исходит из внешнего мира, переплетается с тем, что идет изнутри, и именно это сочетание остается в качестве «психических содержаний» в психике индивида и проявляется как «бессознательная фантазия». Определенные типы внешних травм играют свою роль в «актуализации» бессознательной фантазии.

Актуализированная бессознательная фантазия приводит к тому, что пациент, у которого есть такая фантазия, а организация личности остается (на том или ином уровне) невротической, не может различать, где заканчивается фантазия и начинается реальность, хотя он и не становится при этом психотиком. Проблема с тестированием реальности не генерализуется. Если актуализированная бессознательная фантазия относится к эдипальным проблемам и соответствующей кастрационной тревожности, необходимо, чтобы у пациента в процессе психоанализа
уменьшилось влияние этой фантазии, прежде чем он сможет работать над свои ми психическими конфликтами. Если актуализированная бессознательная фантазия является доэдипальной, пациент в анализе не сможет прогрессировать до рабочего эдипального уровня, пока не будет снижена интенсивность «актуализации» или пока она не прекратится.

Актуализация бессознательной фантазии происходит при серьезной и ярко выраженной реальной травме и/или серии аккумулированных, пусть и менее интенсивных травматических событий, приводящих к отмене «обычного ограничения фантазии исключительно, или почти исключительно, рамками психического» (Volcan and Ast 2001, p. 569). Например, бессознательная эдипальная фантазия девочки при обычном процессе развития остается в психической области. При обычном развитии она сможет вытеснить и сублимировать содержание этой фантазии. Если же влияние бессознательной фантазии остается достаточно сильным,оно может определять совершаемые этой девочкой психологические выборы. Например, когда она вырастет, то может, сама не зная почему — и у нее в «обычной жизни» не появится желания это узнать — выйти замуж за мужчину намного старше себя (отцовская фигура). Другая молодая женщина под влиянием такой фантазии будет склонна соревноваться на работе с фигурами, заменяющими ее мать.
Возможно, это не будет ее как-то беспокоить. Однако если маленькая девочка перенесет тяжелую травму в период эдипальных фантазий, например сексуальное насилие со стороны отца или отцовской фигуры, такой как дядя, то у нее обязательно актуализируется эта бессознательная фантазия.

Из-за наличия мощной связи между бессознательной фантазией и реальностью бессознательная фантазия этой маленькой девочки будет существовать и в психологической, и в реальной сферах. Когда она вступит во взрослые сексуальные отношения, ее актуализированная бессознательная фантазия, как следствие глубоко травматического события в детстве, будет восприниматься как «реальная» или, по крайней мере, «отчасти реальная» в ситуации настоящего времени.Например, при сексуальных авансах со стороны мужчины она будет воспринимать этого человека как своего травматизирующего отца или дядю, пусть даже в реальности эти сексуальные знаки внимания будут вполне социально приемлемыми. Этот другой мужчина пе является тем, кто ведет себя как изначальный насильник, но в психике пациентки он исходно идентифицируется как насильник.

Помимо инцеста или повторяющейся сексуальной стимуляции со стороны родителей или сиблингов, предрасположенность к развитию актуализированных бессознательных фантазий может провоцироваться серьезными телесными повреждениями, хирургическим вмешательством, переживанием близости смерти,резкой утратой объекта (обычно это внезапная и драматическая смерть родителя или сиблинга) и переживанием глобальных разрушительных событий (война или стихийное бедствие) в детстве. В первой части этой книги я уже говорил о пациентах с актуализированными бессознательными фантазиями. У Гитты, которую я упоминал в главе 9 — она не плавала в бассейне из-за уверенности, что ее тело «протекает», была актуализированная бессознательная фантазия вследствие множества перенесенных в детстве операций. Для нее представление о непрекращающейся менструации было одновременно фантазией и реальностью (Volcan and
Ast 2001). Одна женщина, о которой я также упоминал ранее (в главе 7), склонная к негативной терапевтической реакции, сначала бессознательно, а затем сознательно «верила», что была убийцей младшей сестры и потому не должна излечиться. Еще в детстве у нее развилась бессознательная фантазия о том, что она убила младшую сестру, заразив ее корью. Эта фантазия актуализировалась, поскольку ее родители и другие взрослые в ее окружении поддерживали эту ее нелогичную уверенность. Я также упоминал, что фантазия Клауса (глава 10), трав-
матизированного видом гениталий матери в 12-летнем возрасте и озабоченного инцестуозными фантазиями, актуализировалась, когда он с приятелями ворвался шутки ради в театр и «убил» мужчину, с которым случился сердечный приступ.У него была фантазия, что, если он не будет осторожен, он может убить своего отца,который был основным препятствием к удовлетворению его инцестуозных желаний. Дети, ощущавшие хроническую беспомощную ярость из-за обстоятельств реальной жизни, могут связывать свою ярость с разрушениями вследствие стихийного бедствия или войны, актуализировавшими их бессознательные агрессивные фантазии.

Пациент с невротической организацией личности иногда «инкапсулирует»
(D. Rosenfeld 1992; H. Rosenfeld 1965; Volcan 1976, 1995) свои травматизироваиные образы самости и соответствующие объектные образы и аффекты (или ту часть своей личности, которая стала резервуаром для задач, переданных ему травматизированными представителями прошлых поколений). Если пациент инкапсулировал свою травматизированную детскую самость с соответствующими объектными образами и аффектами, то его попытки справиться с актуализированной бессознательной фантазией важны не только для воспоминания изначальной травмы или ряда травм и их психических представлений, но и для защиты инкапсуляции. Один из моих пациентов под влиянием бессознательной фантазии о том, что он проникает в живот матери и «убивает» находящегося там сиблинга, увлекся спелеологией. Не находя своего сиблинга в одной пещере, он снова и снова спускался в другую. Это «спасало» его от психической реальности, в которой он мог быть «убийцей». Обследовав очередную пещеру, он мог функционировать как «нормальный» индивид, но через некоторое время он должен был снова спускать ся в эту или иную пещеру, чтобы вновь почувствовать себя «нормальным». Он в определенном смысле навещал свою «инкапсулированную» травматизированную самость, обладающую собственными желаниями и защитами, а также травматизирующий объект (сиблинга в животе матери). Однако все остальное время он был «нормальным», поскольку травматизирующий объект не появлялся в исследуемых им пещерах. Если инкапсуляция нарушается, то та часть личности, которая была инкапсулирована, атакует остальную систему, и индивид будет чувствовать тревожность и замешательство. Пациент, о котором я рассказываю, однажды — в реальности — обнаружил в пещере мертвое тело, и это нарушило его способность к инкапсуляции. Он стал чрезвычайно тревожным, депрессивным и параноидным. Когда я начал его терапию, он уже находился на стационарном лечении.

Даже если у индивида вследствие инкапсуляции травматизированых образов самости поддерживается невротическая организация личности, я считаю, что у него недостаточно связная самость. Инкапсуляция в определенном смысле «отщепляет» травматизированную часть представления самости и соответствующие объектные образы от остальных представлений самости и от объектных образов, не вызывающих конфликтов. Однако у человека с невротической организацией личности такое «отщепление» не становится генерализованным, и он может использовать вытеснение и другие соответствующие защиты. Однако, говоря практически, я полагаю, что актуализированные бессознательные фантазии вытесняются не полностью, и инкапсуляция в той или иной степени необходима для того,
чтобы справляться с их влиянием на индивида. Если со взрослым индивидом случается что-то, что бессознательно напоминает ему то время, когда в детстве произошла актуализация бессознательной фантазии, или же происходит нечто, напоминающее «фабулу» бессознательной фантазии, у него наступит психологический кризис, как у того мужчины, который обнаружил труп в пещере.

Если индивид с невротической организацией личности и актуализированной бессознательной фантазией, став взрослым, приходит в анализ, у него появляется возможность осознать фабулу бессознательной фантазии, которая прежде вытеснялась и/или инкапсулировалась. Но прежде чем удастся ослабить влияние актуализированной бессознательной фантазии, всякий раз, когда она будет реактивироваться в каждодневной жизни или в трансферных отношениях с аналитиком, индивиду сложно будет отличить, где заканчивается эта (уже ставшая сознательной) фантазия и где начинается реальность. Такие пациенты воспринимают символы или объекты смещения, представляющие различные аспекты актуализированных фантазий, как «иротосимволы» (Werner and Kaplan 1963). Т. е. для пациента они являются тем, что они на самом деле лишь представляют. Здесь я говорю не о пациентах с пограничной или психотической организацией личности. «Отщепление» инкапсулированных аспектов и сложности с тестированием реальности у индивидов с невротической организацией личности проявляются в ограниченном объеме.

Во многих случаях, касающихся актуализированной бессознательной фантазии, даже после того как содержание этой фантазии было понято, эмпатическиобъяснено или интерпретировано, эти терапевтические подходы не дадут интрапсихических структурных изменений у пациента. В таких обстоятельствах пациент с актуализированной бессознательной фантазией (в большей степени, чем пациент с «типичной» невротической организацией личности) нуждается в деятельности, в терапевтической игре, чтобы укротить, модифицировать и преодолеть влияние конкретизированных представлений даже после того как они, благодаря терапевтической работе, перестали быть бессознательными. Такую деятельность инициируют сами пациенты, а не аналитик. Мы помним, что Клаус сам начал строить корабль викингов.

Прежде чем двигаться дальше, я должен признать, что не уверен,является ли термин «актуализированная» подходящим прилагательным для «бессознательной фантазии». Всякая бессознательная фантазия в каком-то смысле актуализируется в бессознательном как «психическая реальность». Даже если она вытесняется или ее влияние сублимируется, она продолжает оказывать влияние на психику индивида. Употребляя это прилагательное, я имею в виду те бессознательные фантазии, которые пациенты ощущают как «реальные» и которые представляют собой основные факторы, определяющие образ жизни индивида, основанный на нелогичном веровании. Другие аналитики для описания таких бес
сознательных фантазий использовали также термин «конкретизированная» (Kestenberg 1982). Я бы не возражал, если бы нашлось иное прилагательное, лучшее, чем «актуализированная» или «конкретизированная».

Кажется, будто я разматываю бесконечный моток нитей… Я пытаюсь добраться до сути и понять, кем мы были друг для друга. Когда я думаю, что приблизилась к цели, то понимаю, что это лишь шаг в направлении к ней. Я должна продолжать путь, перемещаться в пространстве других воспоминаний и ощущений, каждый раз освобождая себя от некой оболочки. Энн Филип

«Я сняла свое обручальное кольцо, – сказала молодая вдова через шесть месяцев после смерти мужа. – Я была связана обещанием до тех пор, пока смерть не разделит нас. Это произошло. Я должна пройти через это». Эти слова были сказаны женщиной, которая нежно любила своего мужа. Как я хотел бы, чтобы ее боль ослабла и она обрела покой так же легко, как кольцо соскользнуло с ее руки. Однако до окончания взаимоотношений еще далеко, смерть заставляет переживать их снова и снова.

После того, как мы принимаем смерть своих близких, нам хочется двигаться вперед, перестать чувствовать боль и снова окунуться в жизнь. Эмоциональное присутствие ушедшего человека все еще дает о себе знать, вынуждая нас выстраивать новые и более подходящие взаимоотношения. Этот период преодоления известен как работа горя – термин, предложенный Фрейдом для описания внутреннего и внешнего приспособления, которое необходимо осуществить после утраты[20].

Существуют две главные составляющие успешной работы горя: нужно заново обозреть взаимоотношения, чтобы оценить, что они значат для нас, и затем перевести их в категорию воспоминаний без будущего.[21]

Психические двойники

В своей знаменитой работе «Печаль и меланхолия» Фрейд заметил, что мы никогда добровольно не отказываемся от наших эмоциональных привязанностей: то, что нас покинули, еще не означает, что мы прекращаем отношения с тем, кто нас покинул[22]. Мы сохраняем отношения, продолжая реагировать на его или ее эмоциональное присутствие, которое я называю психическим двойником.

Мы храним в нашей памяти психических двойников всех людей и вещей, которые населяют или когда-то населяли наш мир. Эти двойники ни в коем случае не являются точными копиями оригиналов. Мы создаем образы психических двойников так же, как художник рисует натурщика, пропуская реальность сквозь фильтр собственного видения, собственных потребностей, фантазий, ограничений и переживаний[23]. Психический двойник может даже не иметь тех особенностей характера человека, которые заметил бы беспристрастный наблюдатель. Но не это важно. Психические двойники являют собой психологически истинную картину взаимоотношений, отраженных в наших переживаниях.

Психические двойники

В своей знаменитой работе «Печаль и меланхолия» Фрейд заметил, что мы никогда добровольно не отказываемся от наших эмоциональных привязанностей: то, что нас покинули, еще не означает, что мы прекращаем отношения с тем, кто нас покинул[22]. Мы сохраняем отношения, продолжая реагировать на его или ее эмоциональное присутствие, которое я называю психическим двойником.

Мы храним в нашей памяти психических двойников всех людей и вещей, которые населяют или когда-то населяли наш мир. Эти двойники ни в коем случае не являются точными копиями оригиналов. Мы создаем образы психических двойников так же, как художник рисует натурщика, пропуская реальность сквозь фильтр собственного видения, собственных потребностей, фантазий, ограничений и переживаний[23]. Психический двойник может даже не иметь тех особенностей характера человека, которые заметил бы беспристрастный наблюдатель. Но не это важно. Психические двойники являют собой психологически истинную картину взаимоотношений, отраженных в наших переживаниях.

Способность хранить в памяти образы психических двойников формируется примерно на втором году жизни. Психоаналитики называют это важнейшее достижение детского развития постоянством объекта; оно позволяет ребенку сохранять в своей памяти образы близких людей и дает ему возможность переносить пребывание в одиночестве. По мере укрепления способности сохранять психических двойников ребенок может проводить в одиночестве гораздо больше времени. Все мы знаем таких взрослых, которые не могут переносить уединения; скорее всего, это связано с тем, что что-то у них было не так на данной стадии развития. Понятие психических двойников важно для понимания работы горя. Пока у нас продолжаются реальные отношения с кем-то, он или она влияет на нас, и мы соответствующим образом перерабатываем и видоизменяем его или ее психического двойника. Когда он или она оставляет наш мир, переживание реальности затихает или исчезает, а психический двойник все еще существует; его присутствие становится даже более явственным из-за разлуки. Работа горя включает в себя охлаждение чувств, связанных с утратой, и успокоение психического двойника.

Обзор и оценка утраченных отношений

Чтобы оценить, чем были для нас эти отношения и что мы потеряли, мы не спеша рассматриваем их. Мы разбиваем наши отношения на сотни элементов, и снова проигрываем их в памяти, в снах и дневных грезах. Теплые воспоминания вызывают ощущение счастья. Разочарования, несбывшиеся ожидания, неразрешенные споры и обиды заставляют нас снова и снова испытать разочарование, гнев или печаль. Задача обзора состоит в том, чтобы спокойно взглянуть на эти факты и принять их такими, какими они были. Чем значимее психический двойник, тем труднее происходит обзор и тем сильнее боль, которую причиняет стремление к воссоединению. Чем теснее была связь, чем длиннее общее прошлое и сильнее привязанность, тем больше шансов для амбивалентных и противоречивых чувств, и со всем этим человеку нужно справиться, прежде чем горе оставит его.

Каждый человек или вещь, которых мы лишились, обладает своей собственной значимостью, выходящей за пределы заданной социальной роли или общепринятого употребления. Существуют вторичные функции, и они усугубляют утрату.

Например, одна женщина была в отпуске, когда у нее украли фамильные драгоценности. Как было указано в страховом отчете, она лишилась драгоценностей на не очень большую сумму, но для нее эти серьги, ожерелья и браслеты были бесценными – это была осязаемая связь с ее родиной и семьей. Она мучилась многие месяцы. Почти в каждом разговоре она находила слова, которые напоминали ей о потере, и снова начинала рассказывать о краже, любовно описывая изделия и их историю. Это был ее способ справиться с печальной утратой.

Иногда нетрудно выяснить, о каких вторичных утратах идет речь: наиболее типичными среди них являются деньги, имущество, престиж, социальное положение и комфорт. Для семьи, находящейся в состоянии развода, дополнительные трудности возникают из-за возможной нехватки денег; иногда доход, обеспечивающий ведение одного домашнего хозяйства, должен быть разделен, чтобы обеспечить два хозяйства. Так как в нашем обществе люди оцениваются по их брачному статусу, то овдовевшие и разведенные часто говорят, что их утрата становится более тяжелой из-за того, что они чувствуют себя одинокими в обществе, ориентированном на семейные пары.

Наиболее трудными для оценки могут быть неосязаемые вторичные утраты. К. С. Льюис так описал свои трудности, связанные с утратой тех многочисленных функций, которые выполняла его умершая жена:

Кем не была для меня Н.? Она была моей дочерью и моей матерью, моей ученицей и моим учителем, моим подданным и моей владычицей; и всегда все держала под своим контролем, мой надежный товарищ, друг, соратник, товарищ по оружию[24].

«О чем я печалюсь?» – вопрошает писательница Тоби Тэлбот в год смерти своей матери.

«О том, что она умерла? Что больше не будет радоваться жизни? О том, что она больше никогда не выпьет свежей родниковой воды или не погреется на солнце, или не увидит своих внуков… Или это моя собственная утрата, о которой я так печалюсь? Мое ненасытное желание ее физического присутствия? Желание знать, что она в соседней комнате, соседнем доме, соседнем городе… Или, может быть, я скорблю по утраченному детству и юности, по моему прошлому… Я горюю о ней как о свидетеле моей жизни. Может быть, мне необходимы ее поддержка, ее ободрение и ее уверенность в том, что все плохое кончается и обязательно будет лучше? Цепляюсь ли я за юную версию самой себя? Или это печаль по утраченной наивности?»[25]

Мой пациент Джейк психологически зависел от своего отца, который сдерживал его необузданную и импульсивную натуру. Когда отец внезапно умер, Джейк потерял в его лице не только близкого человека, но и поборника дисциплины. Девятью месяцами позже Джейк поступил в военную академию, пытаясь сохранить живым образ своего отца. Это оказалось плохим замещением. Со временем Джейк начал понимать, что академия не может заменить ему любовь его отца. В процессе горевания Джейк стал более оптимистично смотреть на жизнь и больше полагаться на себя, а образ отца постепенно переместился в область воспоминаний. Он оставил военную академию и перешел в гражданский университет.

Необходимые условия для работы горя

Способность к выполнению работы горя в значительной степени связана с процессом нашего взросления. Наша жизнь с самого момента рождения сопровождается потерями. Младенец отказывается от материнской груди, чтобы пить из чашки; когда он начинает ходить, то утрачивает безопасность, которую он ощущал, когда его носили на руках. Если такие перемены происходят в надежном окружении, то ребенок преуспевает в своем развитии и, скорее всего, став взрослым, уже имеет психологическую модель горевания. Успешное развитие предполагает череду расставаний, воспоминание о них – как подъем по лестнице. Когда лестница установлена прочно, мы уверены в опоре и жаждем сделать следующий шаг, чтобы достигнуть новых высот. Если лестница шатается или мы вынуждены подниматься слишком быстро, сделанные шаги вселяют страх, не давая ощущения контроля за ситуацией.

При отсутствии в прошлом здоровых расставаний работа горя происходит намного медленнее. Прежде чем смириться с новой потерей, мы вынуждены обращаться к не пережитым полностью прежним утратам. Писательница Анн Филип поняла, что прежде, чем она сможет оправиться от смерти своего мужа Джерарда, она должна снова испытать боль от развода своих родителей, для полного переживания которого она тогда была еще слишком мала.

«Я должна была проделать весь путь обратно, в мое детство, чтобы снова столкнуться с непреодолимостью этой темной ночи, этого черного, как сажа, страдания, этого ощущения удушья и опустошения… Внутри меня жил спрут: он сжимал мое сердце и затем вползал в горло, придавая слюне горький привкус»[26].

Работа горя изнурительна. Бессознательно мы вновь и вновь возвращаемся в прошлое и находимся под его постоянной тяжестью. Более того, поскольку мы возвращаемся к элементам прежних взаимоотношений, мы постоянно сталкиваемся с одиночеством и острой тоской. Неудивительно, что мы чувствуем себя обессиленными.

Иногда печаль сама по себе странным образом утешает, потому что является единственной ощутимой связью с утраченным. У Шекспира в «Короле Джоне» Констанция объясняет:

«Печаль наполняет комнату моим отсутствующим ребенком:
Лежит в его кровати, ходит со мной,
Принимает его прелестный облик, повторяет его слова,
Напоминает мне обо всех его чудных частях тела,
Наполняет его невостребованные одежды, его формой;
Поэтому у меня есть причина, чтобы наслаждаться печалью!»[27]

Понемногу требования настоящего начинают заявлять о себе. Мы хотим освободиться от утраты и продвигаться дальше. Однако часть нашего существа все еще охвачена горем, еще не полностью завершила пересмотр, не готова освободиться. Желание закончить горевание и лишь изредка вспоминать об утраченном человеке может бессознательно ощущаться как предательство.

Понемногу требования настоящего начинают заявлять о себе. Мы хотим освободиться от утраты и продвигаться дальше. Однако часть нашего существа все еще охвачена горем, еще не полностью завершила пересмотр, не готова освободиться. Желание закончить горевание и лишь изредка вспоминать об утраченном человеке может бессознательно ощущаться как предательство.

Такой эмоциональный стресс создает предпосылки для появления различных физических жалоб и болезней. Люди, потерявшие близкого человека, в течение одного или двух лет после его смерти больше курят, нередко приобретают зависимость от алкоголя, лекарственных и наркотических веществ, чаще сообщают об испытываемых ими болях, по сравнению с теми, кто не перенес тяжелой утраты[28].

Внешнее отыгрывание

Проявления работы горя часто входят в нашу повседневную жизнь. Например, судебные разбирательства, являющиеся неотъемлемой частью процедуры развода, создают структуру, параллельную психологическим разбирательствам, необходимым для того, чтобы расстаться с кем-либо. В идеале, судебный процесс должен помочь разводящимся партнерам оценить свои взаимоотношения, выразить жалобы, сохранить то, что было ценным для каждого из них, и начать жить своей независимой жизнью[29].

Работа художника часто является продолжением его бессознательного сопротивления горю. В приступе горя художник может писать, рисовать или сочинять, пытаясь оценить утраченные взаимоотношения. В наиболее явном виде такого вида внешнее отыгрывание проявляется в поэтической элегии. Те из нас, кто менее одарен художественно, создают альбомы, фотоколлажи. В процессе наших размышлений о том, что туда включить, мы проделываем работу горя: «Это то, чем она была для меня, что после нее осталось; это то, что я потерял».

Наши психологические терзания часто проецируется на предметы, которые принадлежали умершему или напоминают о нем. Часто проходят недели и даже месяцы, прежде чем вдовы и вдовцы начинают освобождать шкаф от одежды умершего супруга или просят аптеки не доставлять больше заказанные лекарства. Такие действия, как проведение дома генеральной уборки, прекращение выписки рецептов и отправка одежды в благотворительную организацию, окончательно подтверждают факт смерти. До тех пор, пока мы активно связаны с психическим двойником утраченного человека, мы не готовы пойти на такой разрыв.

В своей книге «Вдова» Линн Кейн описывает, как она носила черный домашний халат своего мужа по прошествии нескольких месяцев после его смерти от рака:

«Я приходила с работы домой и каждый вечер надевала этот старый халат. Затем настало время, когда я стала надевать его по пятницам и слонялась в нем по дому все выходные. Прошли месяцы, прежде чем я поняла, что меня связывает что-то особое с этим халатом – и выкинула его… Я чувствовала вину. Я знала, что это был просто изношенный старый халат, но эмоционально это был Мартин, все еще обнимавший меня, все еще создававший мне комфорт. Выкинув халат, я почувствовала, что совершила маленькое убийство и буду наказана»[30].

Это показывает степень чувствительности миссис Кейн, которая почувствовала себя убийцей, выбрасывая старый халат. Чтобы закончить горевать, мы помещаем психического двойника в память и освобождаемся от его власти. Бессознательно такое отделение может переживаться как «убийство». В наши взаимоотношения, не отягощенные острым неприятием, виной или зависимостью, мы можем привнести и мимолетную вину, и будущее предательство, и освобождение от уз.

Конечно, большинство таких маневров совершается на неосознаваемом уровне. Примем во внимание замечание актрисы Хелен Хайез, которая описала свое душевное состояние в течение двух лет после смерти мужа:

«Я чувствовала себя полностью потерянной, и до сих пор еще не пришла в себя. В течение тех двух лет я даже несколько минут не жила нормальной жизнью. Это было не просто горе, а полное крушение. Я свихнулась… И это правда. Как я вышла из всего этого? Не знаю, поскольку, когда я находилась в таком состоянии, я не понимала происходящего»[31].

Сновидения во время работы горя

Работа горя может быть прослежена в содержании или сюжетной линии наших сновидений. Такие сны обычно содержат фрагменты проделываемой работы горя: гнев после ухода близкого человека, страстное желание воссоединения, проигрывание динамики взаимоотношений. Женщина, чей брат погиб во Вьетнаме, так описывала свои сны в начале работы горя: «Кто-то стучал в окно и просил впустить, и это был Дон… В сновидениях я пыталась его впустить и не могла этого сделать. Не было возможности открыть дверь или окно, чтобы впустить его. Подобных снов было множество. Но были и хорошие сны, что он вернулся, что он дома и все нормально»[32].

Анна Фрейд описала сны, которые появляются в тот период времени, когда мы колеблемся между желанием завершить горевание и виной, вызванной этим желанием, потому что она заставляет нас чувствовать себя предателями по отношению к умершему. В этих снах, замечает она, умерший может появляться с жалобами на одиночество и заброшенность. Иногда умерший маскируется, но всегда стремится сделать так, чтобы тот, кому снится сон, заметил его[33].

Сон моей пациентки Эльзы отразил ее ощущение, что, заканчивая траур, мы покидаем умершего. Через год после смерти своей матери Эльзе приснилось, будто они с матерью, находясь на кухне, наблюдают за грозой и тем, как поднимается поток воды на улице. Эльза знает, что должна покинуть дом, иначе она погибнет. Но мать отказывается идти с ней, потому что слишком устала, чтобы пытаться спастись, и заставляет ее идти одну. Эльза, рыдая, прощается с матерью и уходит.

Окончание работы горя может сопровождаться символическими снами: замерзшее озеро начинает оттаивать, бутон расцветает, небо проясняется. Один из пациентов психоаналитика Джорджа Поллока рассказал, что в состоянии уныния ему приснилось, что он скорбит по отцу. Наконец, когда горе усилилось, появился «зеленый побег». Поллок пишет, что эти ассоциации связаны с «чем-то, возрождающимся к жизни». Это выглядело так, словно освобожденная энергия извещала о «наступлении весны, когда все снова начинает расти после долгой холодной серой зимы»[34].

Завершение стадии горевания

Когда заканчивается работа горя? Самый правдивый ответ состоит в том, что мы никогда добровольно не отпускаем от себя кого-то или что-то, чем мы дорожим. Поскольку бессознательное не имеет временных границ, то, сделав однажды эмоциональный вклад в человека или вещь, мы продолжаем хранить их психического двойника в уголках нашей памяти. Как заметил Уильям Фолкнер: «Прошлое никогда не умирает… Это даже не прошлое»[35]. Утрата всегда может ожить и снова причинить острую боль.

Даже если мы полностью отгоревали, печаль может возвращаться в годовщины смерти. Эти годовщины могут быть связаны с какими-то важными обстоятельствами или временем дня, недели или года, которое воскрешает в памяти прошлые взаимоотношения или их окончание. Эти возвращения психических двойников, как правило, протекают достаточно обыденно и, при неосложненном горевании, острота их приглушается по прошествии нескольких лет.

Некоторые люди переживают «юбилейные» реакции, когда их дети достигают возраста, в котором они сами пережили утрату. Например, мужчина, мать которого умерла, когда ему было пятнадцать лет, обнаружил, что печаль вернулась, когда его дочери исполнилось пятнадцать. Достигая жизненных рубежей, таких как женитьба, окончание учебного заведения, продвижение по службе, мы часто воскрешаем психических двойников важных для нас людей – как бы для того, чтобы получить их одобрение. Это повторное горевание вполне естественно; мы печалимся об отсутствии любимых людей потому, что нам хотелось бы, чтобы они разделили с нами эти экстраординарные моменты.

Именно из-за таких возвращений мы можем говорить только о фактическом окончании горя. Это тот момент, когда мы перестаем снова и снова возвращаться мыслями к утрате, переоценивать происшедшее и эмоционально реагировать на горестные мысли. При неосложненном горевании это обычно происходит, когда нам удается в течение года или двух не испытывать чрезмерной боли во время праздников и других юбилеев[36].

Окончание горя уменьшает остроту ощущения, что жизнь состоит из одних разочарований и несбывшихся мечтаний. Один мой друг осознал, что его скорбь достигла своего фактического завершения, когда он, включив дворники на ветровом стекле машины, обнаружил, что один из них сломан. Он только пожал плечами. В следующий момент он понял, насколько эта его реакция отличается от того, как бы он отреагировал на сходную ситуацию чуть ранее. Во время агонии горевания каждый сгоревший предохранитель, каждый равнодушный продавец и любая неудача воспринимаются как личное оскорбление.

В «Книге о моей матери» писатель Тоби Толбот так описывает постепенное освобождение от горя и сопутствующий этому процессу оптимизм:

«Мало-помалу я возвращался в мир. Новый период. Новое тело, новой голос. Птицы успокаивали меня полетом, деревья – своим ростом, собаки – сохраняющими тепло клочками шерсти на спинке софы… Это как медленное выздоровление после болезни, это выздоровление собственного Я…

Она была тем, кто научил меня любить и получать любовь. Быть бесстрашным. Научила своей жизнью и тем, как она встретила смерть. Моя мать была спокойна. Она была готова. Свободная женщина. „Отпусти меня“, – сказала она. Хорошо, мама, я отпускаю тебя.

Пришло время расстаться. Мне одному предстояло вернуться обратно в мир»[37].

Это произошло в конце 1970-х. Когда я собирался утром идти на работу, с Кипра позвонили мои сестры и сообщили, что наш отец умер. Я не могу сказать, что был неподготовлен. Два последних раза, когда я приезжал из Вирджинии, где находился мой дом, на Кипр, чтобы увидеть отца, он едва меня узнавал. Он был чемпионом по игре в нарды. В последний мой визит мы попытались сыграть несколько партий. Раз или два его, как и прежде, охватывал азарт и он получал удовольствие от игры, потом снова впадал в забытье. Я понял, что конец близится, и вернулся домой в мрачном состоянии духа.

За те месяцы, что предшествовали его смерти, письма и телефонные звонки сестер свидетельствовали о дальнейшем ухудшении его состояния.

Я с печалью согласился с ними, что это счастье, что он тихо умер во время сна. Тем не менее, повесив трубку, я почувствовал себя обессиленным, во рту пересохло, глаза наполнились слезами. Я отменил все приемы. Я был поражен мощью горя, пронзившего меня. И это я, на протяжении десятилетий занимавшийся изучением реакции людей на утрату. «Несмотря на это, – подумалось мне, – я испытываю классическую физическую реакцию».

Наша реакция на утрату является непроизвольной и до некоторой степени психобиологической, даже на утрату в достаточной мере смягченную, – такую, как смерть моего отца, которая была ожидаема, милостива и обусловлена возрастом. Он прожил полноценную жизнь. Ко времени его смерти у нас с ним оставалось всего несколько нерешенных проблем, и в последний раз, когда мы попрощались, я начал скорбеть о его скором уходе.

Индивидуальные особенности горевания

Наша скорбь, отмеченная историей наших прошлых утрат и специфическими особенностями взаимоотношений, так же индивидуальна, как и отпечатки наших пальцев. Даже внутри одной семьи горе переживается по-разному. Бурные излияния моих сестер, всегда живших рядом с отцом и заботившихся о нем до последних дней его жизни, несомненно, отличались от моей реакции. И даже несмотря на общее социальное окружение и одинаковый пол, скорбь каждой из моих сестер была, без сомнения, особой и уникальной.

Поэты и писатели называли утрату духовной раной, и, может быть, полезно думать о способности горевать как о физическом исцелении. Быстрота нашего физического исцеления зависит от глубины и характера раны; это справедливо и для горя. Глубина и длительность переживания горя зависит от степени готовности к утрате, характера утраченных взаимоотношений, психологической силы скорбящего и его способности переживать печаль. Зараженной ране требуется больше времени для заживления, чем чистой; переживание утраты близкого человека, с которым у нас были зависимые или конфликтные отношения, также требует больше времени. Как царапина может стать смертельной раной для больного гемофилией, так и незначительная потеря, переезд на новое место, продвижение по службе могут стать источниками глубокого беспокойства у того, кто имел опыт тяжелых расставаний в прошлом.

Я психоаналитик, поэтому неудивительно, что я верю в то, что способность справляться с жизненными переменами появляется при наших первых взаимодействиях с матерью или тем, кто ухаживает за нами. Если ранние взаимоотношения были, как правило, постоянными, доверительными и исполненными любви, то у нас есть источник, из которого мы можем черпать силы перед лицом перемен. На протяжении всей жизни наша способность расставаться с чем-то находится в прямой зависимости от нашей готовности сделать следующий шаг, от надежности и поддержки окружающих нас людей.

Горевание состоит из двух стадий. Первая – кризис горя, начинающийся с момента утраты или обнаружения факта близкой утраты (например, постановки диагноза смертельной болезни). Наше тело и сознание отвергают факт потери. Чтобы избежать столкновения со смертью, мы мечемся между отрицанием, расщеплением, уговорами, тревогой и гневом. Кризисный период заканчивается тогда, когда мы принимаем ужасную реальность. Многие полагают, что с принятием необратимого характера смерти близкого человека горевание заканчивается. На самом деле, с этого момента начинается вторая стадия горевания. Только приняв факт смерти, мы можем начать сложный внутренний процесс преодоления, в результате которого утраченные отношения постепенно становятся воспоминаниями, которые не поглощают человека всецело[3].

Что такое «нормальное» горе?

Я часто думал, что выражение «нормальное горе» содержит в себе противоречие: в горе мало нормального. Потерять значимого для нас человека – мучительно. Наши реакции, сны или грезы, которым сопутствуют гнев, отрицание и расщепление, могут казаться совершенно причудливыми. Такие отклики, подобно галлюцинациям при высокой температуре, в первые недели или месяцы после смерти или утраты являются типичными симптомами горя.

Когда же реакция горевания должна насторожить? Чтение этой книги поможет читателям шире взглянуть на динамику состояния горя и, я надеюсь, разделить мое постоянное изумление гибкостью человеческого духа перед лицом утраты. Однако верными индикаторами того, что переживающий горе нуждается в помощи, являются устойчивость симптома на протяжении длительного периода времени и степень страдания[4].

Любой, кто чувствует себя одиноким в переживаемом им горе или обеспокоен развитием своего состояния, должен разыскать для себя «сочувствующее ухо». Что касается стандартной длительности скорби, то я противник установления каких-либо временных рамок, так как каждый переживает горе в разном темпе и с разной интенсивностью. Однако период неосложненного (что отнюдь не означает безболезненного) горевания обычно занимает от одного до двух лет.

Кризис горя: от отрицания до принятия

Утрата, даже потеря ключей от машины, наносит удар по нашей иллюзорной уверенности в том, что мы контролируем нашу жизнь и можем предвидеть ход событий. Когда потеря слишком велика, у нас бессознательно реактивируются примитивные страхи заброшенности и беспомощности. С младенчества мы знаем, что быть человеком – значит нуждаться в других. Ребенок умирает, если человек, ухаживающий за ним, не кормит и не одевает его. Становясь чуть старшее, мы постигаем, что не можем выжить – психически – без материнской любви. Сепарация, реальная или возможная, представляет явную опасность. Это первая правда жизни, которую мы познаем.

И поэтому сразу после утраты нас охватывает паника – в период кризиса горя мы проходим путь от отрицания до принятия потери. Наши реакции являются первичной смесью физического и психологического. В 1944 году психиатр Эрих Линдеманн опубликовал ставшую классической статью, описывающую кризисные реакции горевания 101 человека (некоторые из них понесли утрату в результате легендарного пожара в ночном клубе «Кокосовая роща» в Бостоне)[5]. Несмотря на неоднородность группы, проявленные ее членами реакции были на удивление схожи. В первые часы после утраты у людей возникали следующие симптомы: прерывистое дыхание, ком в горле, потребность вздыхать, мышечная слабость и потеря аппетита. Затем эти реакции сменялись шоком и оцепенением; другие люди, казалось, находились не здесь, а где-то далеко, или были окутаны каким-то туманом. Жизнь наполнялась сюрреалистической реальностью. Линдеманн заметил крайнюю напористость их речи, особенно когда они говорили об умершем. Он сообщил также, что некоторые из скорбящих воспроизводили «характерные особенности умершего… прежде всего симптомы, которые проявлялись во время последнего заболевания, или поведение, которое могло иметь место во время трагедии». Случалось увидеть, что человек, понесший утрату бессознательно копирует, например, походку умершего или воспроизводит один из его жестов. Это явление, известное как идентификация, является бессознательным выражением эмоциональной связи с другим человеком.

Когда шок проходит и мы начинаем осознавать реальность, физические реакции теряют свою интенсивность, хотя во время кризиса горя часто возникает настойчивое желание, чтобы все вернулось на свои места. Мы выражаем надежду, когда говорим: «Мне кажется, что утром я проснусь и пойму, что все это было лишь дурным сном».

Информационные сообщения, поступившие после взрыва рейса 103 авиакомпании Пан Американ в районе Локерби (Шотландия), представили потрясающую картину кризиса горя во всей его обнаженности[6]. Близкие и друзья пассажиров рейса 103 собрались в аэропорту Кеннеди в ожидании встречи, но вместо радости они пережили тяжелейшее душевное потрясение. Священник, присутствовавший там, отметил, что скорбящие «трясли головами, стучали по столам руками, прижимали ладони к глазам. После первой ужасающей волны недоверия кто-то заплакал, кто-то словно окаменел. Одна женщина, казалось, спорила с судьбой из-за потерянного ею ребенка: „Я бы отдала свои почки, свое сердце, свою жизнь. Если бы вместо него могла быть я!“.»

Это описание отличается от моей собственной приглушенной реакции на смерть отца, которую я медленно переживал в течение месяцев предваряющего горевания[7]. Тем не менее, сцена в аэропорту Кеннеди отразила быстро меняющуюся картину кризиса горя; можно было наблюдать, как отрицание, расщепление, уговоры и гнев нарастали, а затем шли на спад. В бессознательном мышлении отсутствует ощущение времени, в нем не действуют логические законы. Его защитные механизмы то рушатся, то снова возрождаются. Мы только что подумали о том, что умер наш близкий человек, но в следующую минуту уже набираем его номер телефона, чтобы пригласить на ужин.

Я обрисовал отдельные этапы кризиса горя для того, чтобы раскрыть его психологическую основу. Однако не стоит думать, что они переживаются с соблюдением всех нюансов, всех характерных особенностей, которые прописаны в этой классификации. Если мы готовы к утрате, границы этих этапов могут быть настолько размыты, что мы их просто не замечаем; в других случаях эти этапы могут чередоваться в хаотическом порядке. «В горе ничто „не остается неизменным,“ – заметил К. Льюис. – Переживания, возникающие на той или иной фазе, позднее всегда возвращаются. И так много-много раз»[8].

Отрицание

Через шесть месяцев после того, как в Шотландии разбился самолет авиакомпании Пан Американ, вдова одного из пассажиров рассказала репортеру из «Уолл-стрит джорнал» о своей реакции на сообщение о взрыве. «Сначала ты отрицаешь это. Ты думаешь, что, должно быть, это ошибка в репортажах», – сказала эта женщина. Она потратила всю ночь, дозваниваясь до Пан Американ, чтобы проверить, находился ли ее муж-бизнесмен в упавшем самолете. А когда авиакомпания подтвердила, что ее муж был пассажиром этого самолета, она использовала последний ход: «Я спросила, прыгал ли кто-нибудь когда-нибудь с самолета на высоте 31 тысяча футов и при этом остался жив?»[9]

Отрицание, смягчая шок, помогает нам понемногу принять ужасную правду. Полное отрицание, как правило, вскоре уступает место реальности. Мы идем на панихиду или стоим у края могилы на похоронах, и такие непреложные факты заставляют нас признать смерть близкого человека. Однако без подобного соприкосновения с реальностью отрицание может упорствовать. В книге, где собраны интервью с семьями американских солдат, погибших во Вьетнаме, приведены слова молодой женщины, которой не удалось увидеть тело погибшего брата. Она рассказала о том, какую форму приняло ее отрицание:

«Долгое время я думала: „Произошла ошибка. Это не Пол“… Я действительно его искала. Иногда ведь мы слышим истории о том, что кто-то потерял солдатский жетон или что-то вроде этого, и родным отдали чужое тело. Я чувствовала, что, возможно, мы похоронили кого-то другого»[10].

Расщепление

Разновидность отрицания, расщепление – это психологический механизм, который позволяет одной части нашего разума знать об утрате, тогда как другая отрицает ее. Сын, приехавший домой после заказанной в церкви службы в память об отце, подумал, что ему следует посоветоваться с отцом по поводу отобранных им псалмов. Расщепление работает тогда, когда убитая горем вдова «слышит» хруст гравия под колесами машины своего супруга, «видит» его прогуливающимся с собакой, как он это делал раньше, «чувствует» присутствие любимого в комнате. На следующий день после того, как моя юная подруга потеряла отца, она спустилась к завтраку в неестественно хорошем расположении духа. Прошедшей ночью она ощущала его присутствие в своей комнате, что дало ей надежду, что с ним все хорошо и несчастья не произошло.

Расщепление – настолько распространенный феномен, что в некоторых обществах такие «явления» покойников встроены в культуру и воспринимаются как часть нормального процесса переживания горя[11]. Оставшиеся в живых ожидают «посещений» умерших и находят в них утешение, рассматривая как последний шанс сказать «прощай».

Уговоры

Уговоры предполагают большую степень признания произошедшей утраты, но сопротивление еще сохраняется на таком уровне, что мы заключаем внутреннюю сделку, пытаясь обмануть судьбу. Мы снова и снова прокручиваем в уме последние дни, недели, часы перед разлукой, желая изменить ход событий.

Джанис ехала по шоссе домой с похорон своего брата. Издалека она увидела дорожный знак, указывавший расстояние до ближайших населенных пунктов, и решила загадать: «Если я смогу правильно угадать расстояние до дома, – сказала она себе, – то смерть была просто плохим сном. И если это сон, я скажу ему, как много он для меня значит».

Также вновь и вновь мы перечисляем то, что должны были сделать: «Мне следовало больше внимания уделить его простуде, взять ту книгу в библиотеке, которую она хотела прочитать, остаться с ним в последнюю ночь, сказать ему, что я люблю его».

В течение нескольких недель, прошедших после смерти отца, я обнаружил, что критически пересматриваю оказанную ему медицинскую помощь. Я вспомнил, что несколько лет назад у отца воспалилась десна, и начал думать о том, что инфекция не была должным образом вылечена и поэтому распространилась на мозг, вызвав серьезные нарушения. Меня охватило чувство вины. Почему я не настоял на принятии антибиотиков или не заставил отца прилететь ко мне в США и обратиться в американский медицинский центр, чтобы я смог проследить за его лечением? Я непрерывно думал о том, как я мог бы изменить ситуацию. В результате я ощутил вину, которую часто испытывал по отношению к своей семье за то, что я жил в комфорте в Соединенных Штатах, когда разразилась политическая буря на острове Кипр. После нескольких таких хождений по кругу я смог освободиться от этих мыслей и убедить себя, что на тот момент принял правильное решение. Я отделил свою иррациональную вину за не оказанную медицинскую помощь от своего оправданного сожаления по поводу того, что политическая нестабильность на Кипре оказала пагубное влияние на его жизнь.

Эти моменты обвинения себя и других обычно указывают на определенную стадию кризиса горя. В некоторых культурах имеются даже общепринятые формы выражения вины и ритуалы наказания горюющих родственников. В ряде примитивных обществ, таких как племя Маори в Новой Зеландии, родственники умершего делали себе надрез на груди, выражая, таким образом, горе по поводу утраты. Если смерть была вызвана несчастным случаем, родственников умершего ритуально избивали представители другого племени. Предполагалось, что они также могут забирать какие-то вещи из семьи, чтобы компенсировать утрату высоко чтимого друга[12]. Отметим мудрость ритуала этих «примитивных» людей: он позволяет уничтожить преходящее чувство вины.

Тревога

Поскольку утрата кого-либо или чего-либо важного вызывает чувства отвержения и беспомощности, мы ощущаем тревогу, когда до нас доходит реальность потери. Тревога – это эмоциональная температура, сигнализирующая о том, что наш психический баланс нарушен, так же как подъем температуры тела указывает на проблемы в физическом самочувствии. Тревога является таким большим стрессом, что мы предпринимаем немалые усилия, чтобы смягчить причину нашей паники. В своей трогательной книге «Вдова» Линн Кейн описала, как горе ослабило присущее ей самообладание: «Я была потерянным ребенком и тосковала по кому-нибудь, кто бы позаботился обо мне, полюбил меня. Хоть бы кто-нибудь». Она написала богатому политику, которого однажды встретила на вечеринке: «Вы полный и богатый; я бедная и худая… Мой муж умер, оставив меня без страховки на жизнь с двумя маленькими детьми, которых я содержу на доходы от публикаций. Пожалуйста, пришлите мне 500 тысяч долларов». Она получила холодный отказ[13].

После смерти от СПИДа своего любовника один мужчина описал ощущение «хождения по улицам со странной боязнью всего окружающего. Я жил в Манхеттене десять лет и всегда знал об окружающих меня опасностях, но это было что-то другое… Это было похоже на постоянный страх чего-то, но я не знал, чего»[14].

После смерти от СПИДа своего любовника один мужчина описал ощущение «хождения по улицам со странной боязнью всего окружающего. Я жил в Манхеттене десять лет и всегда знал об окружающих меня опасностях, но это было что-то другое… Это было похоже на постоянный страх чего-то, но я не знал, чего»[14].

Через несколько месяцев после внезапной смерти своей сестры моя подруга начала везде видеть опасность. Она не могла позволить своему сыну-подростку пойти в однодневный поход, отменила путешествие с мужем. Мир стал казаться ей опасным местом, и она реагировала на него соответствующим образом.

Гнев

Любая потеря приводит нас в ярость, даже если она произошла по стечению обстоятельств. «Как только я почувствовала, что наконец-то могу положиться на мужчину, – сказала мне одна женщина после смерти своего мужа, разбившегося на мотоцикле, – этот сукин сын покинул меня».

В случаях развода или ухода кого-то из семьи существует много путей выражения гнева: от смены домашних замков до крупных судебных процессов. Но в случае смерти социальные стандарты западного общества не допускают выражения гневных чувств. Я часто вспоминаю о том, что, что у турок-киприотов существовал мудрый обычай, ныне забытый: состоятельные семьи нанимали разгневанных «плакальщиков», чтобы они кричали при выносе гроба из дома: «Куда ты собрался?» и «На кого же ты нас покинул?»

Мы редко понимаем, что злимся на того, кто умер или оставил нас. Вместо этого мы смещаем гнев на других и ругаем медицинскую бригаду, жалуемся на дикцию организатора похорон, приходим в ярость на бракоразводном процессе. Артур Миллер в автобиографии «Изгибы времени» описывает реакцию своей матери на смерть ее 27-летнего красавца-брата Хайми:

Он пошел в аптеку на углу Ленокс и 111-й за таблетками Алказельтцер, и когда фармацевт повернулся, чтобы обслужить его, то нашел брата мертвым, лежавшим на полу…

Через двадцать четыре часа после этого она все еще не могла вздохнуть полной грудью без того, чтобы не разразиться рыданиями… «Этот чертов аптекарь, – говорила она, придерживая вуаль над лицом и смотрясь в зеркало на своем туалетном столике, – если бы он обслужил его быстрее, то спас бы ему жизнь»[15].

Некоторое количество гнева является здоровым показателем того, что мы начинаем воспринимать факты такими, какие они есть. Одной волны гнева, одного цикла отрицания, расщепления и уговоров редко бывает достаточно. Эти эпизоды подобны серии прививок, необходимых для создания необходимого уровня антител. «Время от времени отрезается та же самая нога, – писал К. С. Льюис. – Снова и снова чувствуешь первое погружение ножа в тело»[16]. Когда кризис горя подходит к концу, отрицание и расщепление постепенно уходят. Они качественно меняются. Импульс «позвонить матери» становится более болезненным и острым: «Мне необходимо, чтобы я могла позвонить матери». Начинает ощущаться вся степень потери.

Сновидения во время кризиса горя

Сновидения просачиваются из бессознательного, помогая нам удовлетворить наши желания, проработать текущие проблемы и выразить мысли, которые мы считаем неприемлемыми во время бодрствования[17]. Поэтому во время кризиса горя сюжетные линии наших сновидений отражают конфликт, связанный с принятием смерти.

Некоторые сны этого периода являются чистейшим отрицанием, и мы создаем их счастливые окончания. Сыну снится, что он спас мать в роковой автокатастрофе. Через несколько месяцев после смерти отца от рака Питер видит во сне, как мертвый мужчина выходит из могилы, вытирает затвердевшую грязь и говорит: «Я устал лежать здесь, мне надоело быть мертвым».

Сын скульптора Луизы Невельсон был уверен в том, что именно друзья и советчики матери были причиной того, что он не виделся с нею в последние годы ее жизни. После смерти матери он описал сновидение, которое возродило для него ее физический и эмоциональный облик[18]. Во сне мать попросила навестить ее, сказав, что теперь она живет всего в двух милях от него. «Она сказала мне: „Я больше не могу жить в Нью-Йорке. Я не люблю людей, в окружении которых живу. Поэтому я сделала это. Это цыганская хитрость. На самом деле я не умерла. Это просто шутка. Ты ведь не видел, как меня кремировали, не правда ли?“»

Расщепление очевидно в тех снах, где умерший появляется одновременно мертвым и живым: женщине приснилось, что ее дядя сидел рядом с ней на своих похоронах.

Когда мы начинаем осознавать утрату и испытываем сопутствующий ей гнев, то этот гнев проявляется и в снах. Подобные сновидения помогают скорбящему признать факт смерти близкого человека, то есть выполняют те же функции, что и гнев в бодрствующем состоянии. Через несколько месяцев после смерти своего мужа женщине приснилось, что она шлепает его.

В сновидениях проявляется и наше постепенное принятие смерти. Мужчине снилось, что он сидел на краю могилы брата, разговаривая с мертвецом, в то время как брат, разлагаясь, лежал в гробу. Через четыре месяца после смерти брата женщине приснилось, что ей сделали аборт на позднем сроке беременности; из нее забрали жизнь. Хотя такие сновидения неприятны, они являются попыткой подтвердить смерть и, как правило, не повторяются после того, как человек принимает факт смерти.

Кроме того, существуют сны, которые решают основную задачу кризиса горя: признание необходимости принять смерть. Однажды женщина средних лет, муж которой страдал хронической депрессией и часто помышлял о самоубийстве[19], придя домой, нашла мужа висящим на веревке под потолком кухни. Быстро перерезав веревку, она стала бороться за его жизнь, делая искусственное дыхание «рот в рот» до тех пор, пока могла преодолевать отвращение к вытекавшей из его рта жидкости. Примерно через месяц после суицида женщина рассказала своему аналитику, что каждую ночь ей снится одно и то же: ее возвращение домой, обнаружение мертвого мужа и попытка спасти его. Через полтора месяца после смерти сон стал заканчиваться по-другому. В новой версии вместо длительной попытки оживления женщина в состоянии фрустрации хватала нож и вонзала его в мертвого мужа. После этого сон больше не повторялся. Кризис горя закончился, и женщина погрузилась в состояние, известное как работа горя, период осмысления отношений с умершим и начало смягчения тяжести перенесенной утраты.

Прежде чем исследовать психологические вопросы, возникающие в индивидуальном анализе и связанные с массовыми разделяемыми травмами, было бы полезно рассмотреть эти события и социальные отклики на них. Массовые катастрофы бывают разные. Бывают стихийные бедствия, такие как буря, цунами, по жары. Хотя ярость природы вызывает скорбь и тревогу в обществе, жертвы этого типа массовых разрушений склонны в итоге принимать эти события как волю Судьбы или Бога (Lifton and Olson 1976). Бывают случайными и катастрофы, вызванные деятельностью людей, как, например, авария на атомной станции в Чернобыле, в Советском Союзе, в 1986 г. Иногда убийство политического лидера,который выполняет функции общей трансферной фигуры для своих последователей, вызывает разделяемую травму, как это было в случае убийства ДжонаФ. Кеннеди и Мартина Лютера Кинга в США и Ицхака Рабина в Израиле.
Здесь я буду фокусироваться на другого рода катастрофах: массовых травмах вследствие преднамеренных действий вражеских групп, которые случаются во время войн и военных ситуаций. Когда массовая травма является результатом
таких условий, то присутствует определенный враг или враждебная большая группа, которая намеренно вызывает у жертв состояние боли, страдания и беспомощности. Такая травма влияет на виктимизированное общество иначе, чем природные или случайные катастрофы или неожиданная утрата лидера. В таких ситуациях автоматически обостряются проблемы идентичности большой группы (Volcan 2006а, Ь). Хотя четкого описания «идентичности» в специфических психоаналитических терминах до Эрика Эриксона (Erikson 1956), проявившего интерес к данной теме, не было, принято считать, что она относится к субъективному переживанию. Прибегая к определению индивидуальной идентичности по Эриксону, я определяю идентичность большой группы — будь то племя, этнос, национальность, религия или политическая идеология, например «мы апачи», «мы курды», «мы французы», «мы латвийские евреи», «мы из братства талибов» — как субъективное переживание тысяч или миллионов людей. Эти люди с детства связаны постоянным ощущением своей схожести, хотя они разделяют некоторые характеристики и с другими людьми, принадлежащими к иным группам. Враги ранят и убивают людей и разрушают их среду обитания, поскольку у них, как у большой
группы, иная групповая идентичность.Когда одна большая группа травматизирует другую, многие травматизированные индивиды будут страдать долгие годы. У нас есть названия для страданий этих
людей, например посттравматическое стрессовое расстройство (Г1ТСР). Большая группа состоит из отдельных людей. Поэтому разделяемые отклики на массовую травму отражают различные аспекты индивидуальных откликов. Однако, когда начинают проявляться отклики большой группы, они начинают жить собственной жизнью и выражаться в социальных, культурных или политических процессах. Представьте себе большую группу в виде тысяч или миллионов людей, живущих в огромной палатке. Ткань этой палатки — идентичность их большой группы. Если эта ткань износилась и прорвалась, все, кто под ней находится (за исключением инакомыслящего меньшинства), участвуют в починке и поддержании палатки.
После массовой травмы, причиненной людьми с другой групповойи дентичностью, у членов большой группы будет наблюдаться сочетание следующих разделяемых переживаний (Volcan 2009):
1 — чувство виктимизации и перенесенной дегуманизации;
2 — чувство явной боли, скрытого стыда и унижения вследствие собственной
беспомощности;
3 — чувство вины выживших при гибели других;
4 — неспособность к самоутверждению;
5 — возрастание экстернализаций/проекций;
6 — усиление «плохих» предрассудков;
7 — возрастание нарциссического инвестирования в идентичность большой
группы;
8 — зависть к подавляющей стороне и (защитная) идентификация с ней;
9 — сложность, а часто и неспособность оплакать утраты.
Если эти переживания продолжаются и люди не могут найти для них адаптив
ных решений, то они вовлекаются в десятое разделяемое переживание:
10 — разделяемая передача следующему поколению психологической задачи справиться с влиянием травмы.
Попытки завершить незавершенные психологические задачи, связанные с травмами предков, причиненными им другими людьми, передаются от поколения к поколению. Все эти задачи связаны с разделяемым психическим представлением одного и того же события, и в итоге это психическое представление становится самым значимым маркером идентичности большой группы, ее избранной травмой. Некоторые коллеги возражают против моего термина избранная травма,поскольку, как они доказывают, большая группа — например этническая группа —не выбирает намеренно свою виктимизацию или унижение. Однако я полагаю, что большая группа, как и индивид, совершает, можно сказать, бессознательные «выборы». Большие группы могут переносить любое количество травм в своей истории, но лишь некоторые из этих травм продолжают жить десятилетиями или веками. Лидеры большой группы, рассказчики и поэты «мифологизируют» истории, связанные с травматическим событием предков, драматически распределяя
роли героев и злодеев, чтобы история стала более возвышенной. Таким образом, термин избранная травма точно отражает бессознательный «выбор» большой группы по добавлению психического представления разделяемого события прошлого поколения в число значимых маркеров собственной идентичности большой группы. Т. е. протосимвола (Werner and Kaplan 1963), который принадлежит исключительно этой группе.
В «нормальные» времена избранная травма может ритуально воспроизводиться в годовщину изначального события, при этом члены большой группы разделяют сильное ощущение групповой связности и принадлежности. Греки ощущают свою связность, разделяя «воспоминание» о падении Константинополя (Стамбул) в битве с турками в 1453 г.; русские разделяют «воспоминание» о вторжении татар столетия тому назад; чехи вспоминают битву на Белой Горе в 1620 г., которая закончилась их порабощением почти на 300 лет империей Габсбургов; для шотландцев жива история битвы при Куллодене в 1746 г. и неудачная попытка
принца Чарльза вернуть Стюартов на английский престол; жители Дакоты в Соединенных Штатах вспоминают бойню в Вундед-Ни («Раненое колено») в 1890 г.;крымские татары определяют себя через коллективное страдание своей депортации из Крыма в 1944 г. Израильтяне и евреи по всему земному шару, включая тех,
на кого Холокост не оказал личного влияния, в какой-то степени определяют идентичность своей большой группы по прямому или косвенному отношению к Холокосту. Холокост еще слишком «недавняя» травма, чтобы считаться истинной избранной травмой, но он уже становится этническим маркером, хотя ортодоксальные евреи все еще ссылаются на разрушение царем Вавилонии Навуходоносором II иудейского храма в Иерусалиме в 586 г. до н. э. как на «ту самую»избранную травму евреев. Некоторые избранные травмы сложно обнаружить, поскольку у них нет простой связи с одним хорошо известным историческим событием. Например, избранная травма эстонцев связана не с одним специфическим
событием, а с тем фактом, что они на протяжении тысячелетий почти постоянно жили под чьей-то властью (шведов, немцев или русских).Даже если избранная травма воспроизводится в ритуале, говоря эмоционально, она может в течение долгого времени «дремать», подобно эффективно подавленным бессознательным конфликтам индивида; и, также подобно индивидуаль
ным конфликтам, избранная травма может реактивироваться и эмоционально пробудиться, и тогда она станет мощной психологической силой в жизни членов группы. И действительно, некоторые политические лидеры, например Слободан Милошевич, похоже, интуитивно знают, как и когда возбуждать избранные трав
мы (Volcan 1997а), в особенности если большая группа переживает конфликт или прошла радикальные изменения и нуждается в подтверждении и укреплении своей идентичности.
Избранные травмы действуют как топливо, поддерживающее большую группу в состоянии конфликта, даже если корни конфликта лежат в экономических,юридических, политических или военных разногласиях. Когда большая группа регрессирует из-за современной угрозы ее идентичности и страдает от разделяемого нарциссического ущерба, ее члены не просто ритуально вспоминают свою избранную травму. Они реактивируют эту избранную травму в попытке восстановить и поддержать идентичность большой группы и нарциссическое инвестирование в нее. Происходит «коллапс времен», и аффекты, ожидания и защиты, относящиеся к угрозам настоящего времени, психологически связываются с психологически
ми откликами на избранную травму. Трагедия в том, что обычно это только усиливает опасность. Реактивируя свою избранную травму, члены большой группы устанавливают связь друг с другом. «Воспоминание» о массовой травме предков,даже болезненное, теперь поддерживает чувство «мы», а это, в свою очередь, помогает группе бороться с угрозами и врагами в настоящем времени.
Если человек приходит в анализ в то время, когда реактивирована травма большой группы, к которой он (или аналитик) принадлежит, на анализ будут существенно влиять осложняющие его процессы большой группы.

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС ОТ НАЧАЛА ДО КОНЦА-2
Оживление мертвой матери и навязчивая мастурбация

Герман, упитанный мужчина 52 лет, пришел в анализ к доктору Габриэль Аст в Германии. Он впервые женился в возрасте 43 лет и обратился к аналитику, поскольку на этом настояла жена. Она полагала, что он может быть в депрессии и что он в некоторой степени ответствен за отсутствие у них сексуальной жизни.Лишь после полутора лет на кушетке аналитика Герман рассказал, что за 5 лет до прихода в анализ он стал предаваться навязчивой ритуалистической мастурбации. В то время он жил в квартире с женой, которая на два года его младше, со своей 16-летней дочерыо и с 14-летней дочерыо жены от первого брака. В этой квартире было небольшое помещение с дверью и без окон. Герман поставил в эту темную комнатку кровать и компьютер и проводил там по многу часов каждый день и спал ночыо. Там, среди множества порнографических журналов, он навязчиво мастурбировал без сознательных мастурбационных фантазий.Мастурбационная деятельность сопровождалась тем, что он вырезал из журналов картинки с обнаженными женщинами и составлял из них коллажи в рамках. Часто он уродовал ножницами изображения женских тел; иногда вырезал область гениталий и заменял ее изображениями цветов. Что интересно, иногда часть женского тела — например, нога — выступала за рамку, и создавалось впечатление, что женщина выходит из замкнутого пространства.Актуализированная бессознательная фантазия этого пациента, связанная с навязчивой мастурбацией, отражала его желание вернуть к жизни представление о своей покойной матери (и соответствующее представление ребенка) при помощи сексуального возбуждения и в то же время страх перед этими действиями. В этой главе показывается, как аналитик в процессе психоанализа конструирует бессознательную фантазию и формулирует ее «фабулу». Этот пациент проработал длившееся всю его жизнь влияние актуализированной бессознательной фантазии благодаря вовлеченности в «терапевтическую игру» и созданию «связующего объекта» (Volcan 1981а, 2007; Volcan and Zintl 1993) — символа утраченного объекта и соответствующего самопредставления — на службе взрослого типа скорби.

История Германа

Во время правления нацистов в Германии отец Германа работал телефонным мастером в Берлине и на военную службу не призывался. Его брак с первой женой Сабриной длился 20 лет; когда она умерла в 1946 г., ему было около 50 лет, и он остался с 17-летним сыном и 5-летней дочерыо. Вскоре после смерти Сабрины он женился на Марии, которая и родила Германа. Через шесть недель после родов Мария умерла от пневмонии. Следующие несколько месяцев за Германом присматривали соседи, поскольку отец был занят поисками третьей жены, чтобы кто-нибудь как можно скорее начал заботиться о младенце. Он нашел Матильду,немку, спасавшуюся от советской оккупации восточных земель. Пока она бежа
ла от наступления советских войск, ее изнасиловали русские солдаты, и затем ей пришлось сделать аборт; зародыши были близнецами. Это была травмированная
женщина в поисках дома.Самое важное воспоминание Германа о детстве было связано с тем, как Матильда трижды в неделю брала его с собой на два кладбища, где они приносили
или сажали цветы на могилы бывших жен ее мужа. Перед таким походом Матильда говорила маленькому Герману: «Сейчас мы пойдем к Сабрине и Марии». Когда Герман рассказывал об этом, он полагал, что такое приглашение посетить две могилы со стороны Матильды было столь же естественным, как приглашение в кафе на чашку кофе; в его детстве это было обыденным событием. Маленький Герман не знал, что Сабрина была первой женой его отца, а Мария его матерью,поскольку он считал своей матерью. Матильду. Однако в спальне, где кроме него спала его сводная сестра, висела фотография Марии. Взрослый Герман понимал,что в детстве он на каком-то уровне мог знать, что женщина на фотографии — его
мать. Согласно его утверждению, он полностью осознал, что Мария была его биологической матерыо, когда ему было одиннадцать лет.У Германа было и другое важное воспоминание — о его детской мастурбации.Он поведал об этом аналитику спустя полтора года после начала анализа, сразу после того, как рассказал о своей ритуалистической навязчивой мастурбации в период брака. Он занимался взаимной мастурбацией и сексуальными играми с соседской девочкой по имени Ида, которая была на несколько лет его старше; это
началось, когда ему было 5 лет, и закончилось, когда ему исполнилось 11. Ида нашла себе нового «бойфренда» и бросила Германа. Однако у него случались эксцессы мастурбации, когда он оставался один; это продолжалось до 20 с небольшим лет и опять же не сопровождалось сознательными фантазиями.Когда Герману было 13 лет, в 15 метрах от его дома была построена Берлинская стена, внезапно отделившая его дом от игровой площадки и от домов некоторых родственников, которые вынуждены были остаться по восточную сторону стены.В окрестностях появились вооруженные до зубов солдаты, полицейские овчарки и колючая проволока, а деревья исчезли. Такое резкое изменение окружающего пейзажа было одной из причин того, что в итоге он переехал на новое место, стал учиться на автомеханика, а затем на офицера полиции. Работа полицейского в Берлине в тот период истории требовала навыков стрельбы из автомата и прочего оружия, и Герман на службе приобрел все эти навыки. Когда он стал полицейским (в каком-то смысле создал экстернализованное суперэго), он прекратил мастурбировать.В возрасте 23 лет у него состоялся первый половой акт, и проникновение в женскую вагину пробудило в нем убийственные импульсы. Он подумал, что способен застрелить кого-либо из автомата, и это осознание встревожило его. Он уехал из Берлина (избегание), расставшись со своим оружием.+++В другом немецком городе он стал заниматься тем, что на поверхности казалось противоположностью его убийственных мыслей (реактивное образование):он хотел заботиться о людях и стал учиться на санитара. Он жил с женщиной, и,когда ему было 35 лет, она родила дочь, хотя он не был уверен, что именно он биологический отец ребенка. Вскоре он снова ощутил убийственные импульсы, на этот раз направленные на ту женщину, с которой он жил. После одной вспышки ярости он настолько испугался того, что может натворить, что уехал в другой город, снова используя механизм избегания.В третьем немецком городе Герман работал санитаром в психиатрической больнице. Его работа заключалась в том, чтобы охранять психически больных насильников и убийц. Временами он задавался вопросом, есть ли хоть какая-то разница между ним и его склонными к насилию пациентами. Какое-то время у него была новая подруга, но он встроил механизм избегания в эти отношения, поскольку жил за сотни миль от нее, на безопасном расстоянии, на тот случай, если ему придет мысль ее задушить. Из-за этих мыслей об убийстве он получал психиатрическую помощь раз в неделю в течение трех лет.Примерно в это время он посетил Берлин, и, пока он там находился, заболела Матильда. Он обнаружил ее без признаков жизни и отчаянно пытался ее реанимировать, требуя от отца вызывать неотложную помощь. Отец не выполнил эту команду. Герману пришлось прекратить свои попытки реанимации, чтобы самому сделать этот звонок; он считает, что при этом он потерял драгоценное время.Матильда не ожила. Даже потом, когда медик из прибывшей бригады сказал Герману, что он пытался реанимировать труп, он все равно чувствовал, что они с отцом ответственны за то, что не спасли Матильду. На этот раз Герман не смог из бежать «убийства» человека и ощущал, что внутри него действительно живет убийца.Тем временем мать его дочери решила, что она уже заботилась о ребенке 7 лет и теперь пришла очередь Германа. Герман согласился. Маленькая дочь переехала к нему; он оставил свое место в больнице с ночными сменами и нашел работу днем — ухаживать за пожилыми людьми. Он подал объявление в газету в поисках подходящей женщины, которая могла бы выйти за него и помогала бы ему растить дочь, подобно отцу, который привел Матильду, чтобы заботиться о маленьком Германе. Он нашел такую женщину, Грету, разведенную медсестру. У нее тоже была дочь, и она тоже работала с пожилыми людьми. Они поженились, а спустя несколько недель Герман добровольно сделал вазэктомию. В то время ему было 43 года.Пациент рассказывал, что, когда он встретил Грету, он узнал, что в детстве
она была многократно изнасилована отцом. Герман отметил, что он воспринимал Грету как «мертвую» женщину, ему показалось, что ее отец «убил» ее душу.Как и сам Герман, она интересовалась ритуалами древнего Египта, связанными со смертью. Ему действительно нужен был кто-то для заботы о дочери, но знание истории Греты тоже было важным фактором в его поспешном решении на ней жениться.Поженившись, они разработали ритуал, сопровождающий занятия сексом.Сначала каждый из них принимал душ и мылся; Герман при этом осознавал, что с трупов смывают мочу и фекалии, прежде чем похоронить их и отправить в иной мир. Затем они занимались любовью под особую музыку при свечах. Это давало
им подобие религиозного опыта, при котором Герман осознавал свою идею «вернуться к жизни» самому и вернуть к жизни Грету при помощи секса. Вспомните,что, когда Герман впервые проник во влагалище женщины в возрасте 23 лет, он отметил в себе убийственные импульсы. На протяжении первых лет брака его сексуальная активность позволяла ему узнать противоположное: он может вернуть к жизни «мертвую» женщину, а вместе с ней свой собственный образ, связанный с образом «мертвой» женщины.Через два года после вступления в брак Грета, похоже, устала от этих сексуальных ритуалов; она пошла на психоаналитическую психотерапию. Она сказала Герману, что страдает от цистита, и стала отказывать ему в своем участии в этих ритуалах. Когда желание Германа «забраться в ее постель», схватить ее за грудь ипроникнуть в нее фрустрировалось, он чувствовал себя, «как раненое животное».В возрасте 52 лет он пришел в анализ.

Первые полтора года анализа

Сначала Герман был похож на человека, который, лежа на кушетке, читает вслух газету. Он часто повторял то, о чем уже рассказывал аналитику. Он говорил о своей истории развития без проявления эмоций. (В это время он никак не упоминал о своей навязчивой мастурбации.) Он говорил о своих отношениях с Гретой и о своей ежедневной деятельности по уходу за пожилыми людьми. Например, Герман описывал, как однажды он утратил контроль и сломал пожилой женщине руку, когда он принуждал ее лечь в постель, а она сопротивлялась. В другой раз он был «не уверен», сделал ли он другой женщине инъекцию инсулина.Он боялся, что, если сделает инъекцию во второй раз, она может умереть. С другой стороны, если он вовсе не сделает инъекцию, он тоже причинит ей серьезный вред. Эти истории соответствовали тому, что он ранее говорил о своих страхах
причинить вред матери своего ребенка и своей второй партнерше, а также об «убийстве» Матильды.Он говорил, что находит удовольствие в том, что держит за руки умирающих
женщин. В то же время он описывал, как он хочет вернуть этих умирающих старых женщин к жизни. Он рассказывал, как он подолгу моет их, прикасается к ним и чувствует сексуальное возбуждение. Герман также рассказал о повторяющемся сновидении, в котором он моет и очищает умирающих и заворачивает их в ткань наподобие египетских мумий. Затем эти люди снимали с себя ткань, и это означало, что они вернулись к жизни.После того как Герман предоставил информацию о своих частых визитах к могилам в детстве, о желании вернуть к жизни «мертвую» жену посредством секса и о его работе с умирающими пожилыми женщинами, мы подумали, что на жизнь Германа, возможно, повлияла бессознательная фантазия, связанная с его желанием — и сопутствующим страхом — вернуть к жизни покойную мать.Доктор Аст сначала пыталась вызвать у Германа интерес к тому, как он все время фокусировался на своем желании одновременно помочь женщине и повредить ей; это было одновременно желание, чтобы она была жива, и страх перед ее возвращением к жизни. Затем аналитик высказала Герману предположение, что его ритуальные визиты на могилы двух мертвых матерей в детстве могли привести к установлению интенсивных отношений с их воображаемыми трупами, и у него,возможно, возникла мысль, что его мертвые матери могут выйти из могил. Герман вспомнил, что во время некоторых посещений могилы матери (матерей) он размышлял о возможности выкопать ее (их) и в то же время пугался такого действия.Доктор Аст начала составлять фабулу бессознательной фантазии Германа:«Я могу вернуть к жизни свою мертвую мать, она может выйти из могилы. Это будет страшно. Поэтому я в то же время хочу, чтобы она оставалась мертвой и надежно похороненной». Она поделилась этой фабулой с Германом и сказала, что перед ним, похоже, стояла невыполнимая задача: давать людям жизнь, в то же время (опасаясь их потенциального возвращения к жизни) желая их «убить». Это взаимодействие между аналитиком и Германом было отправной точкой, с которой началась взаимная заинтересованность этих двух людей, работающих в кабинете аналитика.По мере продвижения анализа доктор Аст смогла излагать Герману свои предположения; она сказала, что со стороны Матильды то, что она брала маленького
Германа на две могилы, к Марии и Сабрине, могло быть связано с ее собственным травматическим опытом аборта двух близнецов в результате изнасилования. Далее доктор Аст объяснила, что Матильда могла сместить образы двух мертвых близнецов на двух мертвых жен своего мужа. (Гораздо позже в анализе Герман рассказал доктору Аст о признании отца, что никогда не любил Матильду, а любил только Сабрину и Марию. Поэтому мы можем предположить, что компульсивные визиты Матильды па кладбища также были ее пассивно-агрессивным способом угодить мужу и получить его одобрение.)На протяжении первых полутора лет анализа Германа доктор Аст при встречах с ним нередко ощущала смутное отвращение. Она несколько раз сообщала мне о своем чувстве, что Герман помещает ее в закрытое пространство, в рамку, где она будет ощущать себя мертвой. Мы с ней подумали, что основной глубинный трансфер у Германа проявлялся в отношении к ней как к биологической матери,лежащей в могиле. Моей основной задачей было помочь доктору Аст переносить ощущение, что она «помещена в рамку» и «мертва». (Это было до того, как мы узнали о коллажах в рамках, которые изготавливал Герман.)Доктор Аст поделилась с Германом своим ощущением, что во время сессий ее словно помещают в замкнутое пространство. Она сказала ему, что его способ контролировать аналитика может быть связан с его психическими отношениями с мертвой матерыо в могиле. Он нуждался в ней, но боялся ее «мертвого» образа.Сначала Герман не принял этого объяснения. Однако вскоре он начал рассказывать аналитику о своей навязчивой мастурбации в темной комнате в квартире, где он жил с семьей. Герман, когда он состоял в браке, начал ритуалистическую мастурбацию после того, как жена прекратила заниматься с ним сексом, и после того,как его фантазия о ее возвращении к «жизни» посредством сексуальной стимуляции стала невозможной.
Он, похоже, создавал из различных частей тела, взятых из журнальных картинок, составной образ матери/любовницы, подобно тому как в детстве у него была «составная мать». Эти коллажи с выступающими из рамок частями тела позволяли предпологать, что мертвые матери могут выйти из могил. Похоже, Герман все время находился под влиянием бессознательной фантазии, которая, как считали его аналитик и я, была актуализирована из-за повторяющихся визитов на кладбище и связана с мертвецами, а также с возвращением женщин к жизни посредством сексуального возбуждения и/или их убийством. (Позже Герман сказал доктору Аст, что он часто ассоциировал оргазм со смертью.)

Со второй половины второго года до четвертого года анализа

Герман утверждал, что стыдится своей мастурбационной деятельности и из готовления коллажей, продолжавшихся, как узнала доктор Аст, на протяжении первых полутора лет анализа. Из-за стыда он не рассказывал об этих повторяющихся действиях. Когда он почувствовал, что аналитик не будет унижать его, а будет интересоваться смыслом того, что он говорит и делает, Герман начал приносить некоторые из своих коллажей на сессии и, лежа на кушетке, показывал их доктору Аст. После окончания сессии он относил свои коллажи обратно в закрытое помещение в своей квартире. После того как аналитик увидела картины обнаженных женщин в рамках, она еще лучше поняла, как Герман создавал ту же ситуацию на сессиях, помещая в рамку и ее.Как я уже упоминал, женщины на картинках часто были изрезаны, и иногда из рамки торчала нога, словно женщина пыталась выбраться из замкнутого пространства (могилы). Аналитик сказала Герману, что темное замкнутое пространство в его квартире представляет собой могилу, и то, что он держал дверь чуть при открытой, подобно торчащей из рамки коллажа ноге, отражало его желание под нять кого-то/себя самого из могилы.Герман связывал свои действия в настоящем времени со взаимной детской мастурбацией с подругой и соседкой Идой, а также с навязчивой мастурбацией, которой он предавался в одиночестве, когда она с ним рассталась, вплоть до того периода, пока он не стал полицейским. Аналитик и пациент вместе заинтересовались особыми отношениями маленького Германа с Идой. Было ли это более безопасным воспроизведением возвращения к жизни вместе с «другим»? Ему необходимо было найти хорошую мать для замещения «плохой» материнской опеки со стороны травматизированной Матильды. Он идеализировал свою мать в могиле, но ее возвращение к жизни пугало его. Ида была живой и более безопасной версией идеализированной матери. Когда она его оставила, он бессознательно стал больше инвестировать в психическое представление мертвой матери и озаботился возвращением ее к жизни и одновременно ее «убийством» посредством навязчивой мастурбации.
По мере того как Герман все больше понимал смысл своей мастурбации и сопутствующих действий, он стал рассказывать на сессиях о своих переживаниях взаимной мастурбации с Идой. Помимо того что они касались и мастурбировали друг друга, они также занимались совместным мочеиспусканием. Герман никогда не просил аналитика о совместной мастурбации и не говорил о таких мечтах.Но он, лежа на кушетке, чувствовал сильное желание помочиться, и ему приходилось выходить из кабинета в туалет (трогать свой пенис), а затем снова возвращаться и ложиться на кушетку. Его прежний метод нахождения «безопасной»матери повторялся в трансфере и был интерпретирован.

Четвертый год анализа и принятие аналитиком необычного запроса пациента о порнографическом материале

Только на четвертом году анализа Герман смог серьезно исследовать роль отца,который был слишком занят своей жизнью в нацистской Германии, чтобы найти возможность вытащить сына из объятий травматизированной Матильды. По-видимому, отцу говорили, что, если Мария забеременеет, она может умереть. Герман и аналитик исследовали возможность ощущения отцом вины за то, что он «убил» Марию, зачав с ней ребенка, который стал для него напоминанием об этой вине. Его вина скорее всего играла определенную роль в том, что он стал «отсутствующим отцом» и не оказывал помощи Герману в его продвижении по лестнице развития и достижении большей автономии. Вазэктомия Германа, похоже, была
связана с его ощущением, что если он сделает ребенка своей жене, та умрет. После смерти Матильды и до начала анализа умер также отец Германа. На четвертом году анализа Герман смог понять утраты и проблемы своего отца.На четвертом году анализа Герман также заговорил о своем желании отказаться от мастурбации. Аналитик хотела, чтобы Герман был самостоятелен в этом решении, так что она не одобряла и не осуждала его. Сначала Герман сократил свою мастурбациопную деятельность. Он говорил, что, когда он слишком часто мастурбировал, это приводило к снижению его самооценки. Доктор Аст продолжала слушать. Герман постепенно отказался от навязчивой мастурбации, включая изготов
ление коллажей, хотя и не выбросил свои порнографические журналы.В процессе этих изменений в своем поведении Герман принес аналитику книгу с изображениями орхидей и хотел, чтобы она приняла ее в подарок. Он хотел показать, что ценит ее помощь в устранении его симптома. Аналитик поблагодарила его, но сказала, что если она примет книгу в подарок, они не смогут вместе интересоваться глубинным смыслом этого действия. Герман с аналитиком обсудили тот факт, что орхидеи вырастают из «мертвых» и сгнивших веток. Фамилия аналитика Аст (Ast) по-немецки означает «ветвь» (дерева). По мнению Германа,орхидея выглядит, как вагина. В трансфере орхидея, новое представление матери, вырастает из сгнившей «ветки» (Ast). Аналитик сказала Герману, что, возможно, у него развивается новая либидинальная самость из его сгнившей самости,иногда сливаясь с ментальным представлением новой, более здоровой матери/аналитика.Далее доктор Аст и я подумали, что, даря книгу с орхидеями, Герман, возможно, хотел, чтобы аналитик хранила и защищала новые развивающиеся у него образы матери/аналитика и собственной самости, заменяющие образ мертвой матери и соответствующий образ ребенка в его бессознательной фантазии. Аналитик и это сообщила пациенту. Герман принял это и перестал требовать, чтобы аналитик оставила книгу у себя.Герман хранил и развивал свою «новую» самость, но боялся, что его «старая»самость может вмешаться и затормозить эволюцию здоровой самости. Он стал тревожным. Так, Герман начал осуществлять «трансфер» темной комнаты своего дома на кабинет аналитика для дальнейшей аналитической работы. Этот «трансфер» осуществлялся не символическим, а вполне буквальным образом.Он спросил доктора Аст, можно ли ему принести ей свои порнографические журналы — десятки журналов — и порнографический видеофильм, которые он хранил в своей темной комнате. Он утверждал, что поймет, что с ними дальше делать, после того как они некоторое время побудут в кабинете аналитика. Аналитик согласилась при условии, что они с Германом будут интересоваться смыслом происходящего и что Герман будет помнить, что только он несет ответственность за свои журналы и пленку.Доктор Аст принимает пациентов в кабинете, который находится в ее собственном доме, окруженном садом. Порнографические журналы и фильм Германа оставались в ее чулане на протяжении девяти месяцев. Однажды Герман попросил ее принести журналы в кабинет, и она выполнила его просьбу. Он очень хотел показать ей, пока лежал на кушетке, напечатанную в одном журнале фотографию мягкой бархатной подушки рядом с обнаженной женщиной. Ассоциации, вызванные этой подушкой, позволили ему осознать, что эта подушка представляет желанную для него мягкую мать. Однако, как с испугом говорил Герман, он также увидел в узорах на этой подушке изображение монстра. Он осознавал, что может надеяться вернуть к жизни мягкую мать при помощи сексуальной стимуляции,но, если она выйдет из могилы, она может превратиться в монстра, и ее необходимо будет убить. Его новое и более полное осознание этой фабулы актуализированной бессознательной фантазии подтвердилось еще раз, когда он сообщил,что «сценарий» порнографического фильма, который он принес аналитику, также был связан с оживлением мертвых: это была сексуальная история про вампиров и Дракулу.Однажды Герман сказал, что он готов избавиться от журналов и видео, и аналитик на следующую сессию принесла их в свой кабинет. В середине сессии он попросил разрешения выйти вместе с этими предметами и выбросить их в мусорный бак в саду аналитика. Он сделал это и вернулся на сессию. Аналитик подумала, что хранение этих предметов в ее доме на протяжении девяти месяцев могло иметь свой смысл: Герман ждал, пока «родится» его новая самость, прежде чем
позволить себе отбросить старую самость из актуализированной бессознательной фантазии, тем самым модифицируя и укрощая ее влияние.

Пятый год и начало «терапевтической игры»

На протяжении многих месяцев после того, как он выбросил свои порнографические материалы, Герман переходил от ощущения собственной силы к ощущению слабости, что сопровождалось тахикардией, и начал говорить о том, что ему нужен отдых. В Германии работающие граждане ежемесячно платят взносы в определенные организации, чтобы затем получать хорошую пенсию. Эти организации предоставляют индивидам возможность побывать в «терапевтических центрах» в сельской местности, чтобы те могли восстановить свою работоспособность и избежать раннего выхода на пенсию. Если человек чувствует себя психологически перегруженным, в таких местах предлагаются групповые встречи и трудотерапия. Вскоре после того как Герман избавился от журналов и пленки, он обратился в один из таких центров.Аналитик чувствовала, что Герман хочет, чтобы его«новорожденная» здоровая самость получала реальную конкретную подпитку. Она объяснила это Герману, но, поскольку он был настроен решительно, оставила выбор за ним. Почти год он добивался места в одном из этих центров, и, когда место освободилось, он оставил анализ на шесть недель и поехал «отдыхать».На первой сессии после своего возвращения Герман показал аналитику глиняную фигурку примерно двенадцати дюймов в длину. Он рассказал, что вылепил ее сам на сеансе трудотерапии в центре. Сначала, как он рассказал, фигурка представляла собой «женщину внутри него»; слепив ее, он объявил: «Моя внутренняя женщина вытащена наружу». После того как он раскрасил плоское и ли
шенное черт лицо фигурки белым, а все остальное голубым, он сказал: «Я знал,что я выкопал мать из могилы». Это осознание шокировало и напугало его, и он не мог поделиться с окружающими тем, что он сделал и как себя чувствовал. В тот момент глиняная фигурка не являлась для него сложным символом; она была трупом матери (протосимволом, Werner and Kaplan 1963). Он пребывал в состоянии сильнейшего дискомфорта. Теперь, вернувшись в кабинет аналитика, он смог возбужденно поделиться с ней этим драматическим событием. Аналитик и я подумали, что он вынес свою актуализированную бессознательную фантазию на детскую площадку и стал играть с ней под наблюдением аналитика, как Клаус
играл с кораблем викингов.Герман спросил, не может ли доктор Аст похоронить фигурку в своем саду; сад окружал ее дом, а кабинет был на первом этаже. Он сказал, что «похоронил» свои порнографические журналы и пленку в мусорном баке в этом саду, и, если она не возражает, он бы вырыл «могилу» и похоронил там же свою мать. Доктор Аст на помнила Герману, что его порнографические журналы и пленку унесли мусорщики, а если он похоронит глиняную фигурку в ее дворе, то фигурка останется в ее физическом пространстве, представляющем ее психическое пространство. Если он превратит двор аналитика в кладбище, это не даст ему возможности автономно решить, что делать дальше со своей матерью.

Шестой год анализа: создание и «захоронение» связующего объекта

Герман почти год хранил фигурку дома, а однажды взял молоток и расколол ее. После этого он несколько раз попадал в аварии на своем автомобиле, и постепенно смысл этих происшествий стал ясен. Во-первых, этот смысл был связан с чувством вины Германа за попытку «убить» свою мать; участием в автокатастрофах он себя наказывал. Вскоре на поверхность всплыл более глубокий смысл этих событий: в его бессознательной фантазии его собственный образ был «сплавлен» с образом матери. Таким образом, если мать Германа (глиняная фигурка) разрушена, необходимо, чтобы и его машина тоже была повреждена. По мере того как доктор Аст и Герман говорили о его глиняной фигурке, она все в большей степени становилась символом — не только ментальным представлением его матери, но и соответствующим ментальным образом его самого. Герман, при помощи интерпретаций аналитика, постепенно стал понимать, что его глиняная фигурка выступает в роли связующего объекта (Volcan 1981а, 2007;Volcan and Zintl 1993). Связующий объект — это внешнее место встречи ментального представления утраченного человека или предмета и соответствующего образа скорбящего. Некоторые взрослые с осложненным процессом скорби, те, когоя называю «вечно скорбящими», развивают для себя связующие объекты. Например, они «выбирают» неодушевленный связующий объект из числа доступных окружающих предметов. Связующий объект может быть личной вещыо покойного, например его часы или что-то еще, что покойный обычно носил или использовал. Подарок, врученный незадолго до смерти, или последнее перед гибелью письмо солдата с войны могут также стать связующими объектами. Реалистическое представление покойного, например фотография, также может функционировать как связующий объект. Это может быть и то, что я называю «объектами последней минуты», — что-то оказавшееся под рукой в тот момент, когда скорбящий узнал о смерти или увидел мертвое тело, предмет, связанный с последними минутами, когда ушедший был еще жив. Посредством инвестиций в связующие объекты вечно скорбящие экстернализуют свой процесс скорби в связующем объекте, внешнем по отношению к ним.
Они могут лелеять хроническую надежду вернуть покойного при помощи магии связующего объекта и хроническую надежду завершить работу скорби (психологически убить представление мертвого индивида или вещи), избавившись от связующего объекта. Ни то ни другое им не удается; вместо этого они устанавливают абсолютный психологический контроль над связующим объектом, откладывают работу скорби и остаются вечно скорбящими. Однако наличие связующего объекта дает возможность когда-нибудь завершить работу скорби.Герман хранил глиняную фигурку, созданный им связующий объект, в своей квартире в ящике рядом с банкой вагинального крема, который использовала его жена. Т. е. у него еще сохранились остатки фантазии, что он сможет при помощи секса вернуть свою мертвую мать. Однажды он тем же самым молотком окончательно разбил глиняную фигурку на маленькие осколки, совершив, говоря другими словами, символическое убийство (попытку быстро и магическим образом завершить свою скорбь). Он поместил кусочки в стеклянную банку и, поскольку он еще не мог избавиться от убитой матери, хранил эту банку дома. После многих месяцев работы аналитик, почувствовав, что Герман застрял не может ни попрощаться со своей матерыо, ни избежать этого, предложила, что бы он принес разбитую фигурку на аналитическую сессию. Она сказала, что они могут вместе посмотреть на убитый символ и поинтересоваться, какие мысли возникают по этому поводу у Германа. Когда Герман принес банку с глиняными осколками па сессию, аналитик сказала: «Позвольте этой фигурке говорить с вами». Тогда Герман «услышал» иесшо: «Staubkorn, Fish, Dinosaurier, gross, gering: Alles ist in mir drin» («Пылинка, рыба, динозавр, большое, маленькое: все есть во мне»). Приводя ассоциации к тому, что он только что «услышал», Герман осознал послание представления матери в своей актуализированной бессознательной фантазии. Она говорила, что она была большой и маленькой, она была всем, она была всем миром, и ее сын не должен от нее избавляться. Герман решительно сказал: «Я сделал эту глиняную фигурку, и я могу избавиться от нее. Мне нужно разрушить ее полностью и окончательно, чтобы дать место тому новому, что может вырасти во мне». Он сказал, что после «рождения» фигурки потерял 10 килограммов веса, и тот факт, что он похудел и стал себя лучше чувствовать, был свидетельством того, что она уже не находилась внутри него. Он добавил: «На самом деле я не могу оживить мертвую женщину, сделать мертвую женщину живой это вне моих возможностей». На следующей сессии Герман подробно описал, как он «хоронил» глиняную фигурку. В сопровождении своей жены и еще одной женщины, друга семьи, он пошел за город к реке, через которую был переброшен мост с деревянным покры151тием. Он сообщил, что еще раньше выбрал это место, чтобы там «похоронить» свою мать, когда наступит время. Он оставил двух женщин у реки (они могли представлять собой двух женщин в могилах, но в терапии этот момент не исследовался), символически прошел родовой канал, пройдя в одиночку под мостом, и бросил глиняную фигурку в воду. Затем он выбросил пустую байку в мусорный бак.Это событие произошло вскоре после того, как ураган Катрина вызвал наводнение в Новом Орлеане, и Герман видел телерепортаж об этом бедствии. В это же время было наводнение и в Германии, где жили Герман и аналитик. Герман сказал, что, после того как он избавился от глиняной фигурки, он заметил маркировку на ветках у реки, согласно которой уровень воды недавно был очень высоким. Он подумал, что городу могла угрожать катастрофа, но сейчас опасность миновала. (Я снова хотел бы напомнить читателю, что фамилия аналитика по-немецки значит «ветка».)Доктор Аст чувствовала, что, когда Герман выбрасывал свой связующий объект, он осознавал присутствие аналитика. Разрушение ментального представления матери и соответствующего образа себя в своей бессознательной фантазии не было генерализованным и не разрушало его аналитика или город, в котором они с аналитиком жили. Поэтому, когда Герман закончил рассказывать историю о том, что он делал в том месте, доктор Аст отметила: «Я все еще жива, и вы тоже».
Герман и сам выразил это, хотя и по-другому. Он сфотографировал деревянный мост до и после того, как выбросил осколки глиняной фигурки в реку. Он символически показал, что мост и весь мир в целом остались невредимыми, когда он окончательно избавился от матери и от соответствующего собственного образа.Он всего лишь разрушил и похоронил глиняную фигурку, ничего больше.На протяжении следующих нескольких недель Герман говорил о том, что чувствует себя «свободным», и часто возвращался к детским воспоминаниям о Берлине, словно хотел заново реорганизовать свои детские образы. Он вспоминал о множестве людей и вещей, в особенности о своей сводной сестре (сейчас она за
мужем и имеет детей), с которой они жили в детстве в одной комнате, и о сводном брате, который уже давно жил в очень далекой от Германии стране. Когда я слушал, как доктор Аст описывала свою работу с Германом после «похорон» глиняной фигурки, я думал, что он похож на мальчика, который переживает «прохождение подросткового периода» (Bios 1979), пересматривает образы детства, модифицирует некоторые из них, отбрасывает другие и, конечно, приобретает новые. Замечания Германа о Берлине изменились, и город стал для него
политическим городом, реалистическим образом, который видят и другие люди.Вольфенштейн (Wolfenstein 1966, 1969) утверждает, что прохождение подросткового периода предоставляет модель для взрослого типа скорби: человек модифицирует и утрачивает некоторые внутренние образы и обретает новые. В тот момент, когда Герман выбрасывал глиняную фигурку, он, казалось, не чувствовал глубоких эмоций. Он сказал доктору Аст, что его это удивляет. Одна ко вскоре пришло Рождество, и Герман обнаружил, что он плачет, слушая запись хорала о зачавшей Деве Марии. Он оплакивал утрату своей матери. Он вспомнил,как однажды в начале анализа он почувствовал невыносимую боль, подумав о том,
что у него никогда не было опыта жизни с собственной биологической матерыо.В это Рождество он снова чувствовал сильную боль, но она была «другой». Его плач сделал эту боль иной. Он снова прослушал ту же музыку, и на этот раз боль ощущалась как «воспоминание» (формирование воспоминания, Tähkä 1984).

Седьмой год и появление эдипальных тем

После модификации влияния его прежней актуализированной бессознательной фантазии посредством создания конкретного символа матери и соответствующего собственного образа и затем их «захоронения» у Германа появилось общее с женой хобби. Они назвали это хобби Bluemeln, это немецкое слово может быть приблизительно переведено как «игра в цветы». Они ходили в ботанические сады и поля за городом, искали цветы и рассматривали их, запоминали их названия и радовались, когда обнаруживали новые. Герман сказал доктору Аст, что видел во сне отца; отец, упомянув людей «высшего общества» из немецкого телесериала, сказал сыну, что тот еще не достиг социального уровня этих телеперсонажей. Эта тема была отражена в трансфере,когда Герман сравнил свой профессиональный титул с профессиональным титулом аналитика, косвенно высмеивая «более высокую» степень аналитика. Аналитик почувствовала, что Герман начал привносить в анализ эдипальные темы. Он становился соперником доктора Аст. Лежа на кушетке, Герман говорил о том, что
воспринимает себя, как «птицу, которая может летать». Он хотел подниматься «все выше и выше», но не знал, позволит ли ему это аналитик. Что, если кушетка опутана воображаемой сетыо, которая не даст ему высоко взлететь?Он переживал то, что аналитик воспринимала как кастрационную тревожность, когда думал, что во время бури ему на голову может упасть ветка дерева(Ast). С целыо контроля над своей кастрационной тревожностью он озаботился мусульманским обычаем во время некоего религиозного праздника приносить в жертву животных, перерезая им глотки. Это не Герман будет кастрирован, а некое животное. Его сердило то, что животным не давали анестезии, чтобы по край
ней мере облегчить их боль. (Герман осознавал, что в кабинете аналитика есть много мусульманских предметов, преимущественно из Египта.) Когда я слушал, как доктор Аст рассказывает мне об этой фазе анализа Германа, я подумал, что на этот раз он похож на маленького мальчика, который столкнулся с эдипальными проблемами и соответствующей тревожностью по поводу соревнования с аналитиком. Я также ощутил радость аналитика, вызванную прогрессом пациента. После того как Герман стал проявлять и выносить кастраци
онную тревожность, он начал постепенно воспринимать себя как мужчину с соответствующей самооценкой. В реальности он сбросил вес и выглядел как физически здоровый и привлекательный мужчина. Он говорил о том, что лишь немногие могут похвастаться такой карьерой, как у него, которая длилась 30 лет. Он объяснил, что его предшествующая фантазия убийства или оживления матери перестала быть составной частью его рабочей деятельности. Окружающие хвалили его уровень профессионализма. С этого времени Герман стал просто еще одним «типичным» пациентом с невротической организацией личности на кушетке. Примерно через год после того как он избавился от глиняной фигурки, он при
нес на одну из сессий эдипальное сновидение, в котором он занимался сексом с одной из своих супервизоров на работе. И аналитик, и Герман понимали, что эта
женщина замещала фигуру аналитика. Герман также рассказал аналитику о сексуальных мыслях, которые у него возникали в отношении одной женщины-коллеги. В то время у него по-прежнему не было сексуальной жизни в семье, хотя он чувствовал себя комфортно с женой как спутницей жизни. Он подразумевал, что не сближался с сослуживицей, поскольку это было бы неправильно. Герман и доктор Аст обсуждали тот факт, что, когда Герман женился, его жена представляла для него очень специфический образ: она была «мертвой» женщиной в его актуализированной бессознательной фантазии, которую необходимо было возродить к жизни. Теперь она стала подходящей спутницей жизни, но не сексуальным
объектом. Жена, в свою очередь, чувствовала, что ей с ним комфортно, но она не стремилась к сексу с ним. Доктор Аст не давала Герману советов насчет его отно
шений с женой. Только сам Герман и его жена должны были решать, будут ли они сексуальной парой или останутся хорошими компаньонами.По мере того как Герман проходил эдипальную фазу своего анализа, у него возрастал интерес к отцу. Они с аналитиком еще раз обсудили идею, что отец чувствовал себя виновным в смерти Марии, поскольку он зачал с ней ребенка. Эта идея, похоже, наложилась на предшествующую актуализированную фантазию Германа об «убийстве» (или возвращении к жизни) мертвой женщины. Отец Гер
мана не был солдатом в армии нацистской Германии, но теперь в психике Германа «отец-убийца» ассоциировался с нацистскими убийцами. Он вспомнил, что,
когда в возрасте 22 лет работал полицейским, он пересекался с сыном очень известного нациста и позже помогал ему в перевозке бутылей некоего «смертель
ного газа» для промышленных целей. Он также вспомнил, что однажды подвозил в своем грузовике группу молодежи из Израиля, представляя, что везет их в ла
герь смерти.Со стыдом возвращаясь к этим воспоминаниям, Герман стал интересоваться,не идентифицировался ли он с отцом-нацистом. Он твердо решил узнать, чем же
конкретно занимался его отец во время власти нацистов в Германии. В итоге он смог установить контакт со своим старшим сводным братом, который много лет
назад уехал в далекую страну, и от него он многое узнал о сложностях жизни отца во время войны. Он не получил определенного ответа, был или не был его отец
замешан в связях с нацистскими властями. Он снова услышал, что отец делал все возможное, чтобы найти для него мать. Брат подтвердил, что отец часто отсутствовал дома, пока рос Герман. Герман вспомнил, что, когда он был ребенком, у него были вспышки гнева, и он ощущал себя беспомощным. После он провел много времени на кушетке, собирая свои хорошие воспоминания об отце, например, что у отца был огромный воздушный змей размером с маленького Германа.Технически говоря, на этой фазе анализа Герман искал сильную отцовскую фигуру как модель для идентификации. Он рассказывал о том, что в доме Иды всегда было много смеха, и ему очень нравился отец Иды. Он подумал, что, когда он
был ребенком, ролевой моделью для него был отец Иды. Только когда Герману было уже за 20 лет, они с отцом стали что-то делать вместе, например чинить автомобили. Доктор Аст присоединилась к Герману в его поисках хорошей отцовской модели. Они продолжили обсуждать возможность того, что отец Германа чувствовал вину из-за смерти Марии и переживал осложненную скорбь. Оценка возможных проблем отца дала Герману свободу принять себя как мужчину с адекватной самооценкой, которая выработалась у него в анализе. Он сказал, что «спокоен» внутри и хочет жить счастливо, хотя считает, что его время жизни как невротической личности будет относительно недолгим, ведь ему скоро исполнится 60 лет. Аналитик, которая в реальности моложе Германа, заверила его, что и после 60 жизнь продолжается.

Окончание анализа

Через несколько месяцев Герман и его жена ушли в отпуск и стали заниматься сексом без сопроводительных ритуалов. Он чувствовал себя свободным. Вскоре Герман начал говорить об окончании анализа. Доктор Аст попросила его подождать и посмотреть, нет ли чего-то, с чем ему необходимо еще поработать. На следующих сессиях Герман откликнулся рассказом о своем желании узнать, был ли он биологическим отцом своей дочери. Не следует ли ему и дочери пройти анализ ДНК? Казалось, он все еще хочет проделать какую-то работу по принятиюсвоей мужественности. Вскоре он отказался от этой идеи. Он сказал, что если дочь не его биологический ребенок, это не делает его менее мужественным, и он не хочет ее обидеть. Дочь пошла по его стопам и получила образование медсестры, но не работала в этой области. Она получила степень в области антропологии и поехала проводить полевые исследования в Центральной Азии. Герман гордился ею.Они с аналитиком вместе договорились, что через четыре месяца они закончат анализ.Герман посетил свою сводную сестру и ее семью в другой части Германии. Вовремя этого визита он помог своему шурину, фермеру, спасти несколько овец.Он также обнаружил дохлую кошку, положил ее в коробку и позвонил ветеринару. Он сказал, лежа на кушетке: «Моя зачарованность спасением жизни и смертью прошла». Он думал о том, чтобы написать книгу о своем опыте работы с по
жилыми людьми. Рассказывая о проекте написания книги, он сказал доктору Аст: «Жизни после смерти нет. Я не видел, чтобы мертвый снова стал живым. У меня была прекрасная карьера на протяжении 30 лет. Моя жизнь состоялась».Они с женой затеяли ремонт и покрасили свой дом, прежде строго белый, яркими красками. Доктор Аст подумала, что ремонт и покраска дома отражали новый взгляд на жизнь этой пары. Ей не было необходимости делиться с Германом этим пониманием.По мере приближения окончания анализа у Германа начались боли в желудке. Примечательно, что, когда он на кушетке описывал свои симптомы, доктор Аст подумала, что у него может быть рак. Возвращение к теме смерти стало для них частью их процесса скорби по приближающемуся окончанию анализа, но эта тема сохранялась недолго. Герман прошел гастроскопию и обнаружил, что он здоров. Доктор Аст сказала мне, что ей будет не хватать Германа. Когда Герман рассказал, что увидел дерево с поникшими ветвями (Ast), он явно интересовался тем,как будет чувствовать себя аналитик, когда они перестанут встречаться. Пациент и аналитик говорили о том, что они переживают утрату и принимают связанные с ней чувства (Viorst 1982; Schubert 2000). Герман поблагодарил доктора Аст за то, что она была с ним эти семь с половиной лет и помогла ему. Он сказал, что особенно благодарен ей за то, что она помогала ему найти собственный путь решения проблем.На последней сессии Герман был в хорошем настроении, поскольку его падчерица, которая несколько лет тому назад переехала в собственную квартиру, шут
ливо поприветствовала его словами «привет от одного проблемного человека другому». Падчерица поведала Герману, что у нее есть эмоциональные проблемы и
она хотела бы, чтобы он попросил доктора Аст рекомендовать ей хорошего аналитика. Она решила, как и ее отчим, пройти психоанализ. Герман сказал, что этот разговор с падчерицей показывал, что она видела, насколько ему помог психоанализ. Он посмеялся и назвал себя «старым кроликом». Доктор Аст рассказала мне,что в немецком языке быть «старым кроликом» значит быть экспертом в какой то области. Герман утверждал, что он стал экспертом в том, как он переживает психоаналитический процесс, завершает его и идет на поправку. Доктор Аст рекомендовала аналитика для падчерицы Германа.

Описывая анализ Брауна с начала до конца, я буду говорить о том, что мне при
ходило в голову в те или иные моменты, пока я сидел за кушеткой анализанта. Кро
ме того, я попрошу читателя отмечать сопротивления, адаптации, трансферно-
контртрансферные проявления и цели терапии в случае этого «типичного» ин
дивида с нарциссической личностной организацией и сравнить их с тем, что мы
наблюдали в терапии Гейбла, «типичного» индивида с невротической организа
цией личности (глава И). Браун был первым пациентом с нарциссической орга
низацией личности, которого я анализировал. В следующей главе я опишу, чему
он научил меня в отношении работы с индивидами, обладающими сходной внут
ренней структурой.

Когда Браун пришел ко мне в анализ в конце 1960-х, он был 30-летиим вра
чом, выпускником одного престижного медицинского института и доцентом в
другом, не менее престижном. Он был женат, у него было две дочери, 7 и 5 лет, и
4-летний сын. До встречи со мной он обращался поочередно к двум другим пси
хотерапевтам, поскольку чувствовал, что он несчастен в браке. Как он сказал, оба
психиатра пытались давать ему советы, как себя вести в роли отца и мужа. Это
его оттолкнуло. На этот раз он решил обратиться к психоаналитику, и когда он
позвонил в то место, где я работал, его направили ко мне. Я был тогда на 5 лет
старше Брауна. Наша работа продолжалась четыре с половиной года.

«Замороженный» принц
Я помню, что Браун показался мне похожим на какого-то европейского прин
ца прошлых веков, из тех, что на музейных полотнах изображены с застывшим
выражением лица. Он был высоким и мог бы показаться привлекательным, но он
никогда не улыбался. Он рассказывал мне свою личную историю абсолютно мо
нотонным голосом, без малейших изменений в интонациях. Когда я начал его слу
шать, у меня не было эмпатии, не было гнева, не было никаких других чувств. Мне
было интересно, как он мог преподавать в медицинском институте, поскольку мне
казалось, что у него полностью отсутствуют необходимые для хорошего препо
давателя навыки. Поэтому я не удивился, узнав, что его основной функцией была
работа в лаборатории, не требовавшая особого контакта с людьми.

Я сразу узнал, что один из предков Брауна по материнской линии был лиде
ром колониального периода, игравшим важную роль в создании государства США
в 1776 г., и его имя и подпись можно увидеть на широко известных публике до
кументах. Семья очень гордилась своей историей, и на протяжении диагностичес
кого периода моего взаимодействия с Брауном я видел на его лице слабое подо
бие улыбки лишь тогда, когда он упоминал своего знаменитого родственника.
Семья Брауна жила в доме в престижном районе города с того времени, как ему
исполнился год. Вскоре после переезда в этот дом его мать забеременела, затем
родился его брат. Ранее отец и мать Брауна жили в сельской местности в более
скромном, но историческом доме, который принадлежал предкам семьи и был
окружен полями кукурузы. Брауну рассказывали, что его мать любила есть ку-
курузу и набрала избыточный вес; после рождения первого сына у нее была боль
шая грудь и много молока.

У матери Брауна, которая была дочерью врача, «на все были конкретные от
веты»; она считала, что может решить любую каждодневную проблему, и прояв
ляла интерес к кулинарным изыскам. Однако с детьми она держалась отстрапен-
но и поручала заботу о них служанкам. Браун помнит, что у одной из нянек его
детства было косоглазие, немецкий акцент и немецкое имя. Больше у него ника
ких связанных с ней воспоминаний не было. Я подумал, что описание няни-нем
ки Брауном могло включать в себя образ холодной матери, ассоциирующийся с
пугающими архаическими объектами периода Второй мировой войны, когда аме
риканцы воевали с немцами. После рождения брата Брауна их отец, военный ре
зервист, отсутствовал дома на протяжении полутора лет, хотя на фронт его не по
слали. Позже отец, заядлый рыбак, часто отлучался из дома, и Браун не помнил,
чтобы он посвящал ему какое-то время. С братом Браун тоже не был близок.

Когда Браун пришел ко мне, его отец, чей род также восходил к самым нача
лам американской истории и тоже врач по профессии, был главой важного част
ного медицинского комплекса. Этот отстраненный и консервативный человек в
первую очередь был администратором и бизнесменом, а не врачом. Хотя, соглас
но Брауну, до вступления в брак отец был более «диким»; он также был известен
своими эскападами, быстрой ездой и спортивными достижениями. Брат Брауна
явно перенял этот стиль ранних отцовских лет: он был спортсменом и работал на
роскошном спортивном курорте, находящемся достаточно далеко от места жи
тельства его родителей. Сам Браун интересовался математикой, но ему пришлось,
следуя семейной традиции, изучать медицину.

Хотя дом, в котором росли братья, был хорошо организован на поверхностном
уровне, члены семьи относились друг к другу с некоторой черствостью и безраз
личием. Жизнь в доме вращалась вокруг ригидного графика социальной деятель
ности. Детям разрешалось присоединяться к родителям в час коктейля. Ужин
каждый вечер был тематическим: то все говорили по-французски, то соревнова
лись в грамотности или в знании имен исторических фигур, подписавших Дек
ларацию независимости. Мне показалось, что Браун рос в атмосфере постоянно

го присутствия прямых или косвенных упоминаний знаменитого родственника
колониального периода. Брауну часто говорили, что он похож на мать, а брат —
на отца. Он помнит, как в детстве считал, что из-за этого он ближе к тому важно
му родственнику по материнской линии, чем брат. Огромный портрет этого род
ственника висел в зале для званых обедов, и маленький Браун полагал, что у него
такие же глаза, как у человека на портрете. Он был «особенным» ребенком, но не
мог вспомнить ни одного случая явного выражения теплых эмоций во всей этой
стилизованной семейной общности.

Пациент хорошо учился в начальной школе, затем в старших классах, но в то
же время он вспоминал, что в детстве все время был погружен в мечты, а ночыо
его преследовали теневые фигуры, кроющиеся за его кроватью. В пубертатном пе
риоде у него была привычка обвязывать ночыо свои бедра и ноги веревкой, смот
реть на ссадины от веревки, иногда фантазируя о собственной казни, и наконец
мастурбировать. В то время, когда я об этом услышал, у меня не было никакого
представления о специфических психологических факторах, которые могли при
вести к развитию у юного Брауна такой странной мастурбационной привычки.
Когда Браун был подростком, он был застенчив в межличностных отношени
ях, особенно со взрослыми, но скрывал это. Он вспоминал, что, когда ему было
16 лет, он слышал, что родители кричали друг на друга, и у него возникло неожи
данно приятное чувство: в конце концов оказалось, что у них есть эмоции. Одна
ко он ощущал, что с учетом той среды, в которой он рос, ему было поздно учиться
открыто выражать такие чувства. Кое-кто из двоюродных родственников подбад
ривал его, учил танцевать. Он же оставался по-прежнему «застенчивым». Слушая
его, я чувствовал, что он ощущал себя «особенным» и выше других. Например,
встречаясь с девушкой, он обычно требовал секса с первого свидания: он чувство
вал, что вполне этого достоин.

В 22 года он (с разрешения матери) поехал отдыхать с одноклассником и во
время путешествия встретил свою будущую жену. Она не была выдающейся в со
циальном плане, и ее происхождение было не сравнить с его происхождением. Она
забеременела, и четыре месяца спустя он на ней женился. После окончания ме
дицинского института он стал работать в медицинской компании отца, специа
лизируясь на деятельности, которая не требовала особого взаимодействия с дру
гими людьми. К тому моменту у Брауна и его жены уже было две дочери. Когда
он работал в медицинском комплексе отца, его жена родила третьего ребенка,
мальчика, физическое здоровье которого с самого рождения было неважным.
Браун и его жена воспринимали этого ребенка как хрупкого и болезненного. Браун
считал, что этот ребенок нарушил «особенность» семейного имени; его самооценка
была под угрозой.

Вскоре после того как он узнал о «несовершенстве» ребенка, Браун соблазнил
Элен, дочь известного судьи, которая работала секретарем в медицинском комп
лексе отца Брауна, и она забеременела. Элен сделала аборт, и их роман закончил
ся. Браун описывал, как окончание этих отношений нанесло ему нарциссический
удар и, наряду с потенциальным крахом его брака и огорчительным несовершен
ством новорожденного сына, уязвляло его чувство самодостаточности. Браун бро
сил работу в медицинском комплексе отца и получил место на кафедре в меди
цинском институте другого города, куда он и переехал со своей семьей. Он обра
тился за психиатрической помощью, а затем пришел ко мне.

Слушая Брауна на протяжении диагностических сессий, я ясно видел, что, не
смотря на тот факт, что он пришел ко мне в терапию и рассказывает мне об угро
зах своей самооценке, он меня обесценивал. Он несколько раз упомянул о том, что
он — лабораторный ученый, и намекнул, что меня он настоящим врачом не счи
тает. Я был просто психоаналитиком, а не ученым. Когда он объяснял, чем он за
нимался, когда был не в лаборатории и не дома, он рассказал, что почти каждый
день посещал бассейн в сельском спортклубе. Однако он ходил туда не плавать;
он сидел в плавках на краю бассейна и мечтал о том, как все красивые женщины
в клубе смотрят на него и восхищаются красотой его тела. Собрав достаточное ко
личество восхищения, он возвращался домой, где ощущал, что жена не ценит его
«особость», его ум и его веру в то, что он должен быть центром внимания.

Когда я начал работать с Брауном, категории «нарциссического расстройства»
в DSM, справочнике АРА, еще не было. Дело было еще до жарких дискуссий сре
ди психоаналитиков об индивидах с чрезмерным нарциссизмом, об их так назы
ваемых нарциссических трансферах и типичных контртрансферах аналитиков
при работе с ними. Впервые я опубликовал случай Брауна в 1973 г. Теперь, почти
четыре десятилетия спустя, я чувствую, что могу более надежно защитить его
идентичность от раскрытия и поэтому могу более подробно описать его анализ.
Далее следует подробное описание анализа Брауна с начала до окончания. Ког
да четыре с половиной года психоанализа сжимаются в краткий рассказ, это мо
жет создать ложное впечатление быстрого прогресса; в действительности в посто
янном взаимодействии с этим анализантом многие из психоаналитических сес
сий были наполнены упрямым молчанием, монотонным обесцениванием других
людей и его бесконечным восхищением собственной вербальной продукцией.

Аналитик как фигурка на полях карикатур Олифанта
Браун начал свой анализ на кушетке, в ригидной позиции, выдавая бесконеч
ные отчеты о своих каждодневных делах монотонным голосом; все это выгляде
ло не как общение со мной, а как некая продукция, которая предназначена вызы
вать изумление. Через несколько недель он съездил на курорт к своему брату и
там соблазнил иностранку, которая, как и я, говорила по-английски с акцентом.
Он не чувствовал особой теплоты к этой женщине и даже не мог вспомнить ее
имени. Моя первая мысль была о том, что посредством этой связи Браун симво
лически «трахал», обесценивал и контролировал меня. Я также думал о том, что
секс с этой иностранкой был для него средством получить мою любовь. Но в тот
момент эта «любовь» не могла быть искренней. Поскольку это было только начаа

ло его терапии, следуя психоаналитической технике, которой меня учили, я не
сказал Брауну, что я думаю о его соблазнении этой женщины. Я стал ждать даль
нейшего развития трансфера.
Оглядываясь на начало терапии Брауна сегодня, когда я пишу об этом, я ду
маю: что, если бы я анализировал его сейчас и он рассказал мне про иностранку,
стал бы я сразу делать трансферную интерпретацию? Я полагаю, что, если бы я
выдал трансферную интерпретацию на столь ранней стадии анализа Брауна, она
бы не сработала. Думаю, он даже бросил бы анализ, поскольку он не был готов
напрямую услышать, что некий другой человек — аналитик — столь важен в его
жизни, что он «вынужден» заниматься сексом с какой-то женщиной, представля
ющей этого человека, пусть даже в реальности он обесценивает ее/меня. Это было
бы угрозой для его грандиозности.

Браун осознавал, что я говорю с акцентом. Он не спрашивал, откуда я родом и
почему нахожусь в Соединенных Штатах. Он вел себя так, будто моя личность,
моя идентичность не имели значения. Но он продолжал приходить четыре раза в
неделю и ложиться на кушетку. Когда он упоминал свою жену, он с горечыо жа
ловался на нее. Он редко говорил о детях до тех пор, пока кто-то из них не выиг
рал у него в тривиальной игре. Я подумал, что даже проигрыш в детской игре ра
нит его самооценку. Я чувствовал, что ему необходимо быть не просто первым,
но единственным. Я сидел позади него и чувствовал себя одиноким. Я задавался
вопросом, не он ли заставляет меня чувствовать то одиночество, которое ощущал
он сам, когда был ребенком. Но даже эти «инсайты» не уменьшили мое чувство
отвергнутости и скуку.

Как начинающий аналитик может выносить скуку, вызываемую таким паци
ентом, как Браун? На протяжении первых двух лет анализа Брауна я обращался
за супервизиями к покойной Эдит Вайгерт, которую интересовала нарциссичес
кая проблематика; она писала работы о нарциссизме (Weigert 1967) и могла про
чувствовать мою фрустрацию. Я помню, как Вайгерт сказала, что поведение Бра
уна на кушетке вызвано не моими «прекрасными глазами», а тем, что Браун про
сто не знал другого способа переживать «близость» с другим человеком. Более
того, он давал мне понять, что мог чувствовать он, когда был ребенком. Поэтому
я мог оставаться в аналитической позиции и проявлять эмпатию к Брауну, даже
когда он молча лежал на кушетке или рассказывал мне о сложных научных про
цедурах, понимая, что я их не знаю, и тем обесценивая меня и утверждая свое пре
восходство.

Я обыгрывал в своем сознании одну картину: я видел длинный обеденный стол
в зале. На одном конце стола сидит отец Брауна, на другом — его мать. Мальчики
сидят напротив друг друга у длинных сторон стола, на некотором расстоянии от
обоих родителей. Напротив Брауна висит огромный портрет родственника коло
ниальной эпохи. Служанка-немка разливает суп по тарелкам. Отец спрашивает:
«Когда день рождения Джорджа Вашингтона?», «Как зовут его жену?». Мальчи
ки отвечают. Затем вопросы становятся более личными. «Сколько подписей под

Декларацией независимости?». Маленький Браун знает ответы, но это никого не
впечатляет. Предполагается, что он должен знать эти ответы и не забывать, кто
его родственник. Но никто не спрашивает его, как он провел день, весел он или
печален. Он смотрит в глаза родственнику на картине. Да, родственник знает, что
он «особенный». Когда я играл в уме с этой картиной, я мог сохранять эмпатию к
Брауну, поскольку за его чувством превосходства я ощущал его одиночество.

На кушетке Браун иногда начинал перечислять системы симптомов и собы
тий, которые, по его мнению, должен знать аналитик; он изложил подробную «ис
торию» и описание со множеством примеров своей фобии высоты, например стра
ха лестниц-стремянок. Это была новая для меня информация. Один из аспектов
его фобии проявлялся в детском сновидении, в котором он лез по такой лестнице
вверх, чтобы подсмотреть, что делают родители у себя на втором этаже. Он рас
сказал мне, что в реальности он и его брат были «заточены» на первом этаже дома,
вместе со слугами. Вечно закрытая дверь на второй этаж дома с раздельными вхо
дами была символом взрослых тайн. В сновидении Брауна лестница-стремянка,
при помощи которой он пытался раскрыть эти тайны, была неустойчивой, и он
был вынужден оставить свои попытки и вернуться в свою комнату на первом эта
же. Я чувствовал, что его воспоминание об этом сновидении и рассказ о нем были
связаны с трансферными аспектами. Если он бессознательно воспринимал меня
как своих родителей, он не будет вступать в прямые отношения со мной, а вер
нется в свой собственный мир, который, как я понял, был одиноким царством.

Когда я пытался вызвать у него интерес к сновидению, он стал настаивать на
«формальности» его отношений со мной и высмеивать свободные ассоциации; од
нако он сказал о своей надежде, что его психоанализ будет «потрясающим успе
хом». Он стал говорить о карикатурах Патрика Брюса Олифанта, где на краях
основной картины нарисованы маленькие фигурки, и сказал, что аналитик напо
минает ему эту фигурку на полях. Каждый, кто видел в газетах карикатуры Оли
фанта, знает, что в этих фигурках на полях заложен глубокий смысл и значимость.
Я подозревал, что и Браун на каком-то уровгге это тоже знал, хотя на поверхност
ном уровгге он продолжал меня обесценивать.

Затем Браугг рассказал, что помнит день, когда его новорожденного брата при
несли домой. Поскольку ему в тот момент было всего два года, я подумал, что это
может быть «покрывающим воспоминанием» (Freud 1899, 1901), чем-то вроде
сновидения. В этом воспоминании день был хмурый, и он смотрел из гаража на
обрубок дерева без веток и побегов. Я подумал, что это дерево представляло его
мать, верхняя часть которой — ее грудь — стала для мальчика «отрезана». Он
ощущал, что именно тогда начался его поворот внутрь, к собственным ресурсам;
серый был цветом одиночества.
Браун осознавал свою зависть к брату, и после рассказа о сновидении он вы
разил открытую зависть к моим пациентам и связал ее с воспоминаниями о сиб-
линговом соперничестве. Однажды детская коляска с братом выскользнула из его
рук и покатилась под движущийся автобус; все едва не закончилось трагедией.

Семья считала это случайностью, но мой анализант знал, что он пытался избавить
ся от брата как соперника в борьбе за внимание матери, и не чувствовал раская
ния. Он рассказывал мне об этом без каких-либо эмоций.
Несмотря на упоминания кратких вспышек зависти, убийственной ярости и
некоторые высказывания обо мне, трансфера, с которым можно было бы работать,
так и не развивалось. Он не переживал фрустрацию в течение сколько-либо долго
го времени на кушетке; он справлялся со своей фрустрацией «нажатием кнопки» —
призывал на помощь фантазию своего превосходства, включая ее, словно пульт
управления телевизором. Он искал женщину, которая будет его «поощрять»; поз
же он стал называть этот идеал «щедрой женщиной». На рабочем месте или в рес
торане он мог, увидев женщину, замечтаться о ней; иногда эти подробные мечты
включали в себя сцены ее спасения от изнасилования; он был «спасителем».

На протяжении первого года анализа он проводил столько времени в своих
фантазиях, что это стало угрожать его работе. Он мечтал и мастурбировал на ра
боте, закрыв дверь своего офиса, а иногда и ночью, лежа рядом с женой. Он чув
ствовал себя отвергнутым, если она не выражала своего восхищения им открыто.
Он мастурбировал по утрам, а затем вешал свои испачканные пижамные брюки
там, где их увидит жена, словно желая сказать ей: «Ты мне не нужна». Я проводил
связи и делал интерпретации, показывая ему, что он ведет себя подобным обра
зом и со мной, но это не давало результатов. Иногда он показывал свою вежли
вость, молча выслушивая мои объяснения. Но затем он вел себя так, словно я вовсе
ничего ему не говорил, и возвращался к очередной фантазии о щедрой женщине.

Однако он провел ассоциацию с вывешиванием своей запачканной пижамы,
вспомнив, какое отвращение у его матери вызывало его недержание во время бо
лезни. Когда я сказал ему, что, возможно, это повторение нужно ему, чтобы про
верить реакцию жены/матери в надежде справиться с изначальным унижающим
событием, отклика не последовало. Через несколько дней после этого он сказал,
что может заболеть желудочным гриппом и опасается, что не сможет контроли
ровать дефекацию. Кроме того, он провел около двух часов в уборной вместе с
сыном, ожидая, пока тот сможет освободить кишечник. Я подумал, что посред
ством такого поведения он становится вторгающейся матерью, а его сын стано
вится самим Брауном, униженным ребенком, который вынужден испражняться
только в надлежащем месте и надлежащим образом. Экстернализуя свою унижен
ную самость на сына и унижая его, он избегал изначального события, в котором
унижали его самого. Однажды он пришел ко мне в офис вскоре после мастурба
ции, и на его брюках были пятна. Он снова повторял свою детскую травму, свя
занную с недержанием, и хотел посмотреть, буду ли я вести себя так же, как его
мать. Но в то же время я ощущал, что он фокусировался на сообщении мне: «Вы
не нужны мне как объект любви/секса». Чтобы пробудить любознательность
Брауна, я сказал, что его приход в мой офис во влажных брюках наверняка имеет
некий смысл. Мне было бы интересно вместе с ним поискать такие возможные
смыслы.

Одинокое царство
Я многое узнал про Брауна на протяжении первого года анализа. Он не полу
чал любви от матери после того, как на протяжении первого года жизни сосал ее
большую грудь, не был близок с отцом, боялся няню-немку, завидовал брату, пе
ред мастурбацией наказывал себя за свой невыразимый гнев, использовал мастур
бацию, чтобы показать, что ему никто не нужен для получения удовольствия, кро
ме придуманной им щедрой женщины, и нуждался в сборе восхищения. Он сты
дился, когда замечал за собой потребность в зависимости, боялся подниматься по
лестнице развития и считал себя самым красивым и самым особенным.
Однажды он рассказал мне о новой повторяющейся фантазии. Он был быком
на корриде. Рядом с ним не было матадора, но было много щедрых женщин, ки
давших быку цветы. В этой фантазии я услышал возможные эдипальные темы.
Женщины его любили, а кастратор, матадор, отсутствовал. Я решил посмотреть,
что будет дальше.

Однажды он пришел на сессию раньше времени. Я был не в офисе, а в комнате
отдыха, где пили кофе преподаватели отделения психиатрии. Я курил сигару; в
те времена это было еще возможно даже в больнице. Дверь была открыта, и Бра
ун меня увидел. Я отложил сигару, прошел в офис и пригласил его войти. На ку
шетке с ним случился панический приступ. Я понял психологический генетичес
кий аспект такой реакции Брауна, когда он рассказал, что однажды в детстве он
нарушил какое-то семейное правило, и отец подозвал его к себе и приложил к руке
мальчика свою зажженную сигару. Это вызвало у маленького Брауна чувство
унижения и беспомощности.
По мере того как усиливались его трансферные чувства ко мне как к отцу, ко
торый может его обжечь, я одновременно становился и его матерью, которая, когда
он был маленьким, мыла его «холодной водой». Он не мог вспомнить, поливала
ли мать холодной водой его обожженную руку. Он также не мог вспомнить, мыла
ли мать его холодной водой после его эпизода недержания. Браун символически
представлял отца своего детства как «обжигающую сигару», а мать своего дет
ства — как «холодную воду», и я стал для него связан с обоими символами. Его
тревожность нарастала, и он молча лежал на кушетке, иногда на протяжении всей
сессии. Позже он рассказывал, что во время этих сессий, когда он молчал, он по
гружался в блаженство фантазий: он думал о «щедрых женщинах» или представ
лял себя великолепным быком на ринге, которого такие женщины забрасывали
цветами и которому не придется встречаться с матадором.

Всякий раз, когда он позволял себе встретиться с матадором, с прямой эдипаль-
ной ситуацией, у него было чувство самокастрации; в трансферной ситуации он
избегал эдипальной борьбы при помощи фантазии о том, что он болен раком или
по каким-то другим причинам требует особого к себе отношения. Я думал, что,
если бы ему пришлось пережить кастрацию, он контролировал бы ситуацию и ка

стрировал себя сам, без необходимости в эдипальном отце, который это сделает.
Ему необходимо было контролировать всех — любую женщину с материнскими
функциями или мужчину как эдипального отца, кто мог вызвать у него чувства
стыда, унижения или тревожности. Хотя я и пытался говорить с ним о том, как
развиваются наши отношения, он продолжал принижать значение инсайта и про
являть безразличие ко мне, в то же время требуя, чтобы анализ принес ему славу.
Он снова пытался избежать переживания совместной со мной любознательнос
ти, на этот раз при помощи фантазии о железном шаре, в котором он жил и из
которого он правил. Те, кто находился за пределами его шара, не могли его уви
деть или притронуться к нему. Интересно, что шар был подвешен на большой
высоте на неустойчивых подпорках, что вызывало у Брауна воспоминания о его
фобии высоты. Я понял, что его железный шар предоставлял ему возможность
жить в одиноком царстве и чувство абсолютной самодостаточности и особой иден
тичности, но в то же время он боялся коллапса своего одинокого царства, выда
вая тем самым, что в реальности его самодостаточность невелика, и он всю жизнь
нуждался в других людях.

В конце второго года анализа, когда у Брауна уже был достаточный опыт об
щения со мной, чтобы понимать, что я не буду его наказывать за то, что он обес
ценивает меня или не пускает меня в свой железный шар, он принес сновидение.
Хотя о своих мечтах он говорил часто, рассказ о сновидениях был редкостью.
В этом сновидении он сидел на кушетке рядом с человеком, который представ
лял собой его аналитика. Полагая, что аналитик — женщина, сновидец начал лас
кать этого человека, но с ужасом обнаружил, что он ласкает мужчину. Его потреб
ность в близости со мной была не только неприемлема для него, но и связана с
гомосексуальными аспектами.

За этим последовал период, когда он находился в типичном трансферном не
врозе и работал над своими гомосексуальными страхами и кастрационной тревож
ностью. Затем он резко вернулся в свой железный шар, и я многое узнал о том,
как Браун славит свой одинокий мир, восхищается собой и обесценивает меня,
когда воспринимает меня как нечто помимо расширения его грандиозности или
нечто, не способное удовлетворить его нарциссические требования, а также о его
зависти ко всему хорошему во внешнем мире. Но на этот раз я увидел кое-что еще.
Хотя он защищал свою особость или одинокое царство, он выражал свои эмоции,
позволял им свободно проявляться. Я также заметил разницу в своем восприя
тии: мне не было скучно. Когда его эмоции открыто проявлялись, он не вызывал
у меня скуки. Он громко отстаивал свои нарциссические интересы. Он также
описывал вспышки гнева, которые случались с ним дома. Он рассказывал, как он
разозлился, когда его жена уделяла внимание своей пришедшей в гости сестре и
не спросила его, не нужно ли ему чего-нибудь. Я подумал, что он, возможно, на
пугал жену.
В его желаниях и фантазиях сестра жены принадлежала ему, так что он мог кон
тролировать ее и свое чувство сиблингового соперничества. Когда она вышла за

муж, он пережил короткий период фрустрации, гнева и зависти. В отместку за
утрату «принадлежавшей ему женщины» он соблазнил в вечер свадьбы сестру
жениха. Он не чувствовал никакого раскаяния в этом, полагая, что у него есть все
права на то, чтобы его «потребности» выполнялись. Когда я услышал об этом, я
не стал себя вести как суперэго, а продолжал вслух интересоваться его тревож
ностью из-за отвержения и унижения. Я также продолжал проявлять любопыт
ство в отношении его «потребности» немедленно избавиться от этой тревожнос
ти, контролируя кого-либо в своих действиях или хотя бы в фантазиях, наслаж
даясь повторным проигрыванием в уме своих мечтаний. К тому моменту ему уже
не нужно было рассказывать мне содержание своих фантазий. Он мог просто ска
зать: «У меня фантазия о щедрой женщине», или «Я — великолепный бык», или
«Я в своем железном шаре».

К концу второго года анализа он, находясь у себя в офисе в лаборатории, мог
прервать свой процесс мечтаний, услышав внутренний голос: «Опять то же самое!
Снова фантазии о насилуемой девушке!». Когда-то это произнес я; тот факт, что
он прекращал мечтать, говорил о том, что он интернализовал меня, по крайней
мере временно. Позже это было утрачено в процессе фрагментации, на которую
указывал его рассказ о том, как лицо теледиктора было фрагментировано из-за
каких-то неполадок со связью. Я подумал, что этот диктор представлял собой ана
литика, который был символически убит, когда Браун осознал, какое влияние
аналитик оказывает на его психику. Но, по моему ощущению, тот факт, что он
заметил меня в себе, интернализовал меня, пусть даже потом сразу фрагменти
ровал, было основным изменением в его анализе. Я сфокусировался на этом.

Я спросил его, не мог бы он сохранять мой образ в себе в течение более дли
тельного времени. Я добавил, что у него есть выбор: он может сохранять те обра
зы, которые кажутся ему полезными, и отбрасывать те, которые он полезными не
считает. Мы начали исследовать смысл привычки Брауна держать людей на рас
стоянии, его страха потери всемогущества, его острой чувствительности к ощу
щению унижения, его беспокойства насчет прорыва его агрессии, которую он не
имел возможности «укротить» в стерильной и контролируемой среде своего ран
него детства. Трансферная ситуация стала более интенсивной, в ней было каче
ство психотического трансфера• временами он верил, что от меня исходит жар,
который обжигает его голову и руки. Я был «обжигающим (сигарой) отцом», ко
торый заставлял его чувствовать себя беспомощным в выражении гнева.

Терапевтическая регрессия
Развитие у Брауна трансфера, подобного психотическому, и его сохранение из
сессии в сессию указывало на присутствие терапевтической регрессии. Я ждал и
помогал ему выйти из этого регресса, ожидая, что на этот раз, вместо отделения
своей грандиозной особости от своей униженной части, он сможет свести их вое
дино, развить связную самость и пойти дальше по лестнице развития. Я заметил,

что началась некоторая интеграция психического представления его отца. Браун
с удивлением вспоминал, как однажды, когда он был молодым врачом, работав
шим в медицинском комплексе отца, он видел, что отец плакал из-за того, что
после долгой болезни умер его старший брат. В конце концов, в нем было что-то
человеческое.
Признание способности отца выражать человеческие эмоции и трансферное
следствие, что и я не настолько плохой, вызвало дальнейшую терапевтическую
регрессию. Я чувствовал, что Браун пытается вернуться к материнской груди. Он
ощущал, что его рот полон маленьких шариков, и когда он об этом думал, его руки
и ноги на кушетке начинали вытягиваться; я наблюдал классический феномен
Исаковера (Isakower 1938), при котором пациент «заново переживает» взаимо
действие с материнской грудыо. Чтобы помочь ему оставаться в этой терапевти
ческой регрессии, я в основном молчал, лишь изредка мягко произносил: «Хм…
хм… продолжайте».

Он описывал эти маленькие шарики, они были разной формы и разного цве
та. Против некоторых он не возражал, а другие ему не нравились. Мне показалось,
что некоторые шарики были для него плохими, а некоторые хорошими. Я помнил,
что как-то сказал ему, что у него есть выбор, какие из моих образов взять, если
они полезны, а какие отбросить, если они не нужны. Но я оставил это наблюде
ние при себе. «Интерпретации» могли помешать его переживанию терапевтичес
кой регрессии, которое я считал основой его будущего прогресса в терапии. По
разительно было наблюдать за тем, как он переживает такую глубину регрессии
на моей кушетке; я продолжал издавать звуки типа «хм… хм…», чтобы дать понять,
что я с ним, и то, что он испытывает, является частью аналитического процесса.
Временами цвет и форма хороших шариков становились «расплывчатыми», и
тогда он оставался только с плохими шариками. Тогда Браун становился «пара
ноидным», боялся задохнуться, а я становился темной теневой фигурой, напоми
навшей Брауну о его детской боязни теней.

Именно в такие моменты аналитик может чувствовать «особость» своей про
фессии; наблюдение за реактивацией самых ранних младенческих переживаний,
имеющих терапевтический смысл, для других профессионалов в области здоро
вья целью не является. Во время терапии Брауна я был еще начинающим психо
аналитиком, и когда он достиг точки терапевтической регрессии, я чувствовал
явное удовлетворение от того, что я психоаналитик. Молодым аналитикам сле
дует быть осторожными и не вмешиваться в терапевтическую регрессию своих
анализантов из продиктованного тревожностью соображения, что это приведет к
дезинтеграции пациента.
В течение нескольких сессий связанные с шариками переживания уходили и
возвращались. Когда это закончилось, он снова заговорил о том, что его мать ела
много кукурузы и набрала вес перед его рождением. Теперь он понимал, что, ког
да его семья покинула дом в кукурузных полях и мать забеременела братом, он
мог чувствовать себя отвергнутым и униженным. Теперь, когда он приходил на

сессии, он несколько минут колебался, прежде чем лечь на кушетку. Когда я об
ратил на это его внимание, он осознал, что чувствует, что теряет меня, поскольку
не видит меня, когда лежит на кушетке. На сессиях он стал возвращаться к «утра
те» матери. Когда он обрел уверенность в том, что я не исчезну и в начале следу
ющей сессии он снова увидит, что я здесь и ожидаю его, он начал улыбаться, и я
почувствовал, что я ему нравлюсь.
К началу третьего года Браун на месяц прервал анализ, чтобы посетить про
фессиональный семинар, необходимый ему для дальнейшей карьеры. Что инте
ресно, на этом семинаре он должен был взаимодействовать с людьми и изучать
аспект медицины, связанный с человеческими отношениями. Он хорошо себя чув
ствовал до расставания со мной, но у него в голове крутилась фраза «слишком
много хорошего», предполагавшая наличие у него тревожности, что он не сможет
удержать это ощущение комфорта. Перед уходом он обсуждал установившуюся
в то время засуху и фантазировал о том, что и он высушен и нуждается в живи
тельной «хорошей» воде, которую я могу ему дать. Обильное молоко поедавшей
кукурузу матери относилось к понятию «слишком много хорошего», и сепарация
со мной лишала его этого. Он думал о том, что мать, возможно, резко отняла его
от груди после года кормления, когда забеременела вторым ребенком.

Теперь он был уверен, что всегда помнил о «щедрой матери», у которой было
«слишком много хорошего». После такого избытка среднее количество оральной
подпитки представляет собой депривацию, и это объясняет его страх иссохнуть
вдали от матери-аналитика. Мы согласились с этой реконструкцией, опираясь на
воспоминания о ряде аспектов его отношений с матерыо в детстве. Хотя она была
холодной, она давала ему превосходную пищу, а также «кормила» его образом зна
менитого предка колониальной эпохи; кроме того, совместный ужин был ядром
межличностной активности семьи.
Мой анализант увидел подобную ситуацию в своих отношениях с женой, ко
торая не удовлетворяла его своей холодностью, но удерживала тем, что давала хо
рошую пищу вместо того, чтобы давать ему образ превосходства для ассимиля
ции. За его восхвалениями одиночества крылись интенсивные отношения с дру
гими людьми, но из-за страха отвержения он не мог признать, что любит их или
нуждается в них. Он понял это перед тем, как отправился в эту поездку на месяц.

Когда он вернулся с этого семинара, его отношения с коллегами существенно
улучшились. Год назад его работа была под угрозой, но сейчас он получил повы
шение. До начала анализа у него не было друзей, теперь они появились. Его отно
шения с родителями также улучшились, и он стал хорошим отцом своим детям.
В течение некоторого времени после возвращения с семинара он, казалось, прояв
лял дружелюбие к своей жене. Похоже, он исследовал свою ответственность за то,
что он держит людей на расстоянии, и за свой способ провоцировать отвержение,
чтобы доказать, что его прославленное одиночество обеспечивает ему лучшую бе
зопасность: например, ситуации, когда он пытался подойти к жене с сексуальными
целями в такое неприемлемое время, что отвержение было гарантировано.

Он смог исследовать страх vagina dentata и вывести из вытеснения некоторые
воспоминания первичной сцены. В детстве он видел своего отца обнаженным пос
ле занятия сексом и сделал вывод, что царапины на бедрах и груди отца нанесла
мать во время полового акта. Это проливало определенный свет на его подрост
ковую привычку обвязывать веревку вокруг бедер во время мастурбации и на его
связь с Элен, у которой было много шрамов после хирургических вмешательств.
Она на внешнем уровне представляла собой изувеченного отца и кастрированного
Брауна. Он чувствовал себя с ней в безопасности; если он был уже кастрирован и
его кастрированная фигура была экстернализована, опасности не было. Но основ
ная причина, по которой Браун завел роман с дочерыо судьи сразу после рожде
ния «несовершенного» сына, заключалась в том, чтобы удовлетворить его нарцис
сизм при помощи превосходства, которое он ощущал благодаря ее многочислен
ным социальным и физическим недостаткам: у нее была удалена злокачественная
опухоль, она была клептоманкой. По сравнению с ней он был просто суперменом.

Терапевтическая регрессия Брауна, его возросшая любознательность в отно
шении своего внутреннего мира, его новые инсайты и изменения в его отноше
ниях с внешним миром радовали меня. Однако я также понимал, что, несмотря
на все эти изменения, он по-прежнему быстро возвращается в свое царство оди
ночества в железном шаре и держит меня за его пределами. Время от времени он
предавался своим мечтам на кушетке, а также на работе или дома. После периода
терапевтической регрессии мы смогли вместе исследовать явный смысл и функ
ции конкретных фантазий. Лишь после этого он прекратил за них цепляться и ухо
дить в свой железный шар.

Переходные фантазии
Когда годом ранее я отметил «зависимость» Брауна от специфических фанта
зий, я пришел к выводу, что он использует их как переходные объекты. Я назвал
их переходными фантазиями (Volkan 1973), хотя они относились к разным уров
ням конденсации и к разным сексуальным и агрессивным конфликтам и защи
там от них. Дети устанавливают абсолютный контроль над своими переходными
объектами, и в случае Брауна это реактивировалось во взрослой жизни. У ребен
ка переходный объект находится, в субъективном смысле, между ним и окружа
ющим миром. При этом он может верить, что и реальность ему тоже подвластна,
и он наслаждается иллюзорным правом признавать или отрицать существование
внешних объектов вследствие давления собственных — связанных с объектными
отношениями — желаний, страхов и тревог. На тот момент, как я проводил тера
пию Брауна, некоторые психоаналитики (Modell 1968; Fintzy 1971) уже писали о
том, что объектные отношения пограничного пациента задерживаются на стадии
переходного объекта.
На третьем году анализа Браун однажды пришел на сессию и рассказал, что
прочел статью о плюшевых мишках и о том, как некоторые взрослые хранят эти

детские сокровища. Статья была посвящена «переходным объектам» и была на
писана репортером газеты. Я знал, что самому Брауну в холодной среде его дет
ства не позволяли завести такой любимый объект. Он был потомком героя коло
ниального периода, и он не должен был играть в «глупые» игрушки. Он должен
быть выше этого. Возможно, из-за этого, подумал я, он делает своими переходны
ми объектами специфические фантазии.

Он выбирал содержание своих излюбленных мечтаний из бесчисленного диа
пазона возможностей и использовал их снова и снова, когда чувствовал в том по
требность. Он мог менять поверхностные детали, но основные темы оставались
неизменными. Он дал им названия и иногда, вместо подробного пересказа, про
сто говорил: «У меня снова такая-то фантазия». Среди его фантазий самыми ча
стыми были «щедрая женщина», «насилуемая девушка», «великолепный бык»,
«лучший игрок в бейсбол» и «железный шар». В фантазии о щедрой женщине его
обожает женщина, удовлетворяющая все его желания, дающая ему еду и секс.
В фантазии о насилуемой девушке он спасет девушек от изнасилования, и они ста
новятся обожающими его рабынями. Представляя себя великолепным быком, он
видел, как его забрасывают цветами восхищенные женщины, но никогда (или
редко) не встречался с матадором. Как лучший игрок в бейсбол, он великолепно
владеет мячом, всегда один, в блестящем одиночестве. Железный шар — прослав
ленное царство его грандиозной самости.

Он стал осознавать, что иногда он «злоупотребляет» своими специфически
ми мечтами, чрезмерно часто прибегая к ним, как ребенок иногда «заигрывает
ся» своим переходным объектом. Он начинал мечтать о «щедрой женщине», за
вершал фантазию, начинал ее снова с небольшими вариациями по ходу сюжета,
доводил до завершения и затем повторял в других вариациях. Было похоже на то,
что он чувствовал непреодолимое желание тискать и трепать свою игрушку. Он
ценил успокоение, которое этот объект ему приносил, когда он отправлялся спать.
Он брал для своих любимых фантазий любой подручный материал. Их питали
внешние стимулы, например облик интересной женщины, измененный его внут
ренней обработкой. Он находился в любопытной ситуации, когда он мог прини
мать или не принимать объекты внешней реальности как таковые. В одной реаль
ности женщина, которую он увидел, была незнакомкой, а в другой она была его
щедрой женщиной.

По мере того как Браун понимал основную функцию своих любимых фанта
зий, он связывал их между собой и называл их «подушками», которыми он обло
жился. Однажды, когда он снова отнесся ко мне, как к рабу, отбрасывая мои сло
ва как «ничто», я обнаружил, что спонтанно говорю ему, что наши отношения —
это двусторонний контракт, и они могут закончиться, если совместная работа не
будет иметь смысла. Возможно, я на него разозлился. Но почему я сделал такое
сильное заявление именно сейчас — и так спонтанно? Я скоро понял, что Браун
уже готов был справиться с тем фактом, что не все во внешнем мире постоянно
находится иод его контролем и что взрослому человеку не нужно общаться с ре

альными объектами, прячась за подушками. То, что я ему сказал, шокировало его;
угроза сепарации сначала усилила его потребность в любимых мечтах. Это меня
не удивило. У него теперь было множество версий мечтаний, и в них теперь при
сутствовало много разных визуальных образов. В каком-то смысле его любимые
фантазии становились более живыми! Например, когда я сказал ему, что он де
лает посмешище из свободных ассоциаций, то он, вместо ощущения тревожнос
ти, увидел представляющий свободные ассоциации образ — ряд товарных ваго
нов, образующих поезд. Когда я смог пробудить в нем любопытство относитель
но этого феномена, он объяснил, что в этих образах, как и в его подробных
излюбленных фантазиях, он гиперкатексирует все свои восприятия, зрение, обо
няние, вкус, слух, осязание того, что в них присутствует. Каждая фантазия обла
дала для него, в соответствии с описанием переходного объекта ио Винникоту
(Winnicott 1953), своей собственной реальностью.

Временами меня поражала красота его аналогий и его творческое восприятие
образов, относившихся к его чувствам или ощущениям, и я вспоминал, что у пе
реходных объектов тоже есть творческая сторона. Используя их, ребенок в той
или иной степени устраняет реальность, но при этом он также в той или иной
степени создает новую реальность, тем самым делая первый шаг к познанию ло
гики внешнего мира. Я напомнил Брауну о его недавней фрустрации, когда он
писал важный рабочий отчет. Я сказал, что он создает чудесные образы, и попро
сил его подумать о том, как можно использовать творческую энергию более
адаптивным и взрослым образом; я отметил, что, хотя его любимые мечты, не
сомненно, обладали адаптивной ценностью в стерильной среде его детства, во
взрослой жизни они стали буферами (подушками), которые мешали ему узна
вать природу взрослой реальности. Браун хотел гарантий в том, что отказ от лю
бимых фантазий сделает его «совершенством» в реальных отношениях. Он чув
ствовал, что переживание печали и фрустрации в реальной жизни может вер
нуть его к фантазиям, но все же в нем преобладало любопытство: какой будет
жизнь, не искаженная иллюзиями.

Однажды в начале четвертого года анализа, когда Браун на кушетке предавался
одной из своих излюбленных фантазий, я сказал: «Вот и у вас есть свой плюше
вый мишка». Он отреагировал довольно бурно, крикнув: «У меня никогда не было
плюшевого мишки!». Он сравнивал себя с героиновым наркоманом и хотел пре
рвать свою зависимость от любимых фантазий. В каком-то смысле он все еще
держался за своего медвежонка, но начинал интересоваться, чем тот набит и как
устроен.
Например, «начинка» фантазии о насилуемой девушке состояла из элементов
его реальной истории. Одним из аспектов фантазии о насилуемой девушке было
его предположение, что его отец изнасиловал мать; это предположение было ос
новано на том, что он родился спустя ровно девять месяцев после их свадьбы;
более того, он сам «изнасиловал» будущую жену до того, как па ней женился, т. е.
образ плохой матери сливался с образом его жены. В фантазии о насилуемой де

вушке эта девушка/мать/жена должна быть под его контролем. Более того, «она»
была унижена, а он — спаситель-супермен.
Он также использовал Элен в качестве насилуемой девушки, которая должна
была стать обожающей его рабыней. Исследуя сейчас свои отношения с Элен, он
приходил к выводу, что в них было что-то «неясное». Они были реальными и в то
же время фантазийными. Теперь мы могли лучше видеть то, как эти отношения
использовались для оперирования со специфическими конфликтами различных
психосексуальных стадий. Например, дочь судьи представляла собой плохую
мать, а также кастрированного отца и самого Брауна. Его кастрационные страхи
скрывались благодаря шрамам на теле любовницы, а страхи vagina dentata отбра
сывались из-за ее беззубости. В психоанализе есть поразительное понятие кон
денсации — использование одного элемента, одного символа, одного события для
исполнения психологических запросов от нескольких источников.

Браун начал работать над сознательным прекращением своей зависимости от
любимых фантазий, прерывая их всякий раз, как они приходили к нему в голову.
Тем временем в трансфере я чувствовал, что становлюсь его основным переход
ным объектом. Я понимал, что он использует меня как мост к внешним объектам.
Но когда он взаимодействовал с тем, кого или что он встречал, он в некоторой
степени смешивал меня с этими объектами.

Я решил, что на этой фазе его анализа я должен ввести новую техническую
стратегию намеренной сепарации меня от других; выстраивание этой границы
вокруг меня было на пользу Брауну. Я надеялся, что это «научит» его тому, что
я — полноправный индивид во внешнем мире, и когда Браун сможет восприни
мать меня как такового, он сможет воспринимать других людей и предметы как
отдельные, полноправно существующие во внешнем мире. Браун не страдал от
психоза и мог тестировать реальность в каждодневной жизни. Он был вполне
успешным ученым. Но у него размывалась реальность близких отношений, кото
рые в его психике отражали желания и страхи его детства. Например, однажды
на рабочей встрече он познакомился с психиатром. На следующий день на кушет
ке он говорил об этом человеке так, словно тот был моим продолжением и у нас
были одни и те же взгляды по разным вопросам. В реальности я знал этого чело
века, хотя и отдаленно. Когда я заметил, что Браун «смешивает» меня с этим пси
хиатром, я громко сказал: «Нет, я выше, чем доктор Ксавьер, и у меня есть усы, а
у него нет. Он работает консультантом в государственной системе тюрем, а я —
психоаналитик». Браун знал, что я делаю. Мы возвращались к самому началу его
анализа, когда он смешивал меня с женщиной, говорившей по-английски с акцен
том, с которой он занимался сексом. Я предположил, что ему как взрослому уже
не нужен контролируемый им буфер между ним и другими людьми, с которыми
он вступал в прямое взаимодействие.

Во время и после этой фазы его анализа он стал вовлекаться в фрустрирую-
щие инциденты с коллегами по лаборатории; думаю, он делал это намеренно, что
бы узнавать жизнь и не прятаться за железным занавесом. Я ничего не говорил о

его попытках. Там нечего было интерпретировать. Он узнавал новые функции эго.
Он продолжал далее упражняться в установлении связей с реальностью, а я ин
терпретировал его частые фразы «мне кажется» или «могу предположить» как ос
татки его отстраненности от реального мира, его попытки сохранять свои объек
ты в качестве переходных.
Например, после того как Браун позвонил в ресторан и зарезервировал столик
для себя и жены, он сказал мне на кушетке: «Я полагаю, ресторан называется “У Бо
ба”». Я объяснил ему, что фразой «я полагаю» он делал предстоящий ужин в ре
сторане реальным и нереальным одновременно. В ответ он объяснил, что раньше
он верил на каком-то уровне, что его любимые мечты могут воплотиться в реаль
ность. Теперь он уверен, что его мечты запускаются внешними стимулами, напри
мер, вид красивой женщины с большой грудью вызывает мечту о щедрой женщи
не. Соответственно, теперь он может прекратить развивать эти фантазии.

На пути к выздоровлению
После того как мечты и связанные с ними образы постепенно теряли свою ма
гию, Браун смог испытывать раскаяние и сожаление. Он смог по-настоящему иг
рать со своими детьми. В начале анализа он носил серые и светло-коричневые
костюмы. Теперь он стал носить более яркую одежду, стал более активным в
гражданских делах, поддерживал политические движения, которые он считал
более гуманными и демократическими. Он сказал, что до начала анализа он всю
ду чувствовал себя посторонним, но сейчас он ощущал свою включенность. Его
профессиональная репутация укрепилась. Он начал также воспринимать меня
как другое человеческое существо (не обесцененное) и стал интересоваться моей
личностью. Вспоминая карикатуры Олифанта, он сказал: «Эти маленькие фи
гурки на полях очень важны, важнее даже основного рисунка. Я держал вас [ана
литика] за рамками, но где-то в глубине я всегда находился в интенсивных отно
шениях с вами».

К концу четвертого года анализа Браун стал говорить о его завершении. Вспо
миная о своей цели «триумфального психоанализа», он с грустыо заявлял, что
«совершенным суперменом» он не стал, но с удовольствием будет «совершенно
обычным человеком» — позже из этого определения он убрал слово «совершен
но» — и будет наслаждаться жизнью человека не с самых верхов и не из самых
низов, в жизни которого есть и печаль, и радость. Он добавил, что теперь он мо
жет получать удовольствие от игр ради общения, вне зависимости от того, выиг
рает он или нет.
Он стал интересоваться ремонтом и благоустройством своего дома. Я подумал,
что эта деятельность символизировала внутренние структурные изменения Бра
уна. Я также заметил, что это было с его стороны физической попыткой доказать
себе, что он преодолел фобию лестниц-стремянок. Браун озаботился наведением
порядка на балконе; я интерпретировал это как его желание сделать материнскую

грудь «хорошей». Приняв эту интерпретацию, он продолжал получать удоволь
ствие от своей деятельности, и я подумал, что Браун стал способен на сублима
цию. В этот период он позвонил своей матери и расспросил ее о том, как она кор
мила его грудыо. Это был типичный «повторный взгляд» (Novey 1968): после
проработки внутренних проблем и конфликтов в анализе некоторые пациенты
возвращаются в места своего детства и/или говорят с теми родственниками, кто
помнит их детство, собирая информацию, подтверждающую обретенные ими ин-
сайты и изменения.

До разговора с матерыо Браун твердо верил, что она кормила его грудью, ко
торая была полна молока благодаря ее «кукурузной диете». Он также верил и убе
дил меня, что эта история была рассказана ему в детстве. Браун с удивлением уз
нал, что на самом деле мать пыталась кормить его грудыо в течение нескольких
недель, но ей казалось, что ее молоко для него «плохое», и она перевела его на
бутылочное кормление. Теперь Браун вспомнил, что, когда во время регрессив
ных переживаний цветные шарики появлялись у него во рту и затем исчезали
(феномен Исаковера), у него также был образ линии горизонта, и он понял, что
«горизонт» состоял из стоящих в ряд бутылочек.
Я хотел бы еще раз предупредить всех аналитиков, что иногда истории, кото
рые анализант нам рассказывает, меняются на протяжении нескольких лет ана
лиза. Важна «психическая реальность», относящаяся к событию. Говоря о своем
переживании кормления, Браун провел ассоциацию с персонажем карикатуры,
который мог душить людей своим «водяным лицом»; теперь он верил, что его мать
психологически душила его в процессе кормления. Он ощущал, что его «потреб
ность» верить, что он особенный, восходит к самым ранним дням его жизни. Если
у его матери были сложности с кормлением младенца, она скорее всего продол
жала «отвергать» его в младенчестве, а потом помогала ему развить ощущение
превосходства над другими, чтобы она не чувствовала себя плохой.

К началу пятого года анализа рассказы о сновидениях практически заменили
рассказы о его излюбленных мечтах, которым он все еще периодически предавал
ся. Мечты утратили свою магическую власть и уже не удовлетворяли его. Его сно
видения, полагаю, относились к воспроизведению его эдипальной борьбы и его
желания найти хорошего эдипального отца. В одном из сновидений отец, неис
каженный реальный образ, позволил ему потеряться в аэропорту, но аналитик,
тоже реальный образ, указал ему правильный путь.
Он спрашивал меня, как произносится мое турецкое имя: он хотел бы после
окончания анализа перейти на дружеские отношения со мной, и тогда мы будем
называть друг друга по именам. Я не дал ответа, но звуками показал, что прини
маю его интерес ко мне как к «новому» человеку, не зависящему от контамина
ции с ранее налагавшимися на меня образами. Всякий аналитический процесс
имеет основания в реальности: аналитики не являются родителями, родственни
ками, друзьями анализантов. Они получают деньги за свою работу. В аналитичес
ком процессе, когда пациенты находятся в напряженном трансферном пережи

вании, аналитики представляют собой их архаические объекты. Но после завер
шения анализа опять становится важна реальность. Аналитики не дружат с быв
шими пациентами. Есть одно исключение: если анализант после тренингового
анализа начинает преподавать в психоаналитическом институте, иногда годы
спустя, то он/она может работать рядом с бывшим аналитиком.

Генрих VIII
Браун принес в анализ совершенно новую фантазию, которая сигнализирова
ла развитие у него связного представления самости. Прежде чем он рассказал мне
об этой фантазии, она несколько раз появлялась у него на протяжении недели.
Сначала он забеспокоился, что это возвращается его старая привычка предавать
ся мечтам. Затем он понял, что содержание этой новой фантазии существенно от
личалось от содержания предыдущих. Итак, он рассказал: «Я в Англии, при короле
Генрихе VIII. Я возглавляю только что сформированную под эгидой иностранной
власти демократическую колонию; она принесет в Англию свободный демократи
ческий стиль жизни. Я захватываю в плен и сажаю в темницу Генриха VIII; я удов
летворяюсь осознанием того факта, что могу убить короля, но в этом нет необхо
димости, поскольку в темнице он безопасен и не может причинить вреда».

Браун сказал, что незадолго до появления этой фантазии он начал читать био
графию этого короля, всемогущего тирана. Он вспомнил, что однажды, возмож
но, год назад, я назвал его «маленьким королем-тираном», когда он описывал, как
ведет себя дома с семьей. Он полагал, что чтение биографии Генриха VIII на опре
деленном уровне было возвращением к его прежней грандиозной самости. Он
сказал, что, поскольку у его предка колониальных времен были английские кор
ни, неудивительно, что он выбрал именно английского короля для представления
своей собственной грандиозности в этой новой фантазии. Согласно Брауну, Ген
рих VIII был тучен, «поскольку мог есть все, что пожелает». Он также ассоции
ровал «тучного короля» со своей «тучной матерыо» после поедания кукурузы. Ин
тересно, что в книге, которую он читал, он заметил примечание о турках (анали
тик по происхождению турок), в котором говорится об их влиянии в то время и
описывается их стремительная атака у ворот Вены. Он сразу понял, что добро
желательная иностранная власть представляла собой меня; он обращается за по
мощью не к агрессивным туркам, а к доброжелательной иностранной власти (ана
литик как «новый объект»). Он ассоциировал примечание в книге с маленькими
фигурками на нолях карикатур Олифанта.

Когда Браун упомянул эту новую фантазию, мне вспомнился один из самых
известных портретов Генриха VIII, который написал Ганс Гольбейн в 1536 г.
Я вспомнил, что, когда впервые увидел Брауна, мне подумалось, что своим застыв
шим выражением лица он напоминает какого-то принца с портрета. Теперь я по
нял, что он мне напомнил именно Генриха VIII, хотя гот был толстым, а Браун

нет. Генрих VIII появляется как персонаж во многих фильмах. Мой любимый —
черно-белый фильм, в котором короля играет Чарльз Лоутон, был снят в 1933 г.
и называется «Частная жизнь Генриха VIII». Я кое-что знал о Генрихе VIII, мне
была известна его роль реформатора, отделившего англиканскую церковь от рим
ской иерархии. Его портреты можно увидеть не только в исторических, но и в ре
лигиозных книгах. Браун и я помнили, что жизнь Генриха VIII была полна дра
матических и трагических историй. Король был шесть раз женат. С одной женой
он развелся, две были обезглавлены, одна сама умерла, а последняя пережила его.
У короля были грандиозные титулы; а еще он имел любовниц.
Оставаясь с этой фантазией в течение нескольких сессий, мы с Брауном обна
ружили семь смыслов, связанных с Генрихом VIII. Как я описывал выше, Браун
вербализовал некоторые из них, рассказывая о своих первых ассоциациях к этой
фантазии. Вот этот список:
1. У Генриха VIII было много величественных титулов; он был «самым пер
вым». Он представлял грандиозную самость Брауна;

1. Генрих VIII был крупным и тучным. Он представлял воображаемую идеа
   лизированную мать Брауна, которая набрала вес после его рождения и у которой
   было для него много молока. Он был «хорошей» матерыо;
2. Генрих VIII также выступал в роли «плохой» матери. В воображении Бра
   уна Генрих VIII был матерыо, которая отвергла его (убила его душу) после рож
   дения его брата (Браун лишь недавно узнал, что его грудное кормление продол
   жалось всего несколько недель), как король убивал или отвергал одну из жен и
   находил себе следующую;
3. Генрих VIII был тираном и представлял собой агрессию маленького Брау
   на. Он позволил обезглавить двух своих жен. Он был «убийцей». Браун осозна
   вал, что в детстве он тоже бессознательно хотел стать убийцей и убить свою «пло
   хую» мать. Как читатель, возможно, помнит, он также пытался избавиться от сво
   его брата;

4. Генрих VIII был для Брауна символом переживания «решающей стыков
   ки». Он сводил воедино его идеализированную мать и соответствующую гранди
   озность Брауна и «плохую» мать и соответствующую ярость Брауна, воплощая
   все это в одном теле. Противоположные образы и связанные с ними противопо
   ложные аффекты теперь соприкасались. Это символизировало начало интегра
   ции его внутреннего мира. Это понимание было самым важным и самым захва
   тывающим для Брауна;

5. Генрих VIII был реформатором; он «спас» Англию от католического гнета.
   Он представлял собой новую функцию эго Брауна; теперь он мог освободиться
   от груза своей нарциссической личностной организации и перейти к новому «лег
   кому демократическому стилю жизни» с помощью аналитика-иностранца;
6. Генрих VIII был посажен в тюрьму, его обезопасили, но не убили. Этот факт
   представляет способность Брауна вытеснять и укрощать свою агрессию.

Вскоре я начал замечать результаты интеграции внутреннего мира Брауна.
Когда у человека развивается связное чувство самости, он начинает вести себя как
индивид с невротической организацией личности. Когда Браун стал реструкту
рировать свою прежнюю нарциссическую внутреннюю «карту», он стал обращать
внимание на свои психосексуальные конфликты. Во время сессий он стал часто
говорить на сексуальные темы. Раньше в своем нарциссизме он считал свой пе
нис огромным и предназначенным для «траха»; теперь же он считал, что его пе
нис более скромных размеров и нужен, чтобы заниматься любовыо. Однажды он
заметил, что одна сторона его мошонки меньше другой, и у него появилась фан
тазия, что меньшее яичко может атрофироваться. Не рассказав мне о своем бес
покойстве, он проконсультировался с врачом, который объяснил ему, что это нор
мально, когда яички отличаются по размеру. Конечно Браун, будучи сам врачом,
знал об этом. После визита к доктору он понял, что его «железный шар» теперь
символизировался его яичком, которое, как ему казалось, может атрофировать
ся. Он терял свой «железный шар». Он также понимал, что хотел быть уверен в
том, что он такой же мужчина, как и другие — средний индивид. Я сказал ему, что
быть «средним» вовсе не плохо.Быть «средним» не означает, что он идентичен
всем и каждому; у него есть своя уникальная идентичность, и у него есть все хо
рошее, что с ним происходит. Просто ему не нужно компульсивно тратить огром
ное количество энергии, сравнивая себя с другими и чувствуя себя униженным,
если он не считает себя «самым первым». Быть средним, сказал я ему, значит ра
доваться жизни, быть гибким, вступать в игру с жизненной несправедливостью,
а не прятаться от нее в «железном шаре».

Завершение анализа
Когда Браун начал говорить о завершении анализа, его очень огорчала пред
стоящая сепарация, что было хорошим прогностическим знаком. Я сказал ему, что
теперь я готов обсуждать его желание завершить терапию и помочь ему устано
вить дату окончания. Браун откликнулся на это предложение лихорадочной ак
тивностью и сновидением, в котором он крадет деньги, прячет их иод куртку и едет
на велосипеде «в сторону заката». Я интерпретировал его устойчивые защиты
против сепарации. Тем же вечером у себя в ванной он «случайно» сломал унитаз.
У него была фантазия, что он полон фекалий, и он опасался оставить мне в пода
рок «хорошенькую кучку огромных размеров» на психоаналитической кушетке,
запачкав ее настолько, что другие пациенты (его брат) уже не смогут ею восполь
зоваться и узурпировать его место. Так он сможет удержать своего аналитика на
всегда. Он хотел выдать совершенные экскременты, хотя говорил, что знает, что
такого не бывает. Когда он понял, что он делает, то рассмеялся; он сказал, что ему
грустно покидать меня, хотя он поггимает, что его терапия подходит к концу, по
скольку с ним произошли такие разительные изменегшя.

Мы обсуждали возможность того, что, если бы я установил дату окончания, он
мог бы воспринять аналитика как отвергающего и захотел бы уйти в свой желез
ный шар. Но если бы я ждал, что он сам назначит дату, в этом он тоже мог уви
деть отвержение, поскольку подумал бы, что я безразличен к его стараниям. На
конец в процессе обсуждения и переживания понятия взаимности Браун и я вме
сте выбрали дату окончания.

Как только мы назначили дату окончания анализа — через три месяца — Бра
ун стал больше интересоваться своим сыном. Следует помнить, что он пережил
удар по своей самооценке, когда понял, что его сын не «совершенен», и за этим
последовала цепь событий, которая и привела его в анализ. Он сказал мне, что его
жена и его мать продолжают считать мальчика хрупким; согласно Брауну, у сына
сложности с индивидуацией. Не советуясь со мной, он проявил инициативу и
показал сына детскому психиатру, хотя прежде его пугала мысль о том, как «разъя
рит» его жену такой шаг. Однако, когда Браун настоял на психиатрическом лече
нии ребенка, он был приятно удивлен тем, что его жена отреагировала на это теп
лым принятием. Тем не менее я ощущал ее тревожность, вызванную тем, что ее
прежде холодные отношения с мужем придется менять, поскольку Браун стал
более уверенным. Я про себя сомневался, сохранится ли этот брак. Несмотря на
изначальное утверждение Брауна, что теперь он чувствует теплоту к жене, я ощу
щал, что его жене сложно реагировать на такие радикальные изменения в ее муже.
Я решил, что Браун сам будет определять будущее своего брака.

До самого окончания анализа Браун продолжал время от времени использо
вать исследование своих фантазий как инструмент аналитической работы, хотя
у него более не было излюбленных мечтаний, служивших ему переходными
объектами. Он о чем-то фантазировал, затем приносил фантазию в анализ, как
если бы это было сновидение, выдавал к ней ассоциации, получал инсайт и дви
гался дальше.

Одна из его фантазий позволила ему поработать над сепарацией со мной. Когда
он вел машину на загородную деловую встречу, у него была фантазия об автока
тастрофе, в которой у него повреждена левая сторона лица. В его фантазии его
везут восстанавливать лицо в больницу, в которой находится мой офис. Про себя
я связал уязвимость левой стороны лица человека, ведущего машину, с уязвимо
стью стороны, которую Браун обращает ко мне, когда лежит на моей кушетке.
Я ничего не сказал и стал ждать. Ассоциации Брауна указывали на то, что он за
тронул очень раннюю патогенную бессознательную фантазию, касающуюся его
попытки справиться с физической сепарацией от матери, реактивированной при
ближающейся сепарацией от аналитика. Он визуализировал левую сторону сво
его лица; она покоилась на материнской груди в ситуации кормления. Он понял,
что месяц назад или ранее у него могло быть похожее сновидение. Теперь он пол
ностью осознавал тот факт, что с тех пор у него появилась привычка, лежа на ку
шетке, слегка массировать свое лицо, особенно левую сторону. Без моей помощи

он продолжил эту тему и сказал, что он пытался установить границы вокруг сво
его лица и отделить свою кожу от кожи матери/аналитика. Когда он говорил о
своей фантазии, он провел аналогию: в анализе он узнавал, где заканчивается кожа
его лица, подобно тому, как глухой учится говорить, ощущая свои голосовые связ
ки. Он вспомнил персонаж карикатур Водяное Лицо и удушающий аспект ран
него взаимодействия со своей матерыо. Теперь в трансфере его страх быть заду
шенным плохой матерыо сменился ощущением индивидуации. Он чувствовал
большое облегчение.

Когда приближался день окончания анализа, вместо фантазии он принес как
инструмент для исследования своего внутреннего мира фильм «Деревня прокля
тых» Вольфа Рилла, который произвел на него сильное впечатление. Странные
дети в этом фильме обладали таинственной силой и могли при помощи взгляда
заставить других людей исполнять свою волю, но, по его мнению, они это делали
ради самозащиты. Он подумал, что в младенчестве, лежа в колыбели, он мог чув
ствовать, что обладает такой силой и использует ее, поскольку ощущает, что дру
гие могут его уничтожить.
Он снова вернулся к вопросам психической сепарации, чтобы бросить на них
последний взгляд. Он полностью осознавал, что в прошлом его близкие отноше
ния были «расплывчатыми», хотя ему было не сложно отделять себя от других в
менее близких отношениях. Он вспомнил, что однажды во время романа с Элен
ему пришла мысль превратить ее в продолжение своего тела.

Дочь судьи была обесцененной самостыо Брауна, и в этой фантазии он хотел
сделать ее своей. Прежде всего, однако, ему было необходимо, чтобы Элен оста
валась «вовне» как внешний резервуар его обесцененной самости. Теперь Браун
говорил мне, что у его новой интегрированной самости есть своя сепарация-ин-
дивидуация, свои определенные границы. Он фокусировался на этой теме на про
тяжении последних шести сессий анализа. Он говорил, что может переживать
близкий контакт на уровне кожи с другим человеком, не сомневаясь при этом в
целостности своей собственной кожи. В самом конце у нас с ним состоялся кон
такт на уровне кожи: мы пожали друг другу руки, улыбнулись, и наши кожные
покровы снова разъединились. И Браун ушел из моего офиса.

Постисследование
Проведение постисследований в психоанализе затруднительно. После того как
пациент ушел из анализа со своей постаналитической идентичностью и оплакал
утрату своей прежней идентичности, а также различных трансферных образов сво
его аналитика, у него нет необходимости снова к аналитику приходить.
Так было и с Брауном. В первый год после того как Браун окончил свой ана
лиз, я несколько раз слышал краткие упоминания о нем от детского психиатра,
который лечил сына Брауна и хотел по некоторым вопросам со мной проконсуль
тироваться. Во время этих консультаций я узнал, что Браун с женой периодиче

ски приходили к этому психиатру в его кабинет. Психиатр считал Брауна прият
ным и уверенным человеком, проявлявшим адекватную заботу о ребенке.
По мнению психиатра, жена Брауна играла важную роль в сложностях ребен
ка с индивидуацией. Он считал, что взросление ребенка вызывает у нее тревож
ность, временами она кажется «приклеенной» к нему. Психиатр почувствовал
желание Брауна уйти из этого брака и желание оставаться рядом на случай, если
он может быть полезен сыну. Больше я от психиатра информации не получал, а
сам ему, чтобы спросить о Брауне, тоже не звонил.
Спустя два года после окончания анализа я на социальной встрече услышал
от кого-то, кто был знаком с Брауном, что его профессиональная репутация су
щественно укрепилась и у него замечательная карьера. Люди сплетничали о том,
что Браун разъехался с женой и ждет развода. Я не участвовал в этих «соци
альных» разговорах и не упоминал о том, что знал Брауна.

Следующая информация о Брауне появилась у меня на шестой год после окон
чания анализа. Я был на общественном мероприятии и стоял в очереди в буфет.
Впереди меня в очереди стояла приятная пара, мужчина и женщина, они игриво
беседовали между собой и нежно держали друг друга за руки. Когда мужчина по
вернулся на что-то взглянуть, я узнал Брауна. Он тоже меня узнал, широко и ис
кренне улыбнулся, пожал мне руку и представил меня своей новой жене. Затем
мы вернулись в очередь. Внезапно Браун подошел ко мне один, взглянул на меня
с шаловливым огоньком в глазах и прошептал: «Теперь у меня лучшая в мире жена,
спасибо вам!» — и подмигнул мне. Я почувствовал теплоту. Позже, вспоминая этот
эпизод, я подумал, что заявление Брауна о «лучшей» жене могло быть проявле
нием остатков его нарциссических проблем; но огонек в его глазах и моя собствен
ная теплая реакция свидетельствовали о другом: Браун давал мне понять, что он
утверждает здоровый нарциссизм и смеется над своей прежней грандиозностью.
Больше у меня не было никаких контактов с моим бывшим анализантом, и я ни
чего не слышал от него или о нем.

Vamik Volcan

MikhailReshetnikov